Юрий Клименченко - Корабль идет дальше

• Название: Корабль идет дальше
• Автор: Юрий Клименченко
• Издательство: Издательство "Советский писатель", Ленинградское отделение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1975

«Корабль идет дальше» — документальная автобиографическая повесть. Здесь нет вымысла — только события, фамилии, факты, сюда вошли также воспоминания автора о четырехлетнем пребывании в баварской тюрьме-лагере в 1941–1945.

---

Смешной вопрос. Подойдет ли старпом команде?

Тем не менее здесь было так. Ко мне относились с прохладцей, — вежливо, быстро выполняли все мои распоряжения, но во всем чувствовалось, что пока я еще не свой, не «смольнинский», что ко мне присматриваются.

А боцман, Павел Иванович Чилингири, такелажный «ас», моряк до мозга костей, ялтинский грек, часто понимавший в морском деле больше иного старпома, сразу начал свои проверки. Достоин ли новый старший быть на судне, в которое он, Павел Иванович, вложил свою душу, любовь, опыт и знания?

Он появлялся вечером у меня в каюте, в чистой, до белизны выстиранной робе, просил разрешения сесть и принимался как бы невзначай задавать свои «хитрые» вопросы, делая вид, что он сам в чем-то сомневается или не знает чего-то. Я разгадал его план и всеми старался не провалиться на этих экзаменах.

— Так что, чиф, будем делать завтра? — спрашивал боцман, наклоняя набок почти лысую голову с лихо торчавшими у лба тремя волосинами. Его карие южные глаза источали готовность согласиться с любым моим предложением.

Я начинал перечислять все работы на следующий день, которые, по моему мнению, надо было делать. Чилингири согласно кивал головой, потом неожиданно прерывал меня. Вроде бы советовался:

— Понимаешь, что-то у меня шаровая очень светлая выходит… Добавлял черни, гроб получается. Колер не тот. Оттенок…

Это был подвох. Боцман прекрасно знал, что надо делать в таких случаях, как получить нужный колер, но тут он ждал моего ответа. К счастью, плавание на «Мироныче» с таким боцманом, как Август Нугис, не прошло для меня даром. Я кое-что помнил.

— Попробуй прибавить киновари.

Боцман удовлетворенно хмыкал. Исподволь он проверял меня и на других работах. Как заделать разошедшийся шов в питьевом танке, можно ли погрузить на нашу палубу тяжеловес в девяносто тонн, в какой из трех шкивов блока первым продергивается ходовой конец шлюп-талей…

Окончательно он принял меня как старпома, когда я сделал ему замечание, заметив несколько бочек с вином, погруженных пробками вниз. Это не полагалось. За погрузкой наблюдал боцман. Он очень смутился, но, как мне показалось, остался доволен. Старпом смыслит в деле. Скоро с Павлом Ивановичем Чилингири мы стали большими друзьями.

Недавно я встретился с Константином Ивановичем Галкиным, помполитом одного из судов Балтийского пароходства. В мою бытность старпомом на «Смольном» он плавал там матросом. Мы не виделись много лет и не уставали вспоминать прошлое — команду, теплоход, Михаила Петровича, плавания. Вспомнили и мое появление на «Смольном».

— Теперь могу сказать вам откровенно, — засмеялся Костя, — в первые дни не очень-то вы нам понравились. Нам казалось, что вы не доверяете команде. Мы привыкли, чтобы нам доверяли и уважали. Гордились своей репутацией отличных матросов. Отвечали за каждого… Не буду врать, присматривались к вам до того самого случая, когда вы нас отпустили… Помните?

Я сказал, что помню. В одну из стоянок в Ленинграде, за несколько часов до отхода, ко мне в каюту явилась делегация из матросов с необычной просьбой.

— Сегодня у Васильева день рождения. Отпустите нас, пожалуйста, его поздравить, — сказал Толя Александров, маленький, задиристый матрос, и перечислил фамилии тех, кого я должен был отпустить. — Мы все свободны, пять человек. На вахте Бонч и Лисицын. К отходу вернемся как часы.

Я растерялся. Как принять эту просьбу? Как шутку, насмешку, издевательство? Уходим через несколько часов в Лондон, а ребята просятся в гости! Там они, конечно, «напоздравляются», придут на судно пьяные, надо принимать пассажиров, а еще, не дай бог, кто-нибудь отстанет от рейса… Скандал! Все шишки посыплются на меня. Скажут: «Только идиот мог отпустить в гости всю палубную команду перед самым отходом. Последствия можно было предвидеть…»

Эти мысли в одну секунду пронеслись у меня в голове, и я уже хотел открыть рот, чтобы отказать матросам, но не успел. Кто-то из них сказал:

— Не беспокойтесь. Придем точно, ни в одном глазу.

Я взглянул на матросов и интуитивно почувствовал, что должен рискнуть, что их надо, необходимо отпустить, иначе…

— Ладно, поезжайте, — спокойно (дорого далось мне это спокойствие) сказал я. — Быть на борту ровно в двадцать один час. Не позднее.

Матросы поблагодарили и ушли, а я остался в каюте в тревоге и сомнениях. Но я хорошо понял одно: не отпусти я их, меня навсегда перестанут уважать, никогда я не стану своим, потому что не доверяю своему экипажу. Я видел глаза матросов. Они глядели на меня выжидающе и насмешливо. Мне даже показалось, что они ждут отказа и не будут им очень опечалены. Откажет старпом, и они узнают, чего он стоит, как относится к команде.

…Стрелки часов приближались к двадцати одному. Три трюма закрыли, оставалось догрузить еще немного в первый номер. У борта уже стояли буксиры. Матросов не было… Я метался по каюте, проклиная ту минуту, когда смалодушничал, слиберальничал и отпустил пять человек палубной команды. Ну, двух еще куда ни шло. Но пять! Болван!

Ровно без пяти минут девять к борту «Смольного» подкатили два такси. Это приехали матросы. Они зашли ко мне в каюту, доложили:

— Прибыли все, товарищ старпом. Вина не пили, если не считать по одной стопке за новорожденного.

Я и сам видел, что ребята совершенно трезвые.

— Хорошо, можете идти, — небрежно бросил я, чувствуя невероятное облегчение. Я готов был расцеловать каждого за то, что он вернулся…

— …А когда вы нас тогда отпустили, — продолжал Костя Галкин, — Сашка Иванов — помните его? — сказал: «Этот старпом гвоздь. Его предшественник нас бы ни за что не отпустил». Мы согласились тогда с ним и без всяких колебаний приняли вас в свои…

Тут уж рассмеялся я:

— А вы знаете, Константин Иванович, как этот «гвоздь» прыгал у себя в каюте, метал икру, как говорят, боялся, что вы напьетесь или опоздаете к отходу? Здорово переживал.

— Напрасно, — серьезно проговорил Костя. — Значит, вы не психолог. Вот сколько я плавал на «Смольном», не помню, чтобы мы кого-нибудь подвели, если дали слово. Не знаю такого случая. Честно говорю. Эх, и ребята там были. А Сашка Иванов погиб в партизанском отряде, знаете?

Костя говорил правду. Мне не приходилось больше плавать с лучшей командой, чем команда комсомольско-молодежного судна «Смольный». Честь ей и хвала! На этих ребят можно было положиться в самых тяжелых и серьезных случаях.

Пожалуй, тут я по-настоящему понял, что, каким бы ты ни был отличным штурманом или капитаном, без единения со своей командой — ты ничто. Мне кажется, что именно на «Смольном» была гармония отношений, строящихся на большом взаимном уважении команды к своему комсоставу и комсостава к команде. Впоследствии я всегда старался перенести опыт «Смольного» на суда, где мне приходилось плавать, и, если это удавалось, он всегда давал отличные результаты.

Мы сделали несколько рейсов на Лондон. Приятное плавание! Михаил Петрович — тактичный, деликатный, разумно требовательный — был всегда в хорошем настроении. С него брали пример, и отношения на судне сложились на редкость хорошие.

Однажды, когда мы подходили к Железной стенке в Ленинградском порту, Михаил Петрович вызвал меня с бака на мостик. У него было искривленное гримасой лицо. Он держался за живот.

— Плохо мне стало. Наверное, язва прихватила. Пойду полежу. Швартуйся сам, — сказал он слабым голосом и спустился к себе.

Я обомлел. До сих пор теплоход всегда швартовал капитан. Это будет моя первая швартовка на таком большом судне без буксиров. Да и обычно капитаны не очень-то доверяли старпомам швартовку. Я оглянулся кругом. Хоть бы лоцман стоял на мостике, а тут — никого. Панфилов редко брал лоцманов.

«Смольный» летел по Морскому каналу как метеор. Или мне так казалось? Я подошел к телеграфу и неуверенно поставил ручку со «среднего» на «малый». Мимо мелькали склады, причалы, суда. Нет, ход слишком велик. Я дал «самый малый», но продолжал чувствовать себя отвратительно. Надо знать Ленинградский порт, чтобы отчетливо представить себе мое состояние. Узкий канал, встречные суда, катера и буксирчики, снующие во всех направлениях, и сильное течение, в которое попадал теплоход сразу же, как только его нос высовывался в Неву. А тут еще дул свежий прижимной ветер…

Пассажирам, скопившимся на спардеке, до всего этого не было никакого дела. Они веселились, махали платками, что-то кричали. Некоторые обязательно желали приветствовать Ленинград с мостика. И только мое решительное, раздраженное: «Извините. Здесь находиться запрещено» — выдворяло их. Пассажиры мешали мне сосредоточиться. Когда же во всех палубных репродукторах послышалась песенка Дунаевского «Капитан», я потерял способность здраво мыслить. Я думал только о том, что ждет нас у Железной стенки. Меня прошибал холодный пот, когда я представлял встречающих, работников пароходства, этих строгих судей, понимающих в деле. Они-то уж никогда не пропустят случая посмеяться над промахами капитана. В какой неудачный момент заболел Михаил Петрович. Надо же случиться такому.