Галина Белая - Дон Кихоты 20-х годов - Перевал и судьба его идей

• Название: Дон Кихоты 20-х годов - Перевал и судьба его идей
• Автор: Галина Белая
• Жанр: Искусство и Дизайн

---

Именно в этой атмосфере были созданы и увидели свет книги: "Искусство видеть мир" Воронского, "Поиски Галатеи" Д. Горбова, "Разговор в сердцах" А. Лежнева. Современники не могли не ощутить глубокой связи между ними. Это была линия, как тогда говорили. Она была ориентирована на защиту культуры, личности, свободы творчества.

К сожалению, это было время, когда связи между перевальцами и Воронским были затруднены. На одном из заседаний троцкистов 10 января 1929 года были произведены аресты: среди арестованных оказался и Воронский. Вскоре он был сослан в г. Липецк, где и пробыл до осени 1929 года.

Американский ученый Фредерик Чоат в книге "Литературная критика Александра Константиновича Воронского" приводит письмо Л. Троцкого, датированное январем 1929 года. В числе 50 арестованных членов так называемого "троцкистского центра" (в Москве) Троцкий называет и А. К. Воронского, "лучшего партийного литературного критика"854. Из ссылки Воронский вернулся в Москву для лечения. В 1930-м или 1931 году он был восстановлен в партии. Эти факты долгие годы укрепляли версию о троцкизме Воронского.

Правда, как отмечает Ф. Чоат, в статьях критика 1926 - 1928 годов нет даже имени Троцкого; нет его под[337]писи и под важнейшими троцкистскими документами тех лет. Автор книги, однако, объясняет тот факт, что Воронский был арестован лишь в январе 1929 года, давним опытом подпольной революционной работы (он-де помогал ему скрывать свою связь с троцкизмом). Но в книге нет фактов, есть только предположения, и они не кажутся убедительными: строй идей Воронского, содержащийся в его книгах и статьях этого периода, крайне далек от взглядов Троцкого 20-х годов.

В 1930 году вышел седьмой выпуск перевальского альманаха "Ровесники" с подзаголовком, подчеркивающим все ту же установку на человечность, противопоставленную начавшейся борьбе за разъединение людей: "Содружество писателей революции "Перевал".

К тому же моменту из "Перевала" уже вышли А. Веселый, Н. Огнев, Э. Багрицкий, Д. Алтаузен, Мих. Голодный, Мих. Светлов, А. Ясный и др. В предисловии к сборнику "Ровесники" Лежнев не без грусти писал:

"Те, для кого "Перевал" был лишь временным пристанищем на их пути, покидают его - для того, чтобы отойти в сторону или успокоиться в недрах новой группы, которая более подходит к ним по своей сущности и в которой острые углы обозначены не так явственно и резко"855.

Вскоре после выхода сборника "Ровесники" и антологии "Перевальцы" "Комсомольская правда" предоставила свои страницы статье некоего М. Гребенникова с чудовищным названием, обнажающим замысел: "Непогребенные мертвецы". Для уничтожения противника был использован прием произвольной компоновки цитат из перевальских произведений. Этот раздел назывался "На черную доску" и имел редакционную врезку, не оставляющую сомнений в том, что началась прицельная атака на "Перевал". "В эпоху величайшей исторической ломки, - писали в духе времени работники редакции, - в эпоху социалистической реконструкции и ликвидации на основе коллективизации кулачества как класса, в период обостренной классовой борьбы цветет и еще пользуется общественной поливкой махровая аполитичность обывательской литературы. Политические ренегаты, любители бабушкиных сказок, бледные ры[338]цари, тоскующие по старине, по дядиным мезонинам и тетиным наколкам, певцы медвежьих берлог, умирающих вальдшнепов, дышащие помещичьим пафосом охоты, декларирующие внеклассовую искренность и гуманизм, составляют ядро и основу группы "Перевал", которая осмеливается называть себя революционной.

Последние сборники - антология "Перевальцы" и "Ровесники" свидетельствуют о полном идейном и художественном банкротстве группы. "Левые" фразы и "правые" дела нашли свое мирное сочетание в группе "Перевал". Марксистская критика должна решительно ударить по "Перевалу"856.

Статье М. Гребенникова предстояло начать эту кампанию. Автор говорил с пафосом и демагогией, похожими на те, которые главенствовали во всех дискуссиях 1929 года. Он не затруднял себя ни фактами, ни аргументацией. "Не подлежит никакому сомнению, - писал он, - что "Перевал", содружество писателей революции, организованное в 1924 г. в Москве, при журнале "Красная новь", в настоящий момент - одна из самых реакционных писательских организаций"857. Статья завершалась призывом к "крепкому большевистскому удару по реакционнейшей литературной группировке, которая, несмотря ни на что, остается верной самой себе"858. Автор дошел до того, что оповестил всех, будто перевальцы "готовятся выступать против пролетарской диктатуры". Это было уже слишком даже по тем временам. И в следующем номере "Комсомольская правда" оповестила своих подписчиков, что следует вместо этих слов читать: "готовятся выступать против пролетарской литературы"859.

Перевальцы ответили на этот выпад письмом, которое называлось "Против клеветы". Опубликованное в "Литературной газете" от 10 марта 1930 года, оно подтверждало слова А. Лежнева, сказанные в "Прологе" к сборнику "Ровесники": "Мы не раскаиваемся в том, что мы делали, и нам нечего брать назад...". Письмо свидетельствовало о том, что перевальцы правильно поняли намерение "Комсомольской правды". "Вся статья, - писали они, - построена на совершенно голословных, грубо кле[339]ветнических выпадах, имеющих целью политически дискредитировать "Перевал" как организацию"860. Далее перевальцы, явно апеллируя к общественному мнению, рассказывали о своих творческих планах, неразрывно связанных с "новым периодом". Они и теперь хотели слиться с эпохой, не замечая, что эпоха перерождается на их глазах. Поэтому они сетовали на то, что им мешают действовать именно в том направлении, в каком призывает власть.

Это письмо чрезвычайно важно для истории "Перевала", так как позволяет по подписям восстановить, кто же на 1930 год еще оставался в его составе. Это были И. Катаев, Б. Губер, А. Новиков, А. Малышкин, Н. Зарудин, П. Павленко, Д. Горбов, П. Слетов, Е. Вихрев, А. Лежнев, Н. Смирнов, С. Пакентрейгер, Г. Глинка, Н. Замошкин, В. Кудашев.

17 марта 1930 года там же, в "Литературной газете", появился уже развернутый ответ перевальцев на статью в "Комсомольской правде". Он назывался "И др., и пр., и т. д." и содержал подробный перечень всех передернутых цитат из перевальских сочинений. "Когда мы пишем, - заявляли перевальцы, - что не раскаиваемся в том, что мы делали, и считаем свое дело правым, мы имеем в виду нашу общую литературную линию, нашу ставку на органичность искусства, на его абсолютную подлинность и искренность"861.

Они были правы: пафос статьи в "Комсомольской правде" состоял в апологии управляемого искусства. Слово "приспособленчество" в устах перевальцев было его синонимом. Вновь и вновь управляемому искусству они противопоставляли внутреннюю свободу художника. "Мы стараемся, - писали они, - товарищески воздействовать на наших сочленов, говоря с писателем языком писателя, а не оглушая его раскатистыми и бессодержательными лозунгами... Мы стремимся к тому, чтобы его, чтобы наша связь с эпохой была не формальной, но органической, чтобы великие задачи современности стали бы "личным" делом писателя, срослись бы с ним, чтобы он не отделывался от них заявлениями и "технической" халтурой "на случай", чтобы не "служил" революции, а выра[340]жал ее в своем творчестве с естественной и непроизвольной необходимостью"862.

Это заострение проблемы содержало в себе явное неприятие обслуживающего искусства.

Перевальцам этого не простили.

Журналы поддержали не их - они поддержали линию, выраженную в "Комсомольской правде". В статье М. Бочачера "Гальванизированная воронщина (О "Ровесниках")" без обиняков говорилось о том, что "Перевал" - "единство, сцементированное реакционной философией и реакционным эстетическим кодексом". Внутренняя близость эстетической концепции перевальских критиков теориям Воронского, идеи о роли искренности в литературе, о необходимости "нового гуманизма" - все это вменялось им в вину. Больше всего задетый стремлением перевальцев сохранить свои первоначальные установки, М. Бочачер пытался расколоть перевальцев, отбить от них И. Катаева как якобы просто поддающегося перевальцам и потому просмотревшего в своей повести "Молоко" "наплыв" гуманизма, абстрактной человечности". С сокрушением Бочачер говорил о неразумном писателе и раскрывал ему глаза на самого себя:

"Молоко" - не инструмент для наступления на кулака и ликвидации его как класса, а призыв к примирению с этим классом. В современных условиях классовой борьбы "Молоко" - объективно вредная вещь, служащая не нам, а классовым врагам. Хочется надеяться, что этот зигзаг т. Катаева не повторится в следующих его работах. Пусть только т. Катаев поменьше слушает таких "учителей", как Воронские, Горбовы и Лежневы".

Это был призыв к отречению от Воронского. Он был неслучайным: все помнили, как перевальцы, нарушив неписаный запрет уже сложившихся новых норм общественной жизни, ездили в 1929 году в г. Липецк навещать сосланного туда Воронского.