Инна Гофф - Телефон звонит по ночам

• Название: Телефон звонит по ночам
• Автор: Инна Гофф
• Жанр: Современная проза

---

– Это очень просто, – объяснял Олег. – Если после двух белуг останется четыре, то после четырех их будет восемь, потом тридцать две, и скоро весь мир будет забит белугами. Если же от двух белуг уцелеет одна, то они переведутся…

– Хватит о белугах, – сказала Люка. – Пусть Саша расскажет про Хемингуэя. Ту историю, что Михаил Кольцов слышал, когда был в Испании…

– Эту историю мне рассказал друг покойного Михаила Кольцова, – негромко, затягиваясь папиросой, начал Луховицкий. – В Голливуде снимался фильм по роману Хемингуэя «Прощай, оружие!». Когда фильм был снят, Хемингуэя пригласили на просмотр. Он сидел в темном зале и смотрел фильм, ничего общего не имевший с его книгой. Он сидел терпеливо, ибо только терпеливый человек может быть охотником. Сидел, посасывая трубку. Сидел, словно ждал чего-то. Но вот на экране появилась площадь в Милане, Кэт и Генри кормили голубей… «А вот и голуби», – сказал Хемингуэй, поднялся и вышел.

– Блестяще, – сказал драматург. – «А вот и голуби»…

– В чем тут суть? – сказала брюнетка, жена авиаконструктора. – Он не любил голубей?..

– Он не любил фальши, – сказала травести. – В фильме, где все фальшиво, не бывает неожиданностей. Кэт и Генри, такие, какими их сделал Голливуд, должны были кормить голубей. Хемингуэй ждал голубей, и они появились.

«А вот и голуби»…

«Все играют, – думала она. – А как хорошо спели „Картошку“».

Когда пели, все стали другими. Даже драматург. Наверно, он вспомнил, каким был смешным толстым мальчишкой.

«А разве я не играю? – думала она. – Такую московскую дамочку. Только Стах сбивает с меня это. С ним я прежняя. И поэтому все приобретает другую ценность. С ним я такая, как есть. И опять ничего не знаю – как надо и как не надо. Мне все легко. Я могла бы разуться и бегать по лужам босиком…

Наверно, это сидит в каждом. Детская непосредственность, которую все мы так умело прячем. Мы слишком хотим выглядеть умными. А на самом деле мы просто хорошо знаем правила поведения».

В большой комнате танцевали. Она вошла и села на низкое кресло возле двери. Танцевали две пары – авиаконструктор с Люкой и драматург с травести. Олег втолковывал что-то Луховицкому. Он раскачивался на стуле. Без пиджака, в белоснежной рубашке с расстегнутым воротом – галстук он снял, с живым возбужденным лицом и взлохмаченными черными волосами, он сейчас нравился ей.

– Физики принесли в биологию не только электронный микроскоп, – говорил Олег. – Они принесли с собой новое отношение. Уверенность, что, если явление существует, его можно объяснить.

Луховицкий слушал напряженно, вдумчиво. Он интересовался наукой и даже выступал иногда с очерками на научные темы.

Брюнетка ревниво следила за танцующими. Ей было лет сорок, и она была из тех женщин, которые привыкают быть красивыми, а потом никак не могут от этого отвыкнуть.

Ее муж был худ, поджар и моложав. Он танцевал с Люкой так слаженно и ритмично, словно они танцевали вместе всю жизнь.

Люка убежала приготовлять кофе.

– Разрешите, – сказал авиаконструктор и сел на соседнее кресло.

Она ему нравилась и знала это женским чутьем. Шутливая влюбленность в хозяйку дома была иного рода. Сейчас он был серьезен, слегка многозначителен.

– Вы все время о чем-то думаете, – сказал он. – О чем?

– О чем? – повторила она, следя за танцующими. – Я думаю о том, что каждый из людей, собравшихся здесь, интересен и значителен сам по себе… Почему же мы так скучны, собравшись вместе?..

Он улыбнулся:

– Сказать? Мы слишком любим свое дело. Каждый свое… Для того чтобы мне стало весело, мне бы надо сюда авиатора. А вам – какого-нибудь филолога завалящего с вашей западной кафедры… А вашему Авдакову – парочку физиков. Я – за профсоюзное веселье!.. Потанцуем? – он поднялся.

Она не пошла танцевать с ним. Ей было жаль брюнетку. «Завтра я увижу его», – подумала она. И от этой мысли стала счастливой.

Подошла травести и села на ручку кресла.

– Приходите к нам в театр, – сказала она. – Сколько вашему мальчику?

– Скоро семь.

– Маленький. Ну все равно приходите. Даже одна. Не пожалеете. Сейчас любят говорить: «скверные актеры, скверные спектакли». А по-моему, испортился зритель. Он не ждет чудес, и чудеса не приходят. Пожалуй, единственный зритель, для которого еще стоит играть, – это наш. Зритель детских театров.

– Что вы ставите?

– «Гекльберри Финна».

– Вы, конечно, играете Гека?

– Да, – она засмеялась. – И мои друзья находят, что я стала невыносимой. Пока я была гайдаровским Тимуром, мне все хотелось помочь какой-нибудь старушке перейти через улицу или уступить место в трамвае. А теперь я сама ловлю себя на желании дернуть кого-нибудь за косу или дать подножку…

Травести сидела на ручке кресла в мальчишеской позе, закинув ногу на ногу и обхватив руками колено.

– Вы помните Гека? Он все такой же оборванный и неунывающий, каким вы его знали в детстве. Нужно встречаться со старыми друзьями. Может быть, эти встречи не делают нас счастливее. Но зато становишься лучше…

В глазах артистки светилась грусть и совсем не мальчишеская усталость.

– Мы слишком часто говорим себе «нельзя», потому что это слово въедается нам в душу с детства. Только тогда нам говорили, его. Какая-нибудь вдова Дуглас или мисс Уотсон. А теперь мы сами говорим себе: «Гек, сиди прямо!», «Гек, не клади ноги на стул!..» Нам даже легче от этих «нельзя», потому что для слова «можно» надо быть смелым…

Они вернулись от Луховицких поздно, и Олег сразу попросил поесть. Это была одна из его привычек – приходить из гостей голодным. Когда-то ее удивляла в нем эта черта – мало есть в гостях. Но за годы, прожитые вместе, она привыкла ко всем его чудачествам, знала их наперечет.

В ожидании ужина он расхаживал по кухне. Он всегда был в движении. Сидя на стуле, запрокидывал его так, что стул приобретал положение вздыбленного коня.

Подав ужин, она ушла в комнату. Она не могла думать о еде и даже смотреть, как едят. Дверь на балкон была открыта, и она шагнула на огороженную перилами площадку, поднятую на высоту шестого этажа. Она устала от шуток и разговоров. Вечер казался попусту потерянным.

Далеко внизу звенели трамваи, эти маленькие городские поезда, совершая свой привычный путь по замкнутому кругу.

Глава четвертая

В этот последний день у него уже не было дел и он предложил ей самой выбрать место и время встречи. Они договорились встретиться в небольшом скверике, поблизости от ее института, и потом пообедать вместе.

Как назло, она задержалась: было непредвиденное заседание кафедры, посвященное подготовке к экзаменам. Она сидела как на иголках. Ее мучило, что он ждет ее и, наверное, голоден.

Она увидела его еще издали. Он сидел на скамейке в условленном месте, в начале аллеи, и курил. Она подумала, что вот так же сидел бы он тогда на вокзале и ждал ее. Разве могла она не прийти, зная, что он ее ждет?..

Она привыкла к нему и уже почти не видела в нем перемен. Он был такой же, каким она помнила его, и ее чувство к нему было прежнее. Только теперь прибавилась забота о нем, которой тогда, в юности, не было. Может быть, потому, что в юности любят иначе.

– Как ты шел сюда?

– Парком. А потом на метро.

– Ты так и не ел?

– Неважно.

– Я все время думала о том, что ты не ел.

– Ерунда. – Он курил, держа папиросу в смуглых тонких пальцах. – Я не голоден.

Он курил. Она смотрела на него. У него были длинные темные ресницы. В этом было что-то от детства. От той поры, когда они рядом стояли на пороге счастья.

Они молчали. Он повернул к ней лицо:

– Ну, что смотришь с укором?

– Я не с укором, – сказала она. – Скажи… Ты был счастлив эти дни?

Он смотрел перед собой. Там, за оградой скверика, на тихой улице пестрела витрина фотографии. Были выставлены снимки видных актеров и спортсменов, – все в расчете на доверчивость приезжих, на их тщеславие.

Он смотрел перед собой, но не видел этой витрины. Он молчал так долго, что она не знала, слышал ли он ее вопрос.

– Был, – сказал он. И повторил твердо: – Был.

– О чем ты думаешь?

Он опять повернулся к ней. Смотрел долго. Сказал резко:

– О чем? О том, что сейчас все это кончится.

– Не надо делать из этого трагедию.

– Ты права.

– Пойдем поедим. Я знаю кафе, тут близко.

– Пойдем…

Они вышли из скверика и пошли по улочке, мимо фотографии. С ее витрины на них, улыбаясь, смотрел Юрий Гагарин.

– Ты не любишь провинцию, – сказал Стах. – Но провинция есть везде. Даже в Москве. «Юрий Гагарин фотографируется только у нас». Правда, в Москве провинция прячется в переулки.

– А у вас?

– У нас нет переулков.

– Что же есть у вас?

– Три прямые улицы. А вокруг степь. Холмы. Балка. Жаворонки поют, бегают суслики. Ты когда-нибудь видела сусликов?