Юрий Клименченко - Корабль идет дальше

• Название: Корабль идет дальше
• Автор: Юрий Клименченко
• Издательство: Издательство "Советский писатель", Ленинградское отделение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

«Корабль идет дальше» — документальная автобиографическая повесть. Здесь нет вымысла — только события, фамилии, факты, сюда вошли также воспоминания автора о четырехлетнем пребывании в баварской тюрьме-лагере в 1941–1945.

---

Надо сказать, что в то время мореходная книжка не походила ни на один из обычных документов. Она была в красном или синем матерчатом переплете, с золотыми тисненными якорями, с продолговатой прорезью на обложке, через которую читалась твоя фамилия, а внутри на первом листе приклеивалась фотография владельца и ставился оттиск большого пальца правой руки. Дальше шло подробное перечисление судов, на которых ты плавал, сила их машин, тоннаж, районы плавания, замечания капитана, подпись администрации и печать.

В моей была только одна запись: о плавании на «Мироныче». Я боялся, что старпом отправит меня обратно в отдел кадров, как неопытного матроса. Я знал, что на «Рошале» требуются первоклассные рулевые. Пароход проходит Кильский канал без немецких рулевых. Правят свои. Меня об этом предупредили. Но старпом молчал. Потом он вернул мне книжку, взял приказ о назначении, положил в папку.

— Все в порядке. Идите, Сергеев покажет вам место в кубрике, а потом к боцману. Он поставит на вахту. Вам будет хорошо плавать. У нас неплохие ребята.

Чернявый матрос провел меня по всей палубе на самый нос, толкнул дверь в кубрик.

— Вот наша каюта люкс. Располагайся на верхней носовой койке.

Я был ошеломлен. После роскошной двухместной каюты на «Мироныче», уютной столовой, красного уголка — шестиместный грязноватый кубрик, тут же обеденный стол, грубо сколоченные табуретки-раскладушки, неудобные двухъярусные койки, и ко всему этому посредине кубрика — клюзовая якорная труба. Значит, когда отдают или выбирают якорь, здесь стоит невероятный грохот — не уснешь. А если ты сменился с вахты?

Заметив мой растерянный вид, Сергеев усмехнулся:

— Что, не понравилась каюта люкс? Ничего, привыкнешь. «Рошаль» пароход старый.

Я кинул свой мешок на койку, уселся к столу.

— По правому борту живут рогали, по левому духи, [2]— продолжал Сергеев, — у них такой же кубрик. Гальюн справа, баня слева. В шторм сами носим обед, потому как Таню пускать нельзя. Она у нас хроменькая, да вообще женщина. Опасно. Кубрик убираем по очереди, посуду моем тоже по очереди.

— Понятно. Ты лучше скажи, как старпом? Ничего парень?

— Михал Петрович? — Сергеев поднял кверху большой палец. — Такого не найдешь больше.

— А кэп?

— Дядя Вася мировой чудак. С ним вахту стоять одно удовольствие. Обсмеешься. Как начнет рассказывать, держись… — Сашка, что-то вспомнив, расхохотался. Потом согнал улыбку с лица — Только не думай… разгильдяев не терпит. Работу знает и требует. Некоторые приходили, решали, что тут все хи-хи-хи да ха-ха-ха и сачкануть можно… Долго не задерживались. Перо в одно место — и лети… А уж если дядя Вася выгонит — дело труба. В отделе кадров с ним считаются.

В кубрик вошел человек огромного роста, похожий на борца. Маленькая коротко стриженная голова сидела на бычьей шее. Вид у него был грозный.

— Ты что, Сашка, здесь вахту стоишь? Трап оставил?

— Никак нет, товарищ боцман. По распоряжению Михаила Петровича привел тебе нового матроса, — вскочил Сергеев, шутливо прикладывая пальцы к козырьку кепки. — Могу идти выполнять служебный долг?

— Давай иди, и поскорее. Треплешься много, — строго сказал боцман.

Когда матрос исчез, боцман обратился ко мне:-

— Так, так… Меня зовут Павел Васильевич. Фамилия Чернышев. А тебя как?

Я назвался.

— Станешь на вахту с шестнадцати часов. Пока устраивайся; если нужно, съезди домой. Робу, сапоги, рукавицы, мыло я тебе сейчас выдам. Рисовать умеешь? Отлично. Сделаем тебя членом редколлегии. А то прямо беда — газету оформлять некому.

Потом я узнал, что Чернышев парторг судна.

— Ну, вот… Работы у нас много. «Пассажир» — сам понимаешь. Все время моем, красим, чистим. Зато дома часто. Семья-то есть? Поторопился жениться. Хотя это неплохо в общем-то. Пойдем, робу дам.

Мы вышли из Ленинграда на рассвете. Промелькнули причалы Морского канала, суда под разными флагами, Кронштадт, издали похожий на огромный крейсер, — и наш пароход оказался в заливе. Я заступил на руль. Медный старинный штурвал поворачивался легко. Где-то за спиной постукивала паровая рулевая машина. Судно слушалось меня отлично. Достаточно было чуть-чуть тронуть «колесо», как нос уваливал влево или вправо. Позади тянулась ровная полоса кильватерной струи. Хорошо! Никто не скажет, что я пишу за кормой свою фамилию. Так всегда подсмеивались над плохими рулевыми.

Но когда через двое суток «Рошаль» влез в шлюз Кильского канала Гольтенау, я забеспокоился. Канал казался очень узким, да навстречу без конца шли суда. Расходились впритирку. Я молил бога, чтобы моя вахта не пришлась на канал.

«Только бы не мне, только бы не мне», — думал я, посматривая на часы, но надежды были напрасными. Половину канала должна пройти наша вахта. Первым на руль пошел Лева Гущин, мой напарник. Через час к штурвалу заступил я. Старпом прохаживался по мостику. У окна стоял немецкий лоцман. Увидя меня, он улыбнулся и сказал по-немецки: «О, новый матрос». Видимо, он знал всех рулевых на «Рошале». Пароход проходил канал три раза в месяц. Он держал линию Ленинград — Гамбург.

Я вцепился в теплые медные ручки. Сейчас канал выглядел еще уже. Из-за поворота показалось тяжело груженное большое судно.

— О! — сказал лоцман и тревожно взглянул на меня. Я повернул штурвал. Судно увалилось вправо.

— Нет — нет! Держи так. Прямо руль! — скомандовал лоцман.

Я снова отвел руль. Теперь суда шли прямо друг на друга. Казалось, что столкновение неизбежно.

«Ну, увались влево, увались, дай же мне пройти!» — мысленно молил я встречное судно и помимо своей воли опять немного увел нос «Рошаля» вправо.

— Лево руль! — заорал лоцман. Он подбежал к Михаилу Петровичу, быстро заговорил, показывая рукой на меня. Я понял, что он требует замены рулевого. Какой стыд! Матрос первого класса называется! На лбу выступил пот. Я потерял уверенность. Если пойдем так еще несколько минут, непременно столкнемся. Ко мне подошел старпом. Встал за спиной, и я услышал его спокойный голос:

— Не горячись. Держи прямо на него. Нос в нос. Не бойся. Он знает, что делать, а я скомандую, когда тебе взять вправо. Здесь свои методы расхождения. Спокойнее.

Панфилов, такая была фамилия у старпома, что-то сказал лоцману по-немецки. Тот пожал плечами, недовольно кивнул головой. Присутствие старпома подбодрило меня. Он стоял рядом, совсем близко. Я знал, что в случае чего он поможет.

Встречный пароход неумолимо приближался. Все напряглось во мне.

«Скорее же давай команду вправо. Скорее, а то будет поздно!»

Но старпом молчал. Наконец, когда между судами оставалось не более ста метров, Михаил Петрович скомандовал:

— Немного право. Как только носы разойдутся, сразу же бери влево. Только аккуратно.

Мы разошлись в нескольких метрах. Я отчетливо видел лица людей на встречном судне, слышал шум его машины, разговоры команды. Все продолжалось не более минуты.

— Гут, — проговорил лоцман, — рудерман! [3]

Я отер влажный лоб. Тяжесть свалилась с плеч.

— Понял, как надо расходиться в Киль-канале? Разошелся молодцом, — похвалил меня Михаил Петрович и ушел на мостик.

Как я был ему благодарен! Он спас меня от большой неприятности. Снят с руля! Только подумать. Со следующим судном я разошелся уже увереннее, хотя Михаил Петрович опять встал за моей спиной. Он страховал меня, На всякий случай. Это был урок морской практики. Урок отношения к людям Панфилов дал мне несколько позже.

Вскоре я познакомился со всеми матросами. Они оказались славными ребятами и подтвердили рекомендацию, данную старпомом. Их было пять человек. Эстонец Тамбе, Саша Сергеев, Александров, Кушнаренко и Лева Гущин. Все они имели разные характеры и вкусы, но держались дружно, редко ссорились, а главное, любили море преданно и самозабвенно. Плавали они не потому, что их прельщали деньги, валюта, а потому, что море было их профессией, делом, которому они посвятили жизнь. Все хотели впоследствии стать штурманами.

А боцман был уравновешенным, неторопливым, спокойным человеком. С ним было приятно и легко работать. Все у него спорилось. К нам он относился по-отечески. Изредка поругивал, но никогда не жаловался старпому, что частенько делал Август. Павел Васильевич подбирал нам «теплые» работы, когда бушевали зимние штормы и на палубе становилось невмоготу.

«Рошаль» возил пассажиров. Я всегда с нетерпением ожидал посадки. Люди в Советский Союз ехали разные. Артисты, делегаты на всякие съезды и конференции, работники наших торгпредств и посольств. Они знали уйму интересного и постоянно, в течение рейса, устраивали встречи с командой. Рассказывали о международном положении, о быте и обычаях тех стран, где они жили или работали, артисты показывали свое искусство. А однажды в Гамбурге на борт «Рошаля» ступил человек, которого все сразу узнали. Это был Эрнст Тельман. Молодой, крепкий, улыбающийся, в синей суконной фуражке. Таким мы видели его на многочисленных фотографиях. На судне Тельман сразу почувствовал себя как дома. Он заходил к нам в кубрики, стоял на мостике, спускался в кочегарку. Много и весело смеялся, хлопал нас по спинам, поднимал сжатый кулак в знак приветствия… Он находился в своей среде, тут его понимали и уважали, я ему было хорошо. Наверное, он отдыхал от нервной, напряженной работы, которую вел у себя в Германии. Фашисты уже начали поднимать голову. Кровавые стычки происходили между ними и рабочими.