Свен Хассель - Уничтожить Париж

• Название: Уничтожить Париж
• Автор: Свен Хассель
• Издательство: Вече
• Жанр: О войне
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9533-3084-8

Вторая мировая война подходит к концу. Кровопролитная высадка союзнических войск в Нормандии открывает второй фронт, германские войска терпят поражения по всей Европе, Франция готовится к встрече освободителей. Но правители Третьего рейха все еще вынашивают свои разрушительные замыслы, один из которых — уничтожить Париж, стереть этот город с лица Земли. И вновь посреди этого безумия войны появляются Свен и его боевые друзья — солдаты из танкового штрафного полка вермахта…

---

Меня потряс сильный удар коленом в поясницу. Громадная лапища схватила меня за волосы. Другая нахлобучила на голову каску. Я поднял глаза и увидел Малыша.

— Сделай глубокий вдох и возьми себя в руки, — дал он вполне разумный для такого балбеса совет. — Это пройдет, дружище, пройдет… Не паникуй, пока голова на плечах.

Он ободряюще улыбнулся, но действия это не возымело: у меня исчезло мужество, а с ним и самоконтроль. В прошлом я видел не раз, как это случалось с другими; и еще не раз увижу в будущем. Может, такое случится с Портой; может, с самим Малышом. Старик как-то был близок к этому, Легионер прошел через это несколько раз, — а воевал он вот уже четырнадцать лет. Но теперь наступил мой черед страдать, и я, дрожащий, стоял в медвежьих объятиях Малыша. Он утер пот с моего лица грязной тряпкой, толкнул обратно в развалины бункера и сунул мне в рот сигарету. Краем глаза я увидел спокойно идущего к нам Старика.

— Что случилось? Неважно себя чувствуешь? Сделай глубокий вдох и постарайся расслабиться. Полежи в укрытии, пока не пройдет. Не паникуй, затишье продлится еще какое-то время.

Он спокойно достал рулон пластыря, отрезал кусок и заклеил мне на лбу длинную царапину. Я не помнил, как и когда получил ее. Рыдания мои продолжались, но сигарета оказала успокаивающее воздействие. И главное, я был уже не одинок. Я находился в обществе друзей; друзей, которые любили меня, которые понимали. Я наверняка знал, что ради меня они рискнут жизнью и разделят со мной последнюю корку хлеба. Пожалуй, эта крепкая, бескорыстная дружба людей, которые вынуждены вместе жить и сражаться день за днем, неделя за неделей в течение неопределенного времени — единственная радость войны.

Постепенно я успокоился. Кризис прошел, и я знал, что, по крайней мере, сейчас я могу держаться. Почти наверняка будут еще атаки. И начнутся они внезапно, без предупреждения. Но размышлять о них не имело смысла, потому что это — путь к безумию.

Старик предложил поиграть в карты. Мы уселись в бетонных развалинах, и партнеры дали мне выиграть — я понимал, что дали, и они понимали, что я понимаю; но какого черта, мы же друзья. Потом совершенно неожиданно, безо всякой причины мы начали смеяться, и хотя жизнь не была особенно радостной, все же она перестала быть таким адом, как до этого.

День Д[4] плюс один. Следующий день… Мы вышли из соприкосновения с противником. Потери с обеих сторон были чудовищными. Пострадали все окружающие деревни. Большинство их было стерто с лица земли. Порта спокойно продолжал есть. Думаю, он мог бы уплести целую корову безо всяких видимых последствий. Высокий, тощий, костлявый, со впалыми щеками и запавшими глазами, он ел, рыгал, портил воздух, снова ел, снова рыгал и всегда казался чуть ли не умирающим от голода. Но при этом оставался олицетворением крепкого здоровья. Должно быть, военная машина нарушила его обмен веществ.

В данном случае он устроил пир. Больше никаких жестянок с орудийной смазкой — он нашел тайный склад настоящей аргентинской тушенки. Мы вывалили ее в каску и стали разогревать на пламени спиртовок. Порта осторожно помешивал тушенку кончиком штыка, Малыш добавил в нее чуточку украденного где-то рома. Даже майор Хинка согласился принять участие в нашей трапезе. Это была лучшая еда за много дней.

Я стоял на посту возле пулемета. Неприятная обязанность. Густой туман поднимался, казалось, из каждой воронки и пеленой окутывал землю. Изредка его пронизывала ракета или очередь трассирующих пуль.

Мои товарищи спали на земле, свернувшись калачиком, как собаки. Моросил мелкий дождь, где-то над туманом слегка шумел ветер. Я был один и очень мерз! Запахнул поплотнее шинель, надвинул каску на уши, но дождь все равно пробирался под одежду и стекал холодными струйками по спине.

Проверь пулемет. Проверь ударный механизм, выбрасыватель гильз, подачу ленты. Занятие нудное, но от него могла зависеть наша жизнь.

Откуда-то издали, где, по-моему, должен был находиться противник, донеслось легкое пощелкивание. Металлическое, зловещее. Что они теперь готовят? Я напряженно прислушивался несколько минут, но ничего не последовало.

Справа от меня одуванчик, ярко-желтый, совершенно одинокий в этой пустыне. Единственный цветок на много километров вокруг. Какой была эта местность, пока не пришла война и не принесла разрушение? Деревья, поля, коровы. Лютики и маргаритки. Сочная зеленая трава, тучная земля, аккуратные изгороди и вьющиеся тропинки. Какая она теперь? Обезображенная и окровавленная. Интересно, куда уехали люди, живы ли они еще, вернутся ли обратно когда-нибудь?

На севере загрохотали крупнокалиберные орудия. Небо вдруг стало темно-малиновым. Должно быть, это в секторе «Омаха»[5], где высаживаются американцы.

Я повернулся в южную сторону и смотрел на пронизывающие темноту трассирующие снаряды, уничтожающие все живое там, куда они падают.

Порта разговаривает во сне. Сперва прислушиваюсь, не скажет ли он чего-то любопытного, но потом это надоедает. Его ночные монологи всегда на одну и ту же тему: о еде. Легионер тихо поднимается и отходит в темный угол. Раздается звук, напоминающий шум водопада. Трудно понять, как они могут спать в таком грохоте, но все-таки спят. Легионер возвращается и, хмыкнув, ложится между Малышом и Грегором. Малыш брыкается во сне. Грегор переворачивается на спину и начинает храпеть.

Ночь все тянется. Вскоре я переношусь мыслями в прошлое; воспоминания такие яркие, что кажется, все происходит на самом деле. Мне снова пятнадцать лет. Копенгаген. Я вижу улицы, мокрые и скользкие от дождя. В одну из таких ночей арестовали Алекса. Мы просто бесцельно бродили, как все безработные ребята в Копенгагене, когда они набросились на нас: четверо на двоих. Но мы устроили небольшую драку и дали деру, не останавливаясь, пока не достигли Хавнегаде[6]. Я пнул полицейского в живот. И был очень доволен собой. Мы с Алексом ненавидели полицейских. Дать им сдачи было предметом гордости.

Однако на другой вечер я напрасно ждал у ресторана «Вивель», неподалеку от вокзала, Алекс так и не появился. Мы договорились встретиться там, чтобы находиться неподалеку от кухни. Иногда самодовольный шеф-повар открывал заднюю дверь и бросал объедки с тарелок богатых в жадные руки нищих и безработных. Но Алекс не пришел. Больше я его не видел. Впоследствии я узнал, что Алекса взяли во время одной из периодических «чисток» вместе с одним юным шведом (какого черта он делал в Копенгагене? Надо было быть поумнее) и отправили обоих в дом предварительного заключения для малолетних правонарушителей в Ютландии. Алекс несколько раз убегал, но его ловили. Однажды я увидел его фотографию в газете. Он прокрался на борт парохода «Один» и утонул, когда пароход пошел ко дну. Не совсем уверен, это было давно, но, кажется, я плакал, прочтя об этом. Алекс был моим другом. Единственным. После гибели Алекса я так и не оправился полностью от чувства совершенного одиночества в мире.

Я угрожающе и в то же время ласково провел рукой по стволу пулемета. Стоило мне только спустить предохранитель, и он будет готов к уничтожению… Господи, как я ненавидел их так называемые демократии, лицемерные тирады и нескончаемую ложь! Легко сидеть, развалясь в кресле, и давать советы, когда ты надежно защищен четырьмя стенами, когда у тебя полный желудок и теплые ноги. Как там двести семьдесят пять тысяч безработных в Копенгагене? Только в одном Копенгагене? Почему не перестрелять их всех и не покончить с этим? Это решит несколько их демократических проблем.

Последнее Рождество в Копенгагене… как помнится мне это Рождество! Я слонялся по улицам, сунув руки без перчаток в дырявые карманы, волоча по снегу ноги в изношенных ботинках, глядя на сияющие огни на елке посреди Ратушной площади. Я ненавидел эту елку. Она представляла собой символ самодовольства и благополучия. Их благополучия, не нашего. Я подошел к ней, помочился на нее, облив как можно выше, и ушел, оставив парящее желтое пятно на хрустящем снегу.

Я одиноко шел по Вестерброгаде[7]. За каждым окном была елочка, или огоньки, или красивые бумажные игрушки. Счастливого Рождества! Всем счастливого Рождества! Расхожая фраза. Ничего не означающая. Попробуй постучать в какую-то дверь, попросить кусочек рождественского гуся — мигом окажешься брошенным в канаву. Но при всем при том это было время благодушия, богатые были довольны собой и пребывали в полном ладу с миром.

На другой день под вечер я встретил знакомого парня по имени Пауль. Большинство людей спешило в кино: в этот день меняли программы, демонстрировали новые фильмы. Помню, тогда было много фильмов о войне, и еще один — о смерти Аль Капоне[8]. Все картины кровожадные, подходящие для этого времени. Мы с Паулем сидели в кафе, деля на двоих чашку кофе и круассан. Неподалеку находился полицейский участок, поэтому оба мы были не совсем спокойны.