Роман Казак-Барский - О любви

• Название: О любви
• Автор: Роман Казак-Барский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Вишь, в 41-м, как война началась, батю забрали на фронт. Сразу же под Ораниенбаумом и поранило его. Помер в госпитале от ран. Мать устроила меня к себе на Кировский. Сама-то дожила до весны 42-го. Шла на работу в ночную смену, да попала на Московском под машину. Организм был у неё истощенный, вот и померла, не выжила. А был обыкновенный перелом. А я выжила. Только долго была одна. Моих-то женихов отстреляли на войне... За Родину... За Сталина... Потом долго я ещё не была женщиной. Видно слабый организм был, голод, работали по шестнадцать часов, на тяжёлой работе, где и не всяк мужик выдюжит. А мы все были зелёные девчушки да мальчишки. У них от голода да истощения и пипки-то болтались промеж ног, как пожеванные. Все потом после войны спились да рано поумирали - не верили, што смогут стать мужиками... Замуж вышла поздно. За скобаря псковского... Тоже маненько был порченый войной. Пил почём зря. Бил меня... Однако дочку родила. Было мне уж под сорок. Не от него. Морячок один попался... Как раз из плавания пришел... Хороший такой, молоденький, голубоглазенький. Дочка на ево похожа получилась. Мой-то догадался, што не его дитя... Бил меня ещё пуще и пил... Я уж ево прощала. Хотела себе немножко счастья в этой жизни. Пять лет дочке было, как мой мужик помер. Перепили они с приятелями. Забрали их в вытрезвитель, кинули в машину, вот он в ей в собственной, блевотине и захлебнулся... Жуткая смерть. Жалко его было. Тоже ведь не от хорошей жизни пил. Женился-то на мне, нелюбимой, штоб только сбежать из своего псковского колхоза в город... Там ведь после войны ещё хуже было... У нас-то в Питере хоть жрать было что. А там - грязь, хлеб да квас. Всегда пьяный председатель да дюжина замученных полупьяных солдаток.

Дочка вышла вся в того матросика. Веришь ли, имени его даже не спросила... Тоже пошла по морскому делу. Устроилась официанткой на "Лермонтов". Большой, красивый пароход. Всегда мне с плавания гостинцев привозила. А потом утонул их пароход возле Австралии. В газетах писали... Так я осталась одна... Вот спасибо Нюше, душевная она девушка. Даром што соседка, а как за родной смотрит. А нынче - не она б, давно, как собаку, как в блокаду, кинули б в общую яму. Было у меня на книжке припасено на похороны 500 рублей, дак нынче оне ничего не стоят. На метро разве што прокатиться разок". - "Значит, и в Бога ты, Ермолаевна, не веруешь?" спрашиваю. - "Конешно, Ионыч. Некрещёная, - не приучена советской властью. А так думаю, што есть всё же Бог. И наказал он нас за то, што сделали наши отцы в 17-м. Много погубили безвинных людей. Очень много. Щас многие пошли в церковь. Свечи ставят, крестятся. Но не веруют по-настоящему. Вот знамение бы какое... Што есть Он действительно". - "Хорошо, Ермолаевна, будет те знамение. Поселюсь у вас, если Анюта не возражает". "Правда, Сёмушка?" - "Правда", - говорю. - "Так забирай свои вещи из гостиницы щас же!". И ну меня целовать, не стесняясь бабки. Так я и поселился у Анюты.

А на другой день приходит вечером с прогулки Ермолаевна и рассказывает, што с утра обнаружились неимоверные события, происшедшие с некоторыми памятниками в городе. Приехав утром в Совет, Собчак к удивлению своему обнаружил, что каска у Императора Николая на памятнике вычищена до блеска и горит, как золотая. Потом доложили ему, што на Невском у Екатерины на памятнике кисти рук как бы в золотых перчатках. И местные остряки объяснили, што вроде потому, как всех своих фаворитов, што у ея ног, за их мужские прелести трогала. А у памятника Петру, што возле Инженерного замка, глаза горят медным блеском, как у одержимого. У Пушкина - волосы порыжели. И стал он глядеться натуральным арапом. Но очень симпатичным. Самое же непонятное сталось с памятником вождю, што у Финляндского вокзала. Там, где он на броневике. Рука-то у ево вытянута была, и он как бы восклицал: "Да здравствует социалистическая революция!" А нынче согнул он её в локте и с помощью другой руки сделал непотребный жест как раз в сторону Зимнего. Да ещё с ехидной улыбкой. Будто говорит: "Накося, выкуси!" И ещё сказывают, на "Авроре" в шесть утра пушка сама стрельнула. Так вахтенного уже отправили на губу. Народ волнуется, у памятников толпы стоят, митинги открылись. Черные обвиняют демократов, што де оне начистили асидолом глаза первому Императору и руки Кате, а коммунисты во главе с Ниной Андреевой и Тюлькиным обвиняют социал-предателей во главе с Собчаком и Ельциным-Гайдаром, што подменили памятник Ильичу и надругались над святыней всего прогрессивного человечества. И ещё настоятель Адександро-Невской лавры потребовал, штоб убрали от западного входа в собор мраморный памятник на могиле солдата революции товарища Фельдмана. Пока он, мраморный, стоял с винтовкой у ноги, то куда ни шло, а как с нынешнего утра взял винтовку наперевес, то это уж вызов всему российскому Православию. Сказывают, Собчак пообещал Фельдмана сменить на Иванова. И винтовку поставить обратно к ноге. К 12-ти пришёл в Лавру камнерез с товарищами и, срубив на памятнике слово "Фельдман", выбил "Иванов". Распили бутылку "Распутина" и удалились восвояси. Настоятель погнался за ними, стыдил, што де надобно было бы вовсе убрать памятник этому революционному изуверу-инородцу, гонителю Веры и убийце священнослужителей и, што де мэр обещал убрать. Однако камнерез обозвал настоятеля старым мудаком и сказал, што меньше, чем за пять миллионов он к этому мрамору даже близко не подойдёт. Настоятель стал его срамить, уговаривать, што де Божье это дело, а в конце вопросил: "Аль не русский ты?". На што каменщик послал его... - "Ну вот, Ермолаевна, хотела ты знамение - вот оно и есть", - поясняю. Задумалась старушка. - "Может ты и прав, Ионыч, да вот неудобно на старости-то лет идти креститься в церковь. Да и денег нет на обряд". - "Ничего, - говорю, - к Иоанну-крестителю приходили креститься всякие люди разного возраста. Самого Спасителя крестил он в зрелом возрасте. И ко Спасителю, нашему Господу Иисусу Христу, приходили также различные люди. Коль желаешь - я тебя могу окрестить. Бесплатно. - "А разве ты можешь, Ионыч? Ты ж не поп". - "Могу, - отвечаю, я более, нежели поп. Апостол я, святой Пётр. Первый и высший иерарх христианской Церкви. Именем моим сей чудный город назван - Санкт-Петербург - Город Святого Петра, то есть. Ибо испил я ту же чашу, што и Спаситель наш, Иисус Христос, который пришел к нам и стал человеком, штобы мы стали Богами. Он сказал, што познав Истину, человеки станут Свободными и отдал Душу Свою как выкуп за многих. У меня Его мандат, ибо Сказал: "Паси агнцев Моих, Пётр".

Окрестил я старушку. Надел ей нательный крестик из кипариса с Елеонской горы... Растрогалась бабка. Подарил иконку Твою, Спаситель. Хорошая иконка. Кисти Нестерова. Ты его приветил, Господи, водил его рукой, как писал он в храме Святого Владимира-крестителя в Киеве. Нет на ней вины, Господи, ибо считай - вновь обращённая она язычница, потому как поклонялась с самого младенчества идолам. Мертвым и живым.

- Ох-хох, Симон. Доколе же невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? - как говорил царь Соломон. Ведь не внемлют опыту мудрых своих предков. Горько мне всё это слушать. Почитай, тысячелетние труды наши дали мизерный результат. Хотя и осталось равновесие меж Добром и Злом. Однако возможности Зла умножились самонадеянностью человеков... Оставили Меня, глупцы... "Упорство Невежд убьёт их, а беспечность глупцов - погубит их..." - как верно поучал мудрый Соломон же. Притчи Соломоновы оне хоть читают?

- Не читают, Господи. Больше увлекаются детективами.

- Это ещё што такое?

- Повести про стражников и воров. Ещё "Марию" глядят по телевизору.

- Про матушку Мою?

- Нет, Учитель. Сериал мексиканский.

- И што же там?

- В общем, душеспасительная история. Добро побеждает Зло.

- Это хорошо. Пришли мне телевизор, Симон. Хочу поглядеть.

- Пришлю, Господи. Сегодня же. Подарок от меня к Твоему Рождеству.

- Спасибо, Симон. Што ж там у тебя далее было? Рассказывай.

- После, как я окрестил Ермолаевну, зачастила она в храм, в Лавру. Сказывает, што у входа в собор на мраморе Иванову, бывшему Фельдману, который верный солдат революции, отбили усердные прихожане ружьё и на буденовской шапке поверх пятиконечной звезды намалевали Моген Довид, и ещё на пьедестале свастику изобразили. Надругались над грешником, хоть и мертвым. Большой грех.

К сентябрю собрался я посетить первый христианский город на Руси. Оставил денег в твёрдой валюте Ермолаевне, научил, где их менять, и отбыл с Анютой в город Киев. Ехали мы с ей в спальном вагоне. В соседнем купе перекупщики торговцы везли образа Твои и Святых угодников на продажу. Тайно. Ибо уворованы были из храмов и хранилищ. А в другом купе - тайно же, везли дурман, што делают из маку. Наркотик - героин называется. Дуреет от ево человек, как от водки, развращается и не может остановиться, как пьяница.

- Што ж ты сделал, Симон?

- Как Ты учил, Господи. Прогнал торговцев из храма... Взяли их на границе. Только откупятся они. Не взыщут с них. Больно продажными стали мытари и стражники. Нет на них управы. Невежды оне, грешники.