Виктор Конецкий - Конецкий. Том 2 Кто смотрит на облака

• Название: Конецкий. Том 2 Кто смотрит на облака
• Автор: Виктор Конецкий
• Издательство: Международный фонд "300 лет Кронштадту - возрождение святынь"
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2001

Кто смотрит на облака

Соленый лед

---

— Больше всего на свете люблю сидеть так. Всю бы жизнь ничего не делала и только сидела на окне… Ваш адрес — единственное, что я запомнила точно из тех времен. Остальное — сон. Все-все нам только приснилось. Ничего не было… И в эвакуации ничего не было. Все началось только летом сорок пятого. Не весной, не в мае, а именно летом… Только тогда я проснулась. Боже, как я говорлива сегодня весь день, со всеми… И я ничуть не помню город, вы мне его покажете?

— Конечно, у меня вечер свободный. Но вы должны немного знать город, если жили здесь до войны.

— Она южанка, — сказала мать Басаргина. — Она родилась и росла в Киеве. Она попала сюда уже из Киева, а теперь живет в Одессе. Я так удивилась, когда получила конверт из Одессы… Садитесь, дети. Павел, ты обратил внимание на ее глаза?

— Переулок Гарибальди, от него начинается Дерибасовская, там меня чуть было не пришили, — сказал Басаргин. — Дело происходило в подъезде, и на стене висел железный плакат с надписью: «В парадной — не трусить!» Я все не мог понять, кто это советует мне быть мужественным…

— Это «не трусить», — захохотала Тамара.

— Потом я сам понял, — с притворной угрюмостью сказал Басаргин.

— Павел, я тебя спрашиваю: ты видел когда-нибудь такие чудесные глаза и волосы, как у Тамары? — спросила мать Басаргина.

— Не смущай женщину, мамуля, — сказал Басаргин, хотя заметил, что Тамара ничуть и не смущается. Тамара спустила ноги с паровой батареи, встала и подошла к зеркалу, спросила, внимательно и с удовольствием разглядывая себя:

— Я в него смотрелась тогда, Анна Сергеевна?

— Наверное, родная моя, — сказала Анна Сергеевна. — Тебе сколько кусков положить?

— Чем больше, тем лучше…

Басаргин сидел за углом шкафа и видел только ее отражение в зеркале, а она не замечала, что он видит ее, и, наморщив брови, ласково гладила себя по губам указательным пальцем. Потом она заметила Басаргина в зеркале, повернулась, ступила несколько шагов и спросила:

— Вы женаты?

— Нет. Дочери пятнадцать лет, зовут Елизавета.

— Тамара, сядешь ты за стол? — спросила Анна Сергеевна. — Вот сюда, видишь, я ставлю около тебя розы…

Она так просто и хорошо говорила этой незнакомой женщине «ты», что Басаргин каждый раз не мог не восхищаться матерью.

— Чем вы занимаетесь?

— Актриса, — ответила она и задрала голову, как бы вопрошая: неужели ты сам по мне не видел этого?

4

Мать провожала их с некоторой тревогой. «Павел, — шепнула она сыну на лестнице, — я тебя немножко знаю… Прошу тебя, постарайся быть сдержанным… Веди себя прилично».

Басаргин повел гостью по городу, решив чередовать места описанные и воспетые, проверенные восприятием миллионов людей, с теми местами, что могут нравиться людям с душой настроенческой, способным к тихой, но истинной радости. Он много знал таких мест в Ленинграде.

Там не было соборов, и мраморных дворцов, и чугунных решеток.

Он показал ей Пряжку с облупленным мрачным зданием больницы Николы Чудотворца, где за решетками окон виднелись серые халаты больных. Над больницей шевелились вдали краны судостроительных заводов, в проеме между зданиями просвечивала Нева, широкая здесь, но вся заставленная по берегам буксирами, баржами, старыми судами, ожидающими ремонта, и новыми, огромными, ярко-красными от сурика.

Гнилые доски моста вздрагивали под ногами. Маслянистая, вся в радуге нефти вода каналов текла медленно. Заборы, стены домов были пропитаны сыростью и неприглядны, и красоту их под этой неприглядностью могли почувствовать не все люди. И Басаргин наблюдал свою гостью, но ничего не мог в ней понять. Она молчала, только иногда неопределенно улыбалась.

— Вот дом Блока, — сказал Басаргин. — Здесь он жил и помер. Его окна в верхнем этаже.

«Не может молодая женщина пройти мимо такой возможности, — думал Басаргин. — Она должна показать, что Блока читала, что стихи о Прекрасной Даме торчат в ее ушах, что натура она блоковская. Она должна как-то, черт ее побери, отреагировать. А если она любит Блока по-настоящему, то должна на самом деле притаить дыхание, потому что камни здесь пахнут Блоком. Может, она просто дура?»

— Хотите мороженого? — спросил он.

— Потом, — сказала она.

— Вы любите мороженое?

— Очень.

— Вот. Отсюда видны его окна, — сказал Басаргин, останавливаясь. — Снимите вы очки, черт побери!

— Зачем? — спросила она безмятежно.

— Потому что он, когда жил здесь, когда смотрел здесь, не надевал темные очки. А вам должно быть интересно смотреть его глазами, — сказал Басаргин грубо. «Хоть бы она разозлилась, что ли!» — подумал он. Как-то незаметно получалось так, что не ему сорок семь лет, не он старше ее вдвое, а она старше. И не он ведет ее по городу, а она ведет его за руку по незнакомым мостовым.

Она послушно сняла очки, поправила волосы и спросила:

— Это улица Блока?

— Да.

— Бывшая Заводская?

— Да.

— А эта улица Декабристов?

— Да.

— Бывшая Офицерская?

— Вы знаете эти места?

— Немного. Здесь, мне кажется, один дом был совсем обрушен, но я совершенно не помню какой.

— Возможно, — сказал Басаргин. — Я был довольно далеко, когда здесь падали дома.

«Очень все-таки жаль, что она выше меня, — подумал Басаргин. — Интересно, как мы будем, если она окажется без каблуков… О чем это ты думаешь, старая лошадь? — спросил он себя. И ответил: — О том самом». Ему хотелось поцеловать ее. Она так славно косила мохнатым глазом, и так чисто белели ее молодые зубы. И ему очень захотелось поцеловать ее.

— А Медный всадник вы помните, видели? — спросил Басаргин.

— Нет, он был заколочен, когда я приехала.

На улице Декабристов Басаргин остановил такси. Они уселись.

— На Исаакиевскую, — сказал Басаргин.

— Теперь можно надеть? — спросила она.

— Что надеть? — не понял Басаргин.

— Очки. У меня не все в порядке с глазами.

— Пожалуйста. И простите меня.

Она вынула из сумочки зеркало, посмотрелась в него и не надела очки. По тому, как уверенно чувствовала она себя в машине, Басаргин понял, что ездить в машинах не внове ей. Конечно, актриса, молодая, красивая, после спектакля ухажеры ждут у театра, потом ресторан, потом еще что-нибудь — обычный маршрут…

— Это Мариинский театр, — показал Басаргин. — Напротив здание Консерватории…

— Поехали вон туда! — вдруг сказала она. — Прямо!

— Валяй прямо, — сказал Басаргин шоферу.

— Нельзя, знак висит, — сказал шофер, поворачивая налево.

— Очень жаль, — сказала она и закинула ногу на ногу. Коротенькая юбочка поднялась, и Басаргин увидел ее коленки. И она увидела, конечно, что он увидел ее коленки, но не стала поправлять юбку. И вся вообще она изменилась, губы ее капризно расползлись, а взгляд потемнел, глядела она Басаргину прямо в глаза и не отводила свои, пока он сам не отворачивался. И во взгляде этом был вопрос, и ожидание, и вызов, и молчать уже сделалось тяжело, а что говорить, Басаргин не знал.

— А здесь можно прямо? — спросила она.

— Можно, — буркнул шофер. И они помчались куда-то по булыжной мостовой, под корявыми тополями.

— Пардон! — сказал Басаргин: на ухабе сильно тряхнуло, и он оказался к ней вплотную. И совсем близко увидел ее губы и темные, тревожно косящие глаза. «Поцеловать, что ли?» — подумал Басаргин, чувствуя, как обмирает сердце. И, понимая, что раз успел подумать, то поздно теперь целовать, что какой-то неуловимый миг проскочил, что только в этот миг поцелуй был бы естествен, неоскорбителен, а теперь поздно.

И что-то насмешливое почудилось ему в ее улыбке — дерзкое, развратное и насмешливое. И он обозлился на себя, а потому стал думать о ней как о легко доступной женщине. И, зная женщин, он понимал, что именно такие, если мужчина пропустил момент для начала сближения, начинают потом ломаться и корчить из себя недотрогу. И что в этом случае он особенно сейчас дал маху.

— Здесь направо, — сказала она.

— Поезжайте на Исаакиевскую площадь, — сказал Басаргин шоферу, — слушайте меня.

— Направо! — сказала она. — Павел Александрович, я очень прошу!

И ему показалось, что если он сейчас не уступит, то она заплачет.

— Разбирайтесь короче, — буркнул шофер.

— Прямо, черт возьми! — заорал Басаргин. Она отвернулась и сникла и стала несправедливо обиженной девочкой, которую не взяли в зоопарк из-за двойки по арифметике.

И все только что происшедшее показалось Басаргину неверно понятым, идущим от его испорченного воображения. Ничего в ней не могло быть дерзкого, развратного, и слава богу, что он не чмокнул ее.

— Скоро зайдет солнце, и тогда памятник не так интересен, — объяснил Басаргин. Он опять посмотрел на ее коленки, и она вдруг покраснела, смутилась и тихо потянула юбку.