Джон Краули - Роман лорда Байрона

• Название: Роман лорда Байрона
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-38269-9

Что, если бы великий поэт Джордж Гордон Байрон написал роман "Вечерняя земля"? Что, если бы рукопись попала к его дочери Аде (автору первой в истории компьютерной программы — для аналитической машины Бэббиджа) и та, прежде чем уничтожить рукопись по требованию опасающейся скандала матери, зашифровала бы текст, снабдив его комментариями, в расчете на грядущие поколения? Что, если бы послание Ады достигло адресата уже в наше время и над его расшифровкой бились бы создатель сайта "Женщины-ученые", ее подруга-математик и отец — знаменитый кинорежиссер, в прошлом филолог и специалист по Байрону, вынужденный в свое время покинуть США, так же как Байрон — Англию?

---

Графиня де Жанлис была воспитательницей детей в семье герцога Шартрского: по крайней мере одна из ее дочерей, по общему мнению, была его отпрыском. — Памела (Стефани Каролина Анна) Симс (17737-1831), возможно, бывшая дочерью Луи-Филиппа II, герцога Шартрского и Орлеанского (1747–1793), которого не спасло от гильотины даже отречение от титула и принятое имя «гражданин Филипп Эгалите», — и Стефани Фелисите Дюкре де Сент-Обен, графини де Жанлис (1746–1830).

…лорд Б. провозглашал презрение к писательницам — «синим чулкам»… -

О вы, чулки небесной синевы,
Пред кем дрожит несмелый литератор,
Поэма погибает, если вы
Не огласите ваше «imprimatur»[108].
В обертку превратит ее, увы,
Парнасской славы бойкий арендатор!
Ах, буду ль я обласкан невзначай
И приглашен на ваш Кастальский чай?

(«Дон-Жуан», 4, CVIII)

— и проч.; см. в особенности обширную буффонаду (по определению самого Байрона) «Синие чулки».

…«толпу пишущих женщин»… — Замечания Байрона о «пишущих женщинах» слишком грубы, чтобы их можно было привести здесь, не оскорбив пристойность читателей.

Для мадам де Сталь он делал исключение… —

«Не знаю женщины более bonne foi[109], чем мадам де Сталь [1766–1817]: в ее сердце жила подлинная доброта. Она с большим вниманием отнеслась к моему разладу с леди Байрон — или, вернее, леди Байрон со мной — и оказала некоторое влияние на мою жену… Полагаю, мадам де Сталь сделала все возможное, чтобы примирить нас. Она была лучшим существом в мире» (Байрон — Медвину).

Байрон неизменно отмечал приятность беседы мадам де Сталь, но не припомню, чтобы высказывался о ее сочинениях.

Мальчиком, как и многие из его сверстников, он был страстно увлечен Наполеоном, однако впоследствии разочаровался в мнимом освободителе Европы… -

«Что за странные вести об этом Енаковом сыне анархии[110] — Буонапарте! С тех пор как в Харроу, в 1803 году, когда началась война, я защищал его бюст от подлецов, державших нос по ветру, он был для меня hero de Roman[111] — правда, только на Континенте; здесь я его не желаю. Но мне не нравятся все эти побеги — отъезд из армии и проч., и проч. Когда я сражался в школе из-за его бюста, я, конечно, не предполагал, что он убежит от самого себя. Не удивлюсь, однако, если он еще всех их расколотит. Давать себя разбить настоящим воинам — это еще куда ни шло; но дать себя разбить трем чистопородным олухам из старых законных династий… O-hone-a-rie! — O-hone-a-rie!»[112] (дневник, 17 ноября 1813 г.).

См. также прим. к с. 259.

Ничто он не любил так сильно, как оказаться на борту корабля, оставляя позади отвергнутое им или отвергнувшее его и устремляясь к неизвестному. — Из стихотворения «Стансы к некой даме [Мэри Чаворт-Мастерс], написанные при отъезде из Англии»:

Пора! Прибоя слышен гул,
Корабль ветрила развернул,
И свежий ветер мачту гнет,
И громко свищет, и поет;
Покину я мою страну:
Любить могу я лишь одну.
Но если б быть мне тем, чем был,
Но если б жить мне так, как жил,
Не рвался я бы в дальний путь!
Я не паду тебе на грудь
И сном блаженным не засну…
И все ж люблю я лишь одну.

(Пер. В. Рогова)

И нужно ли напоминать знаменитые строки из прощания Чайльд-Гарольда (1, XIII)?

Прости, прости! Все крепнет шквал,
Все выше вал встает,
И берег Англии пропал
Среди кипяших вод.
Плывем на Запад, солнцу вслед,
Покинув отчий край.
Прощай до завтра, солнца свет,
Британия, прощай!

Промчится ночь, оно взойдет
Сиять другому дню,
Увижу море, небосвод,
Но не страну мою.
Погас очаг мой, пуст мой дом,
И двор травой зарос.
Мертво и глухо все кругом,
Лишь воет старый пес.
.

Я знаю, слезы женщин — вздор,
В них постоянства нет.
Другой придет, пленит их взор,
И слез пропал и след.
Мне ничего не жаль в былом,
Не страшен бурный путь,
Но жаль, что, бросив отчий дом,
Мне не о ком вздохнуть.

Вверяюсь ветру и волне,
Я в мире одинок.
Кто может вспомнить обо мне,
Кого б я вспомнить мог?
Мой пес поплачет день, другой,
Разбудит воем тьму
И станет первому слугой,
Кто бросит кость ему.

Наперекор грозе и мгле
В дорогу, рулевой!
Веди корабль к любой земле,
Но только не к родной!
Привет, привет, морской простор,
И вам — в конце пути —
Привет, леса, пустыни гор!
Британия, прости!

Я была среди тех, кого он покинул. -

Дочь сердца моего, малютка Ада!
Похожа ль ты на мать? В последний раз,
Когда была мне суждена отрада
Улыбку видеть синих детских глаз,
Я отплывал — то был Надежды час.
И вновь плыву, но все переменилось.
Куда плыву я? Шторм встречает нас.
Сон обманул… И сердце не забилось,
Когда знакомых скал гряда в тумане скрылась.

(«Чайльд-Гарольд», 3, I)

Глава седьмая

Главнокомандующий союзническими Армиями… — Артур Уэлсли, первый герцог Веллингтон, мнение о котором Байрон менял так же резко, как и о Наполеоне.

«Это — мужчина, Сципион нашего Ганнибала. Но успехом при Ватерлоо он обязан русским морозам, уничтожившим весь цвет французской армии» (Томасу Mvpy, 7 июля 1815 г.).

«Негодяй Веллингтон — любимое детище Фортуны, но ей не удастся прилизать его так, чтобы получилось нечто приличное; если он проживет дольше, его разобьют — это несомненно. Никогда еще Победа не проливалась на столь бесплодную почву, как эта навозная куча тирании, где вызревают одни лишь гадючьи яйца» («Разрозненные мысли», № 110; октябрь 1821).

О Веллингтон (иль Villainton[113] — зовет
Тебя и так двусмысленная слава;
Не победив тебя, не признает
Величья твоего француз лукавый
И, побежденный, каламбуром бьет)!
Хвала! На пенсию обрел ты право.
Кто смеет славы не признать твоей?
Восстанут все и завопят о Ней[114]
.

Мы знаем, после славного похода
Тебе даров немало принесли
За то, что, Реставрации в угоду,
Ты спас легитимизма костыли.
Испанцам и французскому народу
Они прийтись по сердцу не могли,
Но Ватерлоо заслуженно воспето,
Хоть не дается бардам тема эта.

Но, что ни говори, война — разбой,
Когда священных прав не защищает.
Конечно, ты — «головорез лихой»;
Так сам Шекспир подобных называет;
Но точно ль благороден подвиг твой —
Народ, а не тираны, пусть решает.
А им-то лишь одним и повезло:
Им и тебе на пользу Ватерлоо.

Но я не льщу, ведь лестью ты упитан!
Устав от грома битвы, так сказать,
Герой, когда имеет аппетит он,
Скорее оды предпочтет глотать,
Чем острые сатиры. Все простит он
Тем, кто его способен называть
«Спасителем» народов — не спасенных,
И «провиденьем» — стран порабощенных.
.

Ей-богу, даже сам Наполеон,
Пожалуй, не имел такого случая —
Спасти от кучки деспотов закон,
В Европе утвердить благополучие.
А вышло что? Победы шум и звон
И пышных славословий благозвучие
Стихают, а за ними все слышней
Проклятья нищей родины твоей!

Но муза неподкупна и вольна,
Она с газетой дружбы не водила:
Поведает истории она,
Как пировали жирные кутилы.
Как их пиры голодная страна
И кровью и деньгами оплатила.
Ты многое для вечности свершил,
Но ты о чело-вечности забыл.

(«Дон-Жуан», 9, I, II1-V, IX–X — написано в августе 1822 г.)

лейтенант поспешил к себе в палатку, где найденного молодого человека уже уложили в лейтенантову постель, а на горячий лоб раненого прикладывала смоченную в лейтенантовом одеколоне тряпку лейтенантова Долорес… — Ср. эпизод из второй песни «Дон-Жуана» (CXXXIV–CXXXV), где о выброшенном на берег герое заботится прекрасная Гайдэ:

Когда они укутали его,
Заснул он сразу; так же непробудно
Спят мертвецы, бог знает отчего:
Наверно, просто им проснуться трудно.
Не вспоминал Жуан мой ничего,
И горе прошлых лет, довольно нудно
В проклятых снах терзающее нас,
Не жгло слезой его закрытых глаз.

Жуан мой спал, а дева наклонилась,
Поправила подушки, отошла.
Но оглянулась: ей вообразилось —
Он звал ее во сне. Она была
Взволнована, и сердце в ней забилось.
Сообразить красотка не смогла,
Что имени ее, уж без сомненья,
Еще не знал Жуан мой в то мгновенье.

…«смиряющий Тибр»… — «Да, меня все знают за весельчака патриция, который не дурак выпить кубок подогретого вина, не разбавленного ни единой каплей тибрской воды» (Менений в «Кориолане», акт И, сц. 1; пер. Ю. Корнеева).