Юрий Клименченко - Корабль идет дальше

• Название: Корабль идет дальше
• Автор: Юрий Клименченко
• Издательство: Издательство "Советский писатель", Ленинградское отделение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

«Корабль идет дальше» — документальная автобиографическая повесть. Здесь нет вымысла — только события, фамилии, факты, сюда вошли также воспоминания автора о четырехлетнем пребывании в баварской тюрьме-лагере в 1941–1945.

---

Все это выглядело очень заманчиво. Дальний Восток! Неизведанный, романтический край.

Уходя к себе на баржу, Толя сказал:

— Спасибо, ребята. Посидели знатно. Соскучился по обществу. Приходите завтра к нам. Ужинать. Мы будем рады вас видеть.

На следующий день в костюмах, белых рубашках и галстуках мы отправились в гости к Качараве. Нас приняли с поистине грузинским радушием. Милочка напекла пирогов, нажарила мяса, Толя достал заветное сухое вино, привезенное им еще из Сухуми. Видно было, что хозяева действительно рады нашему приходу.

Сначала мы смотрели только на Милочку. Все было прекрасно в этой женщине. И улыбка, и веселый взгляд, и манера говорить неторопливо, немного растягивая слова, и легкая походка. Милочка удивительно ловко, ни за что не задевая, передвигалась по своей тесной избушке. Казалось, что она находится в просторной комнате.

Потом, когда мы немного пришли в себя, привыкли к хозяйке, перестали пялить на нее глаза, поняв наконец, что такое внимание просто неприлично, завязался общий разговор.

Милочка и Толя оказались простыми, веселыми, добрыми людьми. После чая Милочка спела нам под гитару несколько песен. Теплом веяло от остывающей плиты. На столе потрескивала керосиновая лампа «трехлинейка», тихонько перебирала струны хозяйка. А за окном холодная серая волна била в борт, надоедливо скрипели швартовы, шел злой колючий снег и подвывал ветер. И так нам было хорошо и уютно в этой избушке, что мы готовы были остаться там навсегда и не возвращаться на свой «Мироныч».

Женька подарил Толе учебник «Мореходные инструменты». Книга только что вышла в свет, и Толе очень хотелось ее иметь. Мы с Витькой преподнесли хозяйке маленькую немецкую пивную кружечку. Другого у нас ничего не оказалось. Попрощались, обещали писать друг другу… Ночью баржу отвели от борта «Мироныча». Мы вышли на вахту к лебедкам и сразу почувствовали, что чего-то не хватает, что-то у нас отняли… Так и осталась в памяти эта встреча на барже, в избушке, с милыми людьми. Осталась на всю жизнь. Теплое пятнышко на фоне холодного Диксона.

Много лет спустя, сидя в огромной каюте капитана ледокольного парохода «Левоневский» Анатолия Алексеевича Качаравы, на том же Диксоне, на том же холодном рейде, мы вспоминали молодость.

— Тут мы с тобой познакомились, — сказал Качарава, поднимаясь с дивана и подходя к иллюминатору. — Ведь тут это было. Диксон-то какой стал, смотри, не тому чета…

Да, Диксон стал другим. Построен целый полярный город. Управление порта, больница, клуб, столовая, детский сад, парники, аэродром, пирсы, краны… На рейде стояли океанские суда, сновали катера по бухте, танкер сливал топливо в серебряные баки… Полярный город, а тогда было несколько избушек.

— Помнишь свою баржу?

— Как же не помнить. Помню. Прекрасное было плавание. Единственное в жизни…

Я все ждал, когда он расскажет мне про Милочку, но Качарава молчал. Тогда я спросил его сам:

— А где Милочка?

Анатолий Алексеевич нахмурился.

— Милочки со мною давно нет, — неохотно сказал он. — Давно.

— Похитили? — попробовал пошутить я.

— Нет… Так уж получилось…

Мне стало грустно. Перед глазами встал бревенчатый домик, керосиновая лампа на столе и светловолосая женщина, перебирающая струны гитары. Тогда казалось, что счастье навсегда поселилось на этой барже…

«Мироныч» пошел на Обь за лесом. Я исправно описывал свои впечатления. Нового порта мы не увидели и не почувствовали. Пароход стоял посреди Обской губы на якоре. Подойти ближе не позволяли глубины. Где-то очень далеко справа угадывалась темная полоска берега с несколькими черными точками изб. Это был Новый порт. Старенький буксир подводил плашкоуты, нагруженные досками. На них приезжали и грузчики. Когда усиливался ветер, в губе поднималась толчея — неправильное волнение, плашкоуты начинало бить о борта парохода, погрузка прекращалась. Грузчики вылезали, шли греться к нам в столовую. Потом, попив горячего чая, они ложились на палубу в коридоре или забирались на котельные решетки — там было самое теплое место — и дремали до тех пор, пока снова не появлялась возможность начать работу. Мы были разочарованы. Ну какой же это порт? На берег даже сходить нельзя!

Грузили нас долго. Мешала погода. Все изнывали от нудной стоянки и ждали с нетерпением команды: «Вира якорь». Пожалуй, единственным, что осталось в памяти от пребывания в Новом порту, была обская вода. Желтая, мутная, она мощным потоком катилась к морю. Даже там, где губа уже соединилась с океаном, на много миль цвет воды оставался желтым, а вкус пресным.

Я как можно красивее написал про воду цвета охры и золотистые отмели, на которых «статуэтками сидели сотни белоснежных гусей», про «грузчиков, обветренных, с медально-медными профилями», и «янтарно-смолистые, сахарные доски». Правда, гуси были серыми, лица грузчиков обычными, доски белыми с желтизной, но хотелось показать Витьке и Женьке, на что я способен как журналист.

Поразить ребят мне не удалось. Пальму первенства, по общему нашему признанию, завоевал Женька, когда после выгрузки досок в Лондоне он прочел нам свой кусок «Второй Карской». Это был шедевр! Я до сих пор помню некоторые особенно восхитившие меня отрывочки.

«В темном бархате английской ночи под воткнутыми в небо, как булавки, звездами движутся тени… Это женщины, подстерегающие моряков. Берегись! Ведь это не любовь, а всего лишь кривая гримаса цивилизации… Открылась дверь в кабачке «Чарли Браун». Острая, узкая, как лезвие ножа, полоска света на секунду врезалась в ночь. И снова все темно. Вышел моряк, не ступавший на твердую землю много месяцев. Он ищет забвения. Берегись, товарищ! Это предупреждаю тебя я, знающий жизнь. Шорох. Чу!..»

К приходу в Ленинград мы закончили «Вторую Карскую». Рукопись была объемистая, написанная от руки и, конечно, в одном экземпляре. Мы торжественно понесли ее в «Советскую Балтику». Ефим встретил нас с распростертыми объятиями.

— Неужели написали?! Молодцы! Сережа, ты посмотри на этих ребят! — крикнул он своему заместителю. — Ты понимаешь, что важно? Мы вырастили своих спецкоров. Они будут давать нам интереснейший материал. Значит, так. Я просмотрю вашу рукопись и сразу же начну печатать в нашей газете с продолжением, потом свяжусь с «Водным транспортом». Книга будет. Вы когда уходите? Через неделю? Еще успеете прочитать первый отрывок в газете. Спасибо, товарищи!

Через три дня в «Советской Балтике» появилось начало «Второй Карской». Художник сделал заставку — пароход идет среди льдов, и под ней петитом было набрано: «Путевые заметки КЭБ». Внизу стояло: «Продолжение следует». Мы страшно гордились. Накупили по нескольку экземпляров и раздавали своим знакомым со скромным замечанием: «Пришли из Карской экспедиции. Это наши очерки. Скоро будет отдельная книга..» Мы просили всех сохранить для нас газету, пока мы будем в плавании.

«Мироныч» пошел снова в Англию и вернулся только через месяц. К нашему величайшему удивлению и негодованию, ни в одном номере газеты продолжения «Второй Карской» не было. Мы ринулись в редакцию. Ефим выглядел смущенным:

— Вы извините, ребята. Никак не мог поместить продолжения. Знаете, текучка заела, новые материалы, тут профсоюзная конференция, там актив… Ну, понимаете, не мог. Вот немного разрядится, тогда уж начнем…

Мы вышли от него разочарованными, уселись в садике у красного здания пароходства и принялись совещаться.

— Я считаю, что надо забрать рукопись, — сказал Витька. — Сами снесем в журнал «Смена» или «Резец». Подумаешь, «Советская Балтика»! А Ефим мне не понравился. Темнит что-то. За целый месяц не мог пи одного отрывка напечатать!

— А как же отдельная книга? Тогда тю-тю! Кто нам поможет ее продвинуть? — спросил я.

— Хорошей книге не надо помогать, — важно проговорил Женька. — Не беспокойся. Принесем, прочтут и напечатают. Ведь материал какой! Прима. Забираем рукопись.

Мы вернулись в «Советскую Балтику» и попросили вернуть наши путевые заметки. Ефим смутился еще больше, уговаривал нас не торопиться, потом долго рылся в шкафах, выходил в другую комнату и наконец сказал нам упавшим, виноватым голосом:

— Режьте меня на куски, пейте мою кровь, делайте со мною что хотите, — не могу найти вашей рукописи. Все перерыли. Нет.

— Так она в одном экземпляре! — заорали мы в три глотки. — Безобразие! Кавардак! Мы на вас в суд подадим! Невиданное безобразие!

Ефим развел руками, опустил голову. Его поза указывала, что он вполне согласен с нами, готов предстать перед судом и принять любое наказание. Но нас это не смягчило. Мы страшно ругались, наговорили ему уйму неприятных слов и в конце концов возмущенные и неутешенные покинули редакцию. Мы слышали, как Ефим крикнул нам вдогонку:

— Я еще поищу, ребята! Может быть…