Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем

• Название: Не хочу быть полководцем
• Автор: Валерий Елманов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-9922-0683-8

Кем только не приходилось становиться Константину, попавшему в XVI век, в своих странствиях: фряжским князем и купцом с тайным поручением к самому Иоанну Грозному, юродивым Мавродием по прозвищу Вещун и испанским пограничником…

Он ринулся в это столетие в погоне за своей любовью, не собираясь менять историю Руси, но так вышло, что судьба подкидывает ему все новые и новые испытания, ввергая в круговорот важнейших событий.

И ему приходится убивать и беспомощно повисать на дыбе, хлестать и самому стонать под ударами кнута, рубить врага и получать стрелы в собственную грудь.

Но сверкает на его пальце подаренный любимой перстень с алым камнем любви, призывающим не сдаваться и следовать дальше, до самого конца.

---

«Ничего, десять ударов это еще по-божески, – успокаивал я сам себя. – Зато потом у тебя будет впереди вся ночь, и ты обязательно что-то придумаешь, а завтра убедишь их послать погоню за этим козлом и во всем его уличишь. Не может такого быть, чтоб не уличил. Представь, как послезавтра в это же самое время разложат на лавке его, а не тебя, и всыплют не десяток, а двадцать или тридцать, потому что ты веселый, а он – сволочь. Да и бить его будет не Ярема, у которого рука полегче, а Кулема. Теперь представь все это и терпи».

Ой, мама!

Если у Яремы рука полегче, то Кулему я, наверное, вообще не выдержал бы. После первого удара я еще сумел стойко промолчать, хотя далось мне это нелегко, но после второго, потеряв стойкость, застонал, а затем, позабыв про гордость, про предстоящий послезавтрашний триумф, про то, что здесь растянут остроносого, заорал благим матом, поскольку боль и впрямь была адская. Когда Ярема бил, то я физически ощущал, что этот гад все перепутал и лупцует меня топором, с маху круша мои ребра. Когда же он оттягивал кнут назад, я начинал догадываться, что ошибся и в руках у него не топор, а пила.

Хрясь – вж-ж, хрясь – вж-ж, хрясь – вж-ж…

Что произойдет раньше – разрубит он меня или распилит – я не знал, да оно и не имело значения. Что угодно, лишь бы скорей.

Наконец экзекуция, продолжавшаяся вечность, все-таки закончилась. Я попробовал встать, но тут же вновь повалился на лавку, на этот раз больно стукнувшись носом – отвернуть лицо сил не было.

– А мудер у нас Никита Данилыч, – философски заметил Ярема, стоя надо мной. – Ежели бы ты его драл, так он и вовсе бы сомлел.

– Да, хлипкий нынче тать пошел, – добавил свою долю критики Кулема. – Не то что ранее. – И со вздохом взвалил меня на плечо.

В эту ночь, пребывая в сарае, я открыл для себя новую истину. Говорят, что существует странная взаимосвязь между нижней частью тела и верхней, потому что когда отец берет ремень и лупцует сына-двоечника, то недоросль, как правило, эти двойки исправляет, то есть его голова начинает гораздо лучше соображать. Так вот я больше чем уверен, что если бы отцом был Ярема и взял в руки кнут, то назавтра двоечник получил бы жирные колы, потому что соображаловка соображать отказалась бы вовсе. Как моя. Про Кулему вообще промолчу – тут сынок и до школы бы не дотянул.

Как ни удивительно, но утром я направился в узилище самостоятельно, на что Ярема сразу отреагировал, хвастливо заявив Кулеме, что это он так меня взбодрил, получив взамен простодушную порцию комплиментов.

– А все почему? – философствовал Ярема. – Потому что я руку слабить умею. Коль повелит Никита Данилыч – в полную силу ожгу, а скажет, яко вечор, чтоб с потачкой, так я слабину даю да в четверть силушки охаживаю.

– Научил бы, – прогудел Кулема.

– Э-э-э нет, брат. Тут дар нужен, – торжественно заявил Ярема, и я понял, что дела мои плохи.

В самом деле, если они по повелению губного старосты займутся мною по-настоящему, да не остановятся на одном десятке, а всыплют два-три и по свежим ранам, я навряд ли выживу. Плюс здесь был только один – до дыбы я не дотяну.

«А ведь как мечталось повисеть», – саркастически вздохнул я.

Но тут дорога закончилась. Прибыли.

Никита Данилович на сей раз был за столом не один. Рядом с ним по-хозяйски устроился подросток лет четырнадцати-пятнадцати и весело болтал ногой, обутой в щегольской красный сапожок.

– Ентот, что ли, тать будет? – осведомился он, придирчиво оглядывая меня.

– Он самый, – вздохнул Никита Данилович.

– У-у, рожа какая, – протянул подросток. – Такую в лесу за елками узришь – заикой остаться можно али обмочиться.

Я оскорбился. Конечно, моя рожа не эталон красоты, да я и сам о ней не такого уж высокого мнения, но и не такая страшная, как заявляет этот плюгавый малолеток. И, прежде чем смотреть на мою, он бы полюбовался на свою прыщавую, увидев которую спросонья гораздо больше шансов остаться заикой. И вообще, кое-кто и без лесных рож совсем недавно мочился в штаны.

Примерно в этом духе я ему и выдал – сказалась скопившаяся злость. Удар, как я узнал уже потом, оказался чертовски болезненным, ибо, сам того не подозревая, я влепил не в бровь, а в глаз – мочиться в порты мальчонка перестал не так давно, всего-то лет пять назад, да и то не окончательно. Нет-нет да и…

– Батюшка-а, – плачущим голосом капризно протянул подросток.

– Кулема, – равнодушно окликнул Никита Данилович. – Давай-ка этого молодца сразу на лавку и два десятка от души, как ты умеешь. – Не знаешь чести, так палок двести.

– Так сколь всыпать-то? – не понял простодушный Кулема. – Двести аль два десятка?

– Для начала два десятка, – махнул рукой Годунов. – Для ума и столько хватит.

Ох, верно говорят: «Чтоб тебя не укрощали, не становись на дыбы». Спрашивается, кто меня тянул за язык хамить этому сопляку?!

– Не-эт!! – истошно завопил я, осознав, хоть и с запозданием, что совершил непростительную ошибку. – Я говорить хочу и все рассказать, а после твоего Кулемы уже не смогу. Кнут-то не убежит, и Кулема тоже, так что погоди малость.

– Кулема, – ласково окликнул Никита Данилович. – Ты и впрямь не убежишь, ежели мы погодим?

Тот задумался. Про кнут он понимал хорошо, но с юмором у детины было не очень.

– А зачем? – недоуменно спросил он.

– Значит, не убежит, – констатировал Никита Данилович. – Ну ежели интересное, то сказывай, Васятка Петров, да гляди, чтоб я не заскучал.

– Вы девочку спросите, – ляпнул я первое, что пришло в голову. – Ирина ведь видела, как я за ней заходил, чтоб спасти.

– Спасти… – задумчиво протянул Никита Данилович. – Об косяк с маху приложить, да так, что у бедняжки все из головы выскочило, – это ты спасти называешь? Ишь ты. Но сказываешь ты хорошо, мне по нраву, – тут же одобрил он, пояснив: – Мне ить самое главное было узнать, кто ж там, наверху, из вас похозяйничал да кто сабелькой вначале братца моего Дмитрия Ивановича срубил, а опосля того за Аксинью Васильевну принялся. – Все больше и больше распаляясь, он от волнения вскочил с места и склонился надо мной: – Или наоборот дело было? Да ты скажи, не таи, – ободрил он. – Ты ж ныне яко в докучной сказке про журавлика: «Нос вытащит – хвост увязит, хвост вытащит – нос увязит». Да и нет теперь уж тебе разницы, кого ты наперед резал, а кого опосля, потому как выдал ты себя ныне. Попался яко птица в кляпцы[8], так чего уж теперича.

«Кажется, где-то мне уже доводилось это слышать, – припомнил я. – Ну точно. От подьячего Митрошки. Только там вроде бы про ворону и вошь было».

Меж тем Годунов перевел дыхание и оглянулся на сына.

– Степка, – строго произнес Никита Данилович, властно указывая на выход.

– Батюшка, я поглядеть хочу, – заныл тот. – И потом ты сам мне обещалси вечор попробовать дать. Нешто забыл?

– Я что сказал?! – зло цыкнул отец на непослушное чадо. – Опосля опробуешь. – Дождавшись, пока его шаги стихнут, он вновь склонился ко мне: – А ждет тебя смертушка лютая и тяжкая, это я тебе говорю не как губной староста, а как двухродный братец[9] праведника, коего ты порешил, душегуб. Но ты не боись – ни ныне, ни завтра сдохнуть я тебе не дозволю. Ох как долго подыхать тебе предстоит. Седмицу, не мене, молить меня будешь, дабы я тебя смертушкой одарил, но я жаден до нее, а потому, пока ты здесь в кровавый кус мяса не оборотишься, дотоле и терзать стану. А как же иначе – по привету ответ, по заслуге почет. Сказано: «Как ручки сделают, так спинка износит». А еще заповедано всякого молодца по заслуге жаловать. У тебя оных заслуг вон сколь много, потому и жалованье я тебе платить долгонько стану. А опосля собакам скормлю, ежели они тебя, погань, жрать станут.

– Душегубцев надобно в Разбойную избу везти, в Москву, – возразил я.

– Я бы повез, но что тут поделаешь, коль ты хлипким оказался да сдох под пыткой. За такое упущение с меня спросу нет, – развел он руками. – Так что, поведаешь, кто первым из стариков под твою сабельку угодил, ай как?

– Поведаю, – кивнул я и начал рассказывать, как все было.

Уж на четвертой или пятой фразе Никита Данилович заскучал, а когда я дошел до рассказа о том, что хотел выбежать с Иринкой во двор, но увидел там бегающих татей и решил спрятать девочку в своей светелке, лениво позвал:

– Кулема.

– Да погоди ты с Кулемой! – возмутился я. – Ты лучше скажи, холоп мой Андрей, который тоже может подтвердить, кто я такой, тоже убит?

– Считай, что убит, – кивнул Никита Данилович. – Токмо не твой он. Не надо честных людишек в свой шатер заманивать.

– Ну хорошо, Иринка ничего не помнит, но Аксинья Васильевна-то… – неуверенно начал я.

Никита Данилович усмехнулся, недобро посмотрев на меня, и я тут же осекся. Получалось, что… Словом, плохо получалось. Хуже некуда. Или есть?

– Кулема, – вновь затянул старую песню Годунов.

– А грамотка? Там же было сказано про мальчика, а в конце добавлено, что остальное поведают на словах, – не сдавался я.