Рамон Перес де Айала - Хуан-Тигр

• Название: Хуан-Тигр
• Автор: Рамон Перес де Айала
• Издательство: FreeFly
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005

Это роман о сильном чувстве, а точнее – о страхе любви.

О страхе ответственных отношений между мужчиной и женщиной, любви, в которой растворяешься без остатка, любви, когда на карту поставлено все…

Есть еще один мужской страх, не каждого мужчины, а того, кто хотел бы себя таковым считать. Страх запятнать свою честь.

Все эти страхи и отравляют жизнь настоящего испанского мачо Хуана, по прозвищу «Тигр».

Преодолеть их – и свирепый «тигр» становится ласковым «котенком». Какой же путь выбирает мачо?

Роман «Хуан-Тигр. Лекарь своей чести» для многих стал эталоном испанской литературы. Его именем названа престижная литературная премия. И, наконец, знаменитый роман Рамона Переса де Айалы выходит на русском языке.

---

К моему прилавку подошла крестьянка с грудным младенцем, почти голым и посиневшим от стужи. Она пришла из Траспеньяса, надеясь устроиться здесь кормилицей.

«Вот, – говорит, – принесла с собой мальчонку, потому как боялась, что по дороге у меня пропадет молоко. Если вы его не подкинете к дверям приюта, то я его унесу обратно в горы: пусть там живет себе с коровами и пастухами». И она сунула его мне в руки. А мальчишечка-то смотрел, смотрел на меня и улыбался, улыбался… Как есть ангелочек! Своими ручонками он теребил мои усы. Надо же, он меня не боялся! И вот тут со мною что-то случилось: будто комок в горле застрял. Так я его и держал у себя на руках – держал и не отпускал. Слышишь, это тебя я не отпустил, ведь это ты был тем мальчонкой! Вот так-то я и стал посыльным Отца небесного, который и последнюю пташку накормит, и полевой цветок оденет в роскошный наряд.[22]

В голосе Хуана-Тигра уже слышались рыдания. Казалось, что он, обессилев, вот-вот успокоится. Колас едва было не бросился к его ногам, но вдруг Хуан-Тигр зарычал, сотрясаясь от негодования. Слова яростно вырывались из его груди.

– Сукин сын! Ублюдок! Выродок! Негодяй, мерзавец, подлец! Одна гадина тебя родила, а из-за другой ты предаешь отца, которого даровал тебе Бог! Да ты самого Бога предаешь! Я презираю тебя! Будь ты проклят! Знать тебя не хочу! Прочь отсюда! Вон!

Отдышавшись, он застонал, и в этом стоне слышались страх и мольба:

– Ради Бога, уходи отсюда! Сейчас же! Запрись в своей комнате! Ради всего святого! Ради той, которую ты любишь! Я за себя не отвечаю! Беги, сынок, спасайся от Хуана-Тигра! Да, от тигра, от настоящего тигра. А не то я загрызу тебя, сам того не желая… Скорее, скорее, сынок! Спасайся!

Колас поднялся и неторопливо пошел к выходу. У порога он обернулся и, мертвенно побледнев, сказал:

– Я жалею только о том, что вы думаете, будто я неблагодарный сын и не люблю вас. Простите меня. Прощайте.

Одним прыжком Хуан-Тигр очутился у двери, которую уже закрывал за собой Колас. Хотел ли он его обнять? Или задушить? Этого он и сам не знал. Он уже не принадлежал себе – так не принадлежит себе стрела, летящая в неизвестность. На секунду Хуан-Тигр задержался у двери и, повернувшись обратно, рухнул на стул как подкошенный.

Во всем доме надолго воцарилась тишина, которую в конце концов нарушила Карга: она вошла в комнату, служившую столовой, чтобы убрать со стола. И тут Хуан-Тигр, разъярившись, вскочил со своего места и начал швырять в старуху тарелки и стаканы.

– Чтоб тебе провалиться, кривая ведьма! – визжал он. – Удавить тебя мало! Или живьем сжечь! Катись отсюда! Да поживее! Чтоб глаза мои тебя больше не видели! Это ты напустила порчу, сглазив всех в этом мирном доме! Пошла вон, чертова колдунья, сатанинское отродье!

Одна из тарелок разбилась, ударившись о старухин затылок. Карга потрогала рану руками и, увидев на них пятнышко крови, пулей вылетела из дома, вопя благим матом:

– Люди добрые! Спасите! Помогите! Он размозжил мне голову, как корове на бойне! Убийца!

Хуан-Тигр взял лампу и ушел к себе в спальню, запершись в ней на засов. Это была каморка под самой крышей, со слуховым окошком на потолке. Там, где пол и стена сходились под острым углом, были навалены груды кукурузы, пшеницы и фасоли. Постель Хуана-Тигра, похожая на монашеский одр, состояла из досок, положенных на козлы, и тюфяка, набитого сухими листьями. Он присел на край своего ложа, но все никак не мог успокоиться: руки и ноги у него тряслись, как у эпилептика. Он задыхался. Поднявшись, Хуан-Тигр собрался было открыть ставни своего окошка, но, налетев на кучу пшеничных зерен, споткнулся. «Зачем мне все это нужно? Для чего я копил деньги? Кому они теперь достанутся?» – подумал Хуан-Тигр и стал с остервенением расшвыривать ногами кучи зерна. Потом опять присел на тюфяк. «Надо с собой покончить. Для чего мне теперь жить? Какой теперь от меня толк?» Он дрожал все сильнее и сильнее, а тоска сжимала его сердце все крепче. «Что же это я мелю? Покончить с собой? – встрепенулся Хуан-Тигр. – Да я просто трус и дезертир! А кто же тогда будет исполнять свой долг и нести свой крест? Жить – значит страдать: Бог терпел и нам велел. Господи, Господи, сколько же лет подряд я смирял свою мятежную душу и непокорную плоть, исхлестав их бичом долга! Я их мучил и мучил, пока наконец не смирил… А вот теперь не успел и глазом моргнуть, как это ненасытное чудище нападает на меня снова, снова меня грызет… Ну-ка, где же мой кнут? Вот тебе, вот тебе, вот тебе! Ты будешь жить, негодяй, будешь, будешь! Господи, Господи, я, кажется, умираю…» Корчась в судорогах, Хуан-Тигр катался по полу. Когда он наконец пришел в себя, за окном уже рассветало. Хуан поплескался у умывальника и наскоро, как это он делал изо дня в день, привел себя в порядок. Его собственное тело, уже не подчинявшееся дремлющей воле, теперь казалось Хуану-Тигру чужим: кости ныли, а мышцы будто одеревенели. Можно было подумать, что ему подменили тело, и теперь он возвращался к жизни живым трупом. «Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Теперь ты ходячий мертвец». Он хотел было пойти к Коласу, обнять его, попросить прощения, дать волю подлинным чувствам, по-отечески поцеловать его на прощание… «Да нет, не надо: теперь все это бесполезно. Теперь уж ничего не поправишь. Колас меня ненавидит: я его проклял. Корабли сожжены. Теперь он для меня навсегда потерян. Сынок мой, сыночек! Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр!»

Босиком, с башмаками в руках, он на цыпочках, чтобы не шуметь, вышел из дому. Было воскресное утро. Колокола звонили к ранней обедне. По привычке Хуан-Тигр пошел было в деревню, где в этот час каждое утро он собирал лекарственные травы. Но сейчас, глухой и слепой ко всему, он шел не разбирая дороги, заложив руки за спину и уронив голову на грудь. Ноги сами вели его все в гору, словно ему хотелось подняться в конце концов на свою Голгофу и принести себя в жертву во искупление грехов. Навстречу Хуану-Тигру попадались весело болтавшие крестьяне, направлявшиеся в Пиларес на базар. Вот прошли гладко выбритые старики с хитрыми и насмешливо-недоверчивыми лицами. У каждого под мышкой красный зонт с блестящим, будто позолоченным острием, а на плече – курточка с зелеными или лиловыми заплатками на локтях. Они вели с собой похрюкивающих кабанчиков – розовых, как лосось, или сероватых, как шифер, придерживая каждого из них за веревку, привязанную к задней ноге. Вот прошли, сияя улыбками, свежие, статные девушки. Их пестрые, яблочного или лимонного цвета нижние юбки проворно и грациозно мелькали при ходьбе. Размахивая свободными руками, они несли на головах широкие корзины с цыплятами, курами и утками; птицы высовывались из корзин, как из гондол воздушных шаров, вытягивая шеи и тараща испуганные глаза. Все они – и мужчины, и женщины – весело здоровались с Хуаном-Тигром, но он им не отвечал. Свернув с проезжей дороги, он пошел по тропинке, которая вела к церквушке «Христа в темнице», приютившейся среди каштанов на вершине холма, в основании которого был прорыт туннель. Через него проходила железная дорога Пиларес-Леон. Когда Хуан-Тигр вошел в деревенскую церковь, служба уже началась. Он стал протискиваться вперед к алтарю, шагая мимо коленопреклоненных крестьян; у многих руки были сложены крестом на груди, а взгляд обращен к небу в истовой молитве. У главного алтаря находилось большое изваяние – смуглокожий Христос с тяжелой цепью на шее и наручниками на запястьях. Нижняя часть статуи была обернута длинным, как юбка, и ниспадавшим до самых ступней куском фиолетового бархата, окаймленного поблекшими галунами. У ног Христа лежали три страусовых яйца. По обе стороны от изваяния висели принесенные дары благодарных за свое исцеление прихожан: замызганные гробовые покрывала, муляжи ног, рук, глаз и женских грудей, сделанные из неочищенного красноватого воска.

Хуан-Тигр пал ниц у алтарной решетки, почти к ногам самого Христа, смиренно приносящего себя в жертву. Касаясь лбом могильной плиты, он молился горячо и истово – молился теми немногими словами, которые только и мог вспомнить в своем смятении: «Господи, Господи, за что ты меня оставил?[23] Да будет Твоя святая воля! Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр!» Когда зазвонил колокольчик и молящиеся начали подниматься с колен, вдали послышался долгий, призывный свист паровоза. Это шел поезд в Кастилию: сейчас он должен пройти сквозь туннель холма, на котором стояла церквушка «Христа в темнице». Внезапно Хуан-Тигр вскочил на ноги и бросился бежать к выходу, расталкивая молившихся стариков и старух, – некоторые даже падали, стеная. Выбравшись наружу, он стремглав помчался вниз по склону холма, к отверстию туннеля, из которого вот-вот выйдет поезд. На полдороге Хуан-Тигр остановился: гора сотрясалась от грохота. Вот уже показался поезд. Этот поезд увозил Коласа. В глубине туннеля, подобного обрывистому ложу реки, уже виднелись головные вагоны состава, который стремительно несся вперед, наполняя это каменистое ущелье смолистым клубящимся дымом. Но что это, не мираж ли? Хуану-Тигру показалось, будто в окошке одного из вагонов прощально затрепетал белый платок. И когда там, далеко впереди, рассеялось последнее облачко клочковатого дыма, на глазах у Хуана-Тигра показались слезы.