Джон Краули - Роман лорда Байрона

• Название: Роман лорда Байрона
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-38269-9

Что, если бы великий поэт Джордж Гордон Байрон написал роман "Вечерняя земля"? Что, если бы рукопись попала к его дочери Аде (автору первой в истории компьютерной программы — для аналитической машины Бэббиджа) и та, прежде чем уничтожить рукопись по требованию опасающейся скандала матери, зашифровала бы текст, снабдив его комментариями, в расчете на грядущие поколения? Что, если бы послание Ады достигло адресата уже в наше время и над его расшифровкой бились бы создатель сайта "Женщины-ученые", ее подруга-математик и отец — знаменитый кинорежиссер, в прошлом филолог и специалист по Байрону, вынужденный в свое время покинуть США, так же как Байрон — Англию?

---

«Так вот для чего ты зазвал меня сюда, — проговорил Али, и по губам его скользнула улыбка, невиданная прежде, — улыбка Сэйнов, однако не вполне схожая с фамильной: это темное пятно еще не омрачило его душу. — Ты просишь тебя заменить».

«Не знаю, к кому я мог бы еще обратиться. И, однако, не сумею объяснить, почему я на это решился. — Энгус нагнулся, подобрал с песка круглый черный голыш и принялся его поглаживать, будто драгоценность. — Я неправ?»

«У меня нет причин соглашаться».

«Неужели тебя никогда не охватывала волна гнева и возмущения жестокостью власть имущих — ты никогда не вдохновлялся мыслию их ниспровергнуть? Думаю, тебе знакомы эти чувства. Мне бы на твоем месте — непременно. Тебе известна история Жак-Армана? Это крестьянский мальчик, которого отняла у родителей и усыновила королева Мария Антуанетта — он ей приглянулся. Но, несмотря на ласку королевы, на богатое платье и роскошную еду, мальчик не переставал плакать и был безутешен. Когда разразилась Революция, Жак-Арман сделался самым свирепым из якобинцев и в эпоху Террора — гильотинщиком extraordinaire[71]».

«Не понимаю, какое отношение имеет эта история ко мне».

«Если не понимаешь — значит, и не имеет».

«А что ты мне предложишь, пойди я тебе навстречу? Какая мне от этого выгода?»

«Я ничего тебе не предлагаю».

«Из ничего и выйдет ничего».

«Я думаю, что-то да выйдет. Надеюсь — хотя мне и нечего предложить, — что тебя привлечет сама задача, воодушевит надежда. Быть может, так. Пойми, я сознаю, что шансы на успех задуманного мною гамбита невелики. О том, насколько безрассудно это предприятие, суди по моей готовности его испытать».

Али молчал, и Энгус продолжил: «О Сообществах в Италии ты слышал. Но, наверное, слышал что-нибудь о подобных братствах и в других странах».

«Не сказал бы. По-видимому, они научились скрывать свои тайны лучше итальянцев».

«А теперь я открою то, о чем поклялся кровью не говорить никому — за исключением того, кто вступит в наши ряды. Вот насколько я полагаюсь на твое молчание».

«Будь осторожней. Ведь ты не знаешь, каких взглядов я придерживаюсь, каким союзникам дал клятву верности. Откуда тебе известно, что я — вовсе не агент той самой Империи, против которой ты сражаешься? И не ее сторонник? И не продаю сведения, а также людей?»

«Брат, о тебе мне известно все: на свете нет никого прямодушней тебя — ты всегда был таким — это меня бесило, но никакие мои поступки не затемняли и не замутняли твой облик. Послушай теперь: я доверю тебе то, о чем знают лишь очень немногие. В мире — или, по крайней мере, в этой части света, от нашего Острова до престола русского царя — везде, где еще жив дух Свободы, — таится Общество, члены которого объединены одной-единственной целью (или немногими сходными): они поклялись оказывать содействие всем, кто предан этому духу, независимо от Нации. Коротко говоря, они намерены покончить с Монархами и наследственной Властью — устранить Церкви и Суды, всецело подчиненные служению Вышестоящим, — собственно, всех, кто оседлал народы, уподобив их Ослам, изнемогающим под непосильной ношей. Даже если на это понадобится Столетие — а иные считают, что гораздо меньший срок, — угнетатели сгинут, и все народы (мы в это верим) избавятся от излишних страданий: их и без того всюду достаточно — и живым их не избежать».

«Возможно ли такое?»

«Возможно. В каждой стране, где появились эти общества, их называют по-своему, однако есть у них и общее наименование — ты о нем слышал?»

«Тебе, кажется, этого хотелось бы».

«Они называются Люциферами».

Али рассмеялся: его смех и встревожил, и обрадовал Брата; Энгус подумал, что никогда раньше не слышал смеха Али — и уж тем более над странными мирскими обычаями и над выходками того великого Божества, которому не поклоняются в Храмах — Его Величества Случая, любящего преподносить шутки наподобие этой; для каждого из нас у него в запасе найдется хотя бы одна — а мы в знак почитания будем смеяться над ними или плакать!

«Я думал, — сказал Али, — что бывший французский император посвятил себя той же задаче — изгнать старинных Угнетателей — растворить двери Тюрем — сбросить бремя и с мужчин и с женщин — освободить невольников — и евреев. И вот теперь он одиноко стоит на скале посреди океана, а прежние Парики вернулись на свои места».

«Это так. Все молодые энтузиасты, горевшие жаждой освободить свои Страны и Народы от тирании, — даже те, кто поначалу Наполеона боготворил, поневоле вступили в союз со свергнутыми Королями и Аристократами, чтобы разбить императора и разрушить его карточные Монархии. Теперь они раскусили, что к чему, — и выкуют в каждой стране Свободу, не навязанную извне — немецкую свободу, отличную от венгерской, греческой, венецианской, — установят самоуправление, отдельное в каждой стране!»

«Должен признаться, и я об этом мечтал. Но ужели это только мечта?»

«Эти люди изменят мир, — заявил Али его брат. — Ничуть в этом не сомневаюсь — но вот к добру или к худу, не уверен. Я читал в итальянской прессе, что два ярчайших примера Тщеславия в современном мире — это Буонапарте и некий английский поэт. Вообрази только, как польстило бы это сравнение низложенному императору, дойди слух до его скалы: ведь он был властен поражать оружием, а поэт — лишь изображать пером!»

«Не знаю, сумел бы я довести революцию до успешного завершения, — задумчиво проговорил Али. — Мне в равной степени недостает ни горячности, ни хладнокровия. Свойства человека — для меня главное, будь он хоть солдатом короля — хоть самим королем — или даже папой римским; если только это не мой личный враг, я склонен считать его вполне заслуживающим жизни, по крайней мере. А благородство и храбрость я высоко ценю вне зависимости от того, на какой они стороне».

«Это делает тебе честь, — довольно вяло отозвался Энгус. — Коли ты так настроен, не стоит тебя разубеждать. Со мной случай прямо противоположный — жизнь в Обществе и более или менее пристальное наблюдение за Сотоварищами неизменно и очень скоро становятся для меня равносильны приему ипекакуаны. Однако я немало для них потрудился — и, надо сказать, отчасти преуспел».

Али снова задумался, стиснул руки за спиной и опустил голову, а потом бросил внимательный взгляд на своего спутника в белом, который недвижно стоял возле лошади, напоминая Изваяние Призрака. Наконец он промолвил: «Человек, берущий на себя подобные обязательства — разве не рискует всем, даже теми, кого любит? Такому нельзя быть обремененным ни родителями, ни женой и ребенком — дабы вслед за собой, при весьма вероятном крахе, не увлечь их в гибельную пропасть».

«Да, это верно».

«Я не обременен ничем», — произнес Али, но в голосе его Энгус не услышал ни малейшей радости.

«Так ты готов отважиться?»

«Откуда мне знать, на что я отважусь? Если я совершу то, что мне предстоит, тогда ты узнаешь, отважился я на что-то — или же нет».

«Хорошо сказано, — откликнулся Энгус. — Больше мне не о чем спрашивать».

«А твоя госпожа — полагаю, она подозревает немногое…»

«Вовсе ничего. Малейший намек поставит под удар нас обоих. Признаюсь тебе — хотя относительно целей и средств их достижения мне упрекнуть себя не в чем — меня мучает мысль, что я вынужден вот так ее оставить — исчезнуть мгновенно — а куда, она никогда не узнает, — да, это меня терзает, хотя подобрать название своему чувству я не могу. Она сохраняла мне верность, как и я ей, — поверь, не так уж много найдется женщин, готовых подолгу благоволить мне подобным».

«И куда же ты направишься? В какие края, к каким берегам?»

«Этого я не знаю, но лишь бы подальше. На мне поставили метку раз и навсегда, снять ее нельзя: как видишь, я тот, кто есть, — ни один полицейский сыщик, ни один исполнитель Закона, ни один пограничный страж не обманется на мой счет, — а сеть блюстителей правопорядка широка и вездесуща, и они осведомлены не хуже нашего. Чтобы избежать погони, уйти я должен как можно дальше — куда не дотянется их рука».

«Тогда к Антиподам. Или в Китай».

«Говорю же, мне все равно — лишь бы не в Аид — и этого достаточно».

«Отлично, — с неожиданной решительностью заявил Али. — Я принимаю твое предложение — я останусь здесь — и выполню все обязанности, какие только на меня возложат — со всем старанием, на какое способен — если ты меня наставишь, что и как…»

«Ага! — вскричал Энгус, хлопнув в ладоши. — Ты просто чудо!»

«Но с одним условием — что ты тоже возьмешь на себя задачу — не менее опасную, хотя твоей Жизни и Здоровью угрозы не предвидится, — однако успех ее сомнителен — и тебе также придется соблюсти тайну. Обязан — согласно данному обету — исполнить это я, но по праву — скорее ты».

Энтус вопросительно нахмурил брови и потребовал разъяснений. Вместо ответа Али задал вопрос: «Скажи, ты когда-нибудь задумывался о своей Дочери?»