Лев Жданов - Цесаревич Константин

• Название: Цесаревич Константин
• Автор: Лев Жданов
• Жанр: Историческая проза

Среди исторических романистов начала XIX века не было имени популярней, чем Лев Жданов (1864 — 1951). Большинство его книг посвящено малоизвестным страницам истории России. В шеститомное собрание сочинений писателя вошли его лучшие исторические романы — хроники и повести. Почти все не издавались более восьмидесяти лет.

---

— Здесь, в этой бумаге, ваше высочество, изложены наши ходатайства, — подавая лист, ответил Мокроновский. — Но мы и на словах явились ходатайствовать перед вашим высочеством о скорейшем решении вопроса. Новая богадельня, которую решил строить наш кружок при участии магистрата, будет возведена достаточно далеко от арсенала… И не выше его, а на одном уровне. Между тем, нам чинят препятствия вот уже больше полугода… И мы решились…

— Напрасно-с. Я знаю, в чем дело… Закон, так о чем тут толковать?! И меня, и себя беспокоите зря. Расстояние не соблюдено…

— Но дальше земля чужая, ваше высочество… Костел порушить нельзя… А другой земли у нас нет и мы смеем…

— Напрасно смеете. А я не смею… Если желаете, обращайтесь к его величеству, к нашему императору и королю… Я ничего не смею…

— Но если вы, ваше высочество, отказываете, то, конечно…

— Конечно-с, и там вам откажут. А вы как думали? Что мы зря поступаем? Против законов? Ошибаетесь. Больше ничего не имеете сказать? Честь имею!

И кивнув снова головой, он прошел дальше, оставя всея возмущенными, с затаенным в душе негодованием и обидой. Только красные, возбужденные лица и стиснутые кулаки говорили, как повлиял на избалованную, гордую шляхту такой прием.

А цесаревич обходил всех поочередно. Осматривал каждую вещицу в снаряжении новобранцев, ласково расспрашивал о семье, о родине, внимательно выслушивав неловкие, спутанные ответы смущенных "молодяков" и казалось, совсем другой человек только что "отчитывал" усатых надменных панов с вельможным графом во главе.

— На площадь к разводу я сегодня не поеду! — кончай прием, сказал Куруте Константин. — Эту поблажку можно себе дать в кои веки. Распорядись. А я домой. Приезжай к обеду… Ничего, ничего, старина, не стесняйся… Ты свой человек… С Богом.

Уже почти при самом выходе цесаревича остановил его гоф-курьер Беляев, франтоватый белесый человек лет тридцати.

Он побывал с великим князем за границей, научился там немного болтать по-французски, любил читать все, что попадалось под руки, особенно газеты с политическим отделом.

Свобода мнений и обращения, принятая во Франции, очень понравилась недалекому, наивному человеку и он, видя, как меняют свои отношения даже лица до самого государя включительно, едва только попадают в чужие пределы, особенно во Францию, заключил, что все порядки этой страны верх совершенства.

Константин заметил увлечение своего слуги, глупость которого и наивная откровенность зачастую доставляла немало забавных минут и самому князю, и его окружающим.

Стоило завести с Беляевым речь о Франции, и комедия начиналась сама собою. Он хаял все русское, возводя французские обычаи, особенно республиканскую свободу и равноправие, в идеал общежития.

— Совсем по-евангельски жить хотят! — шепелявя немного, брызжа слюной и воодушевляясь, возглашал Беляев, помаргивая своими бесцветными, без бровей и ресниц, маленькими, но ясными глазками. — Нет ни старших, ни младших. Божьи дети, одно слово. Вот, кабы я родился французом: как бы превосходно. Сейчас: егалите, фратерните и либерьте!.. И алоньз анфан!.. А тут на манер собаки служи вам, господам. А благодарности никакой…

— А какой же ты хотел бы благодарности? — спрашивал серьезно сначала Константин.

— Ну, какой? Известно, следующий чин… и орден… и крестьян немножко… Чтобы и я, как люди, мог жить…

— А они на тебя бы работали? Ловко. А как же "фратерните, либерьте"? А? Скажи, братец.

— А так бы и было… Потому я со всеми равный быть могу… как я свет видел… и понимать все могу, и соответствую… А если и они, крестьянишки мои, к разуму придут — тоже своего потребуют, меня по шапке, уж будьте покойны… Так всегда: кто в разуме первый пришел, тот другого, если есть над ним начальство, — сейчас по шапке, сам господин себе быть должен. Вот и егалите и прочее… Как бы вы думали? Я хорошо дело понимаю…

— Превосходно, что и говорить! — заливаясь смехом, отвечал Константин, а Беляев умолкал, обиженный, мрачный, насколько могла принимать мрачный и обиженный вид его бесцветная, невыразительная физиономия, похожая на что угодно, только не на лицо человеческое.

Сейчас он, усердно кланяясь, заявил:

— С приездом, ваше высочество! Поздравить честь имею со вступлением в законный брак…

— Ах, ты вернулся?.. Бумаги сдал? Хорошо… Это ты меня со своим приездом поздравляешь, Беляев? Благодарствуй… И в законный брак ты вступил? Когда же? Я и не слыхал! Когда? Говори!

— Ну, разве я такой дурак, чтобы в мае свадьбу справлять? Я не женился, ваше высочество! Вас честь имею поздравить с законным…

— Ах, это прекрасно… Ты не так глуп? А почему же, скажи?

— Ну, кто этого не знает?! В мае жениться, весь век маяться! — серьезно ответил философ гоф-курьер.

— Ха-ха-ха, вот оно что! А я и забыл про это! Жаль, что ты мне раньше не сказал. Подождал бы уж недельку… Ни за что не женился бы в мае…

— Как, недельку? Сегодня только 13-е. Еще бы три недели подождать надо…

— Приятель, с панталыку сбился. У нас уже 25-е нынче…

— У вас… у вас! Я, чай, ваше высочество, из крещенного государства приехал, из матушки Рассеи, не из вашей польщизны анафемской, где все шиворот навыворот… И числам порядку нету. Почему здесь на две недели время впереди? Какое такое правило? Ну, у французов свой закон. А поляки теперь под нами! Так и время у них наше должно быть. А они все крамолу подводят. Все матушку Рассею обмануть хотят. Вот и время передвинули. Идолы.

— Верно, правда твоя… Если здесь тебе умирать придется, гляди, ровно на двенадцать дней раньше сроку помрешь, ты это знаешь ли?

— Конечно, знаю. Нашли кого учить… Я давно знаю, — выражая хитрость на своем деревянном лице, подмигнул Беляев. — Как придет пора, сейчас отпуск просить стану и в Рассею, к себе, в Калуцкую губернии Там, небось, в свою пору помру. Не подарю этих двенадцать деньков последних, нее-ет!..

— Ну, ладно, отпуск за мной! — смеясь, сказал Константин и вышел из зала.

— Еще спит моя птичка, — тихо прошептал Константин, входя в спальню жены около одиннадцати часов утра.

Он уже успел переодеться в свой любимый белый китель, днем заменяющий ему халат, был в туфлях и, вообще, совсем по-домашнему.

Только вечную сигару бросил в коридоре, перед дверью спальни, зная, что Жанета не выносит табачного дыму…

По привычке он двинулся было к камину, у которой всегда стоял спиной, даже летом, а уж осенью и зимой так и проводил близ него, часами стоя, заложив назад руки, откинув ими фалды сюртука, чтобы огонь лучше мог обогревать его, зябкого от природы.

Но теперь он быстро изменил диверсию, на цыпочках подошел к кровати, нагнулся над изголовьем и стал всмариваться в лицо, в шею и грудь молодой женщины, которая, казалось, спала и не чуяла ничего.

Однако Жанета не спала. Чуткая дрема была прерван и шорохом шагов Константина, и легким вздохом раскрытой и закрытой двери, и холодком, который почуяла Жанета на себе, когда тень от широкой фигуры мужа упая ей на лицо, на грудь, заслоняя теплые, ласкающие лучи солнца…

Неожиданно две стройные руки сверкнули белыми молниями в воздухе, охватили шею Константина и голова его, прижатая к горячей груди, вдруг снова закружилась. Все заплясало кругом, он ничего не мог разглядеть, кроме сверкающих, потемнелых глаз, рдеющих губ, полуоткрытых в истоме, с двойным рядом мелких жемчужных зубов…

Когда они оба снова пришли в себя, часы били полдень.

— Что же, ты так нынче и не встанешь, плутовка? — спросил с притворной строгостью Константин. — Подумай, что скажут все? Первый день молодая хозяйка в доме и так… расхворалась, что не вышла даже к столу… Подумай!..

— Пусть думают и говорят, что хотят… Я, правда, больна… любовью к тебе, мой милый… Но успокойся: я сейчас встану… оденусь… Только, поди сюда… Я хочу тебе сказать… Вот, я лежала здесь так долго… Думала о себе, о тебе. О нашем счастье… И, знаешь, я не узнаю себя! Это ты виноват. Вчерашней Жанеты нет, Иисус Сладчайший мне свидетель! Я искала сегодня себя и не нашла… Другая какая-то, незнакомая еще мне самой, но безумно счастливая женщина, вот кто теперь твоя прежняя Жанета. И мы должны снова знакомиться, мой милый, как знакомились раньше эти долгие, томительные четыре года!..

— Да, четыре года. Такую марку не всякий способен выдержать… и не для всякой мог бы я так долго мучить себя… Только для моей Жанеты… Милая…

Расцеловав нежную стройную фигуру жены, ее юное, упругое тело, он все-таки взял себя в руки и поглядел на часы.

— Ну, а как же теперь, птичка? Еще лежим?..

— Нет, ступай, одевайся и позвони… Я тоже оденусь, мы выйдем вместе к столу… Иди!.. Помни: я теперь иная… Но вся твоя и навсегда… И ты мой, да, мой?..

— Пусть Господь слышит: твой!

Она еще раз прижалась губами к его губам, оттолкнула его и шепнула: