Филип Рот - Заговор против Америки

• Название: Заговор против Америки
• Автор: Филип Рот
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 5-8370-0491-9

Замечательный писатель Филип Рот, при жизни признанный классиком американской литературы, знаком российскому читателю прежде всего как автор скандального романа «Случай Портного». А между тем в Америке его именем названа площадь в его родном городе.

Новый роман Рота «Заговор против Америки» — история небольшого городка на Восточном побережье времен Второй мировой войны. Автор позволил себе лишь одно допущение — на президентских выборах в США побеждает не Рузвельт, а его соперник Линдберг, в результате чего в Белом доме приходят к власти фашисты.

---

— Я многому там научился, сэр. И многое узнал о своей стране.

Тетя Эвелин одобрительно кивнула, в чем не было ничего удивительного, так как накануне вечером, по телефону, она сама научила Сэнди тому, как нужно отвечать на этот вопрос. А поскольку она всегда посматривала на моего отца несколько свысока, для нее было истинным наслаждением преображать жизнь его старшего сына прямо у него под носом.

— Ты ведь работал на табачной плантации? Так мне сказала твоя тетя Эвелин.

— Да, сэр. Мы выращивали белый барли.

— А тебе известно, Сэнди, что как раз табак стал экономической причиной возникновения первого постоянного поселения англичан на территории будущих США? И произошло это в Джеймстауне, будущий штат Вирджиния.

— Нет, сэр, — нехотя признался Сэнди, однако тут же нашел удачный выход из ситуации. — Но меня это ничуть не удивляет.

— Многие напасти обрушились на джеймстаунских первопоселенцев, — сообщил ему рабби. — Но людей от голодной смерти — а поселок от полного исчезновения — спас табак, который они выращивали. Поразмысли над этим как следует. Не будь табака, первое представительное собрание во всем Новом Свете никогда не возникло бы в Джеймстауне, тогда как в действительности это случилось уже в 1619 году. Не будь табака, это поселение пришло бы в упадок, а вслед за этим закончилось бы неудачей и дело колонизации Вирджинии, и Первые Семьи Вирджинии, сделавшие состояние именно на табаке, никогда не стали бы Первыми Семьями. А ведь тебе известно, что именно из Первых Семей Вирджинии произошли государственные деятели, которых мы называем Отцами-Основателями. Таким образом, табак сыграл исключительно важную роль в истории становления нашей республики.

— Да уж, — сказал Сэнди.

— Что касается меня, — продолжил рабби, — то я родился на американском Юге. Через четырнадцать лет после трагедии, какой обернулась для страны гражданская война. В молодости мой отец сражался на стороне конфедератов. Его отец, эмигрировав из Германии, поселился в Южной Каролине в 1850 году. У него была передвижная лавка. То есть фургон на конной тяге. Он носил длинную бороду и продавал свой товар и черным, и белым. Ты слышал когда-нибудь об Иуде Бенджамине?

— Нет, сэр. — И вновь Сэнди ухитрился молниеносно вывернуться из щекотливой ситуации. — Но можно ли поинтересоваться у вас, кто это такой?

— Он был евреем и вторым, после Джефферсона Дэвиса, человеком в правительстве Конфедерации. Еврейский адвокат, исполнявший при президенте Дэвисе обязанности генерального прокурора, министра обороны и госсекретаря. До выхода южных штатов из Союза он заседал в сенате США как один из двух сенаторов от Южной Каролины. Дело, из-за которого Юг вступил в войну против Севера, не было, на мой взгляд, ни правым, ни с правовой точки зрения безупречным, однако к Иуде Бенджамину я отношусь и всегда относился с восхищением. Евреи были тогда в Америке диковинами — и на Севере, и на Юге, — но не думай, что антисемитизм отсутствовал: нет, он присутствовал — и с ним было необходимо считаться, и против него бороться. И, несмотря на это, Иуда Бенджамин сделал в правительстве Юга головокружительную карьеру. А после поражения южан уехал в Англию и стал там преуспевающим адвокатом.

В этот миг моя мать выскользнула на кухню, якобы проверить степень готовности блюд, а тетя Эвелин, обратившись к Сэнди, сказала:

— Думаю, самое время показать раввину рисунки, сделанные тобою на ферме.

Сэнди, поднявшись с места, подал остающемуся в отцовском кресле Бенгельсдорфу несколько блокнотов с летними зарисовками. Перед этим, на протяжении всего разговора, он держал блокноты у себя на коленях.

Взяв первый альбом, рабби принялся медленно и вдумчиво перелистывать страницы.

— Скажи раввину пару слов о каждой картинке, — обратилась тетя к племяннику.

— Да я и сам вижу, что это сарай, причем прекрасно нарисованный. Какая замечательная игра светотени! Ты очень талантлив, Сэнфорд.

— А это растет табак. Так он выглядит в поле. Видите, листья у него треугольные. И очень большие. А это растение еще цветет. Видите цветок на самом верху?

— Цветущий табак, — заметил рабби, переворачивая страницу, — такого я еще не видывал!

— Так получают семена. Табак ведь высаживают. Покрывают цветок бумагой и натуго перевязывают. И в результате получают то, что им нужно.

— Замечательно, просто замечательно! Не так-то легко зарисовать растение с такой точностью и вместе с тем — чтобы твой рисунок выглядел произведением искусства. На листьях видна каждая прожилка! И сверху, и с изнанки! Нет, действительно, очень хорошо!

— А это, как вы понимаете, плуг, — сказал Сэнди. — А это мотыга. Ручная мотыга. Ею удаляют сорняки. Хотя это можно делать и голыми руками.

— И ты этим занимался? — поддразнил его рабби.

— До мозолей, — ответил Сэнди, и рабби Бенгельсдорф улыбнулся. Теперь он уже не казался таким страшным. — А это вот просто собака, — продолжил Сэнди. — Собака Орина. Она спит. А это один из тамошних негров, старый Генри. А это его руки. Мне кажется, его руки многое о нем говорят.

— А это кто?

— Это брат старого Генри. Его зовут Клитом.

— Мне нравится, как ты его нарисовал. Каким усталым, каким измученным. Я знаю таких негров — я вырос среди них, и я их уважаю… Постой-ка, а это что такое? Человек, или как?

— Человек там внутри, — пояснил Сэнди. — Так табак обрабатывают инсектицидом. Надо одеться с ног до головы в плотное платье, все на себе застегнуть, надеть маску и перчатки, чтобы не обжечься. И вот эти ручные раздувальные меха — от них самая опасность. Инсектицид представляет собой зеленую пыль, и когда человек заканчивает работу, вся его одежда становится зеленой. Я попытался передать это, сделав места, куда оседает пыль, посветлее, но, мне кажется, у меня не больно-то получилось.

— Ничего удивительного, — утешил его рабби, — никто не может нарисовать пыль. — И он принялся перелистывать блокнот с большей скоростью, дошел до конца и захлопнул. — Что ж, ты не напрасно побывал в Кентукки, не правда ли, молодой человек?

— Мне там очень понравилось!

И тут мой отец, уступивший раввину свое любимое кресло и молча просидевший на протяжении всего разговора на диване, поднялся с места и произнес:

— Пойду-ка я помогу Бесс. — Но прозвучало это как «Пойду-ка я выброшусь из окна».

— Евреи Америки, — поведал нам рабби уже за ужином, — отличаются от любой другой еврейской общины во всей истории человечества. Американские евреи — полноправные участники общественной жизни в своей стране. У них больше нет нужды прятаться за стеной гетто и жить как парии, отделенные от остальных и ими за это презираемые. Евреям нужна только смелость — подобная той, что проявил ваш сын Сэнди, — в одиночку, на собственный страх и риск, отправившись на летние сельхоз-работы в Кентукки. Я убежден в том, что Сэнди и другие еврейские мальчики вроде него, участвующие в программе «С простым народом», послужат образцами не только для еврейских детей на всей территории США, но и для каждого из взрослых евреев. И так думаю не я один: так думает, на такое надеется сам президент Линдберг.

Наша встреча внезапно вступила в самую опасную фазу. Я прекрасно помнил, как отец схватился в Вашингтоне с гостиничным администратором и грубияном-полицейским, — и при упоминании имени Линдберга в его собственном доме, да еще с таким почтением, он, по-моему, должен был наброситься на Бенгельсдорфа с кулаками.

Но рабби это рабби, и отец ничего не сделал.

Моя мать и тетя Эвелин подавали на стол — три перемены горячего, а затем «мраморный» кекс прямо из духовки. «Праздничную» еду мы ели «праздничными», то есть серебряными, вилками и ложками, к тому же не где-нибудь, а в столовой, где висел наш лучший ковер, стояла лучшая мебель и на стол была положена лучшая скатерть и где мы сами садились за стол только в самых торжественных случаях. С того места за столом, которое досталось мне, видны были фотографии усопших родственников, выставленные на буфет, превратившийся таким образом в своего рода домашний алтарь. Здесь красовались оба мои дедушки, бабушка с материнской стороны, тетя с материнской стороны и двое дядей, одним из которых был дядя Джек, отец Элвина и любимый старший брат моего отца. Произнесение Бенгельсдорфом имени Линдберга повергло меня в смятение, так и не исчезнувшее до конца ужина. Конечно, рабби это рабби, но мой кузен Элвин находится на излечении в канадском госпитале в Монреале и учится ходить на искусственной ноге после того, как в схватке с Гитлером лишился собственной, — а меж тем в нашем доме, где мне обычно разрешали надевать все что угодно, кроме праздничного костюмчика, сейчас я должен был щеголять именно в нем, да вдобавок и в галстуке, чтобы произвести хорошее впечатление на раввина, который помог стать президентом личному другу Гитлера. Как же мне было не прийти в смятение, когда наша слава и наше бесчестье оказались столь неразрывно связаны? Что-то жизненно важное было уничтожено и утрачено, мы перестали быть стопроцентными американцами, какими были раньше, — и все же при свете хрустальной люстры в дорогой и приберегаемой для особых случаев обстановке мы ели приготовленное моею матерью жаркое в обществе первой знаменитости, которая соблаговолила посетить наш дом.