Гюнтер Грасс - Траектория краба

• Название: Траектория краба
• Автор: Гюнтер Грасс
• Издательство: АСТ. Фолио
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-023088-5

30 января 1945 года подводная лодка С-13 под командованием Александра Маринеско потопила немецкий суперлайнер «Вильгельм Густлофф», на борту которого находилось около десяти тысяч человек.

Спасти удалось немногих… но достоверно известно, что одна из спасенных родила сына ровно через два часа после гибели «Вильгельма Густлоффа»…

Так начинается эта история.

История Вильгельма Густлоффа?

История корабля, названного его именем?

История того мальчика, который едва не погиб — не успев родиться! — на этом корабле?

Все это — лишь осколки истории единой. Истории обычных людей, имевших несчастье оказаться под жерновами Истории мировой!..

---

Моего сына интересовало, за кого я голосовал на выборах в бундестаг. Я ответил: «Во всяком случае не за республиканцев!» — и признался, что уже несколько лет ничто не может заманить меня на избирательный участок. «Стало быть, настоящие убеждения отсутствуют, весьма характерно для тебя», — заметил он, однако не сообщил, за кого голосовал письмом он сам на своих первых выборах. Я высказал предположение, что под влиянием бабки он сделал выбор в пользу ПДС. Но Конни только улыбнулся и принялся укреплять на лайнере, — на носу, корме и обеих мачтах, — видимо, самодельные флажки, которые достал из другой коробочки. Он изготовил даже миниатюрную эмблему СЧР и знамя Германского трудового фронта; не забыта была и свастика. Корабль под всеми флагами. Полный порядок. Только с ним самим опять было в порядке далеко не все.

Что делать, если сын прочитывает запрещенные, находящиеся годами под домашним арестом мысли отца, неожиданно делает их своими собственными и даже превращает их в поступки? Я всегда по крайней мере старался соблюдать политическую лояльность, не делать больших ошибок, вести себя корректно. Это называется самодисциплиной. Работал ли я в газете Шпрингера или в «taz», я неизменно пел по чьим-то нотам. Даже в общем-то верил в то, что писал. Раздувать пожар и цинично приспосабливаться к победителю — вот две вещи, с которыми я поочередно справлялся лучше всего. Только я никогда не становился острием копья, не я задавал курс в газетных передовицах. Это делали другие. Я же предпочитал держаться середины, старался не слишком скатываться ни вправо, ни влево, избегал столкновений, плыл по течению, держался на плаву; возможно, это было связано с обстоятельствами моего появления на свет — впрочем, так можно объяснить что угодно.

И вдруг эскапады сына. Собственно, удивляться тут нечему. Этого следовало ожидать. Ведь все, что Конни публиковал в Сети, о чем он болтал в чате, что пропагандировал на своем сервере, было в конечном счете не менее убийственно, чем те выстрелы, которые прозвучали на берегу Шверинского озера. И вот теперь он сидел в тюрьме для несовершеннолетних, пользовался авторитетом благодаря победам в настольном теннисе и своему руководству компьютерными курсами, мог гордиться хорошим аттестатом зрелости, даже получил, как шепнула мне мать, ряд интересных предложений от некоторых предпринимателей: речь шла о работе, связанной с новыми электронными технологиями. Похоже, он видел для себя будущее в новом веке, выглядел бодрым, говорил довольно разумные вещи, продолжал держать свое знамя, пусть даже в виде маленьких флажков. «Все это плохо кончится», — сумбурно думал я и стал искать, к кому обратиться за советом.

Пребывая в полном замешательстве, я начал с тети Йенни. Старая дама, слегка подрагивая головой, внимательно выслушала в своей игрушечной квартирке все, о чем я более или менее искренне поведал ей. С ней можно было выговориться. К подобного рода откровениям она привыкла, видимо, с юных лет. После того как я прокрутил мою шарманку, она, явив свою примерзшую к губам улыбку, сказала: «Это скверна ищет выхода наружу. У твоей матери Туллы, подруги моих детских лет, такая же проблема. Как часто, будучи ребенком, я страдала от ее выходок. И мой приемный отец, удочеривший меня — а ведь, говорят, я чистокровная цыганка, что было тогда большим секретом, — этот чудаковатый штудиенрат Бруннис, фамилию которого я теперь ношу, тоже пострадал от Туллы. С ее стороны это было всего лишь озорством. Только кончилось оно плохо… По ее доносу папу Брунни забрали… Он попал в концлагерь Штутхоф… Правда, потом с Туллой почти все поправилось. Ты бы поговорил с ней о своих проблемах. Тулла на собственном примере знает, до чего сильно способен измениться человек…»

Итак, я махнул из Берлина по магистрали А-24 До развилки, где повернул на Шверин. Да-да, состоялся разговор с матерью, насколько с ней вообще можно говорить о моих размышлениях, вечно расходящихся с ее мнением. Мы сидели на балконе одиннадцатого этажа отремонтированного панельного здания по адресу Гагаринштрассе. с балкона открывался вид на телевизионную вышку; внизу все еще стоял бронзовый Ленин, устремивший свой взор на Запад. В квартире ничего не переменилось, хотя за последнее время мать вновь вернулась к вере своих детских лет. Она сделалась католичкой, устроила в уголке гостиной подобие домашнего алтаря, где между свечами и искусственными цветами — белыми лилиями — стояли иконки Девы Марии, а рядом в странном соседстве находился портрет товарища Сталина в белом кителе, мирно покуривающего свою трубку. Пялиться на алтарь и ничего не говорить было трудно.

Я принес матери ее любимые лакомства — миндальное пирожное и маковый рулет. Едва я уселся, не зная, с чего начать, она сказала: «За нашего Конрадхена особо не беспокойся. Пусть отсидит свое за то, что натворил. Когда выйдет, станет настоящим радикалом, какой я была когда-то, когда мои же товарищи по партии обзывали меня единственной Правоверной сталинисткой. Ничего страшного с ним больше не случится. Над нашим Конрадхеном всегда парил ангел-хранитель…»

Последовал «отсутствующий взгляд», потом этот взгляд сделался вполне нормальным, и она подтвердила слова своей подруги Йенни, которая опять обнаружила верное чутье: «То, что у нас в голове, внутри таится, вся скверна должна выйти наружу…»

Нет, от матери в этом деле совета ждать не приходится. Ум у нее короток, как ее белые волосы, Так к кому же обратиться? Может, к Габи?

Я вновь отправился по уже привычному маршруту из Шверина в Мёльн, где меня, как всякий раз, когда я приезжал сюда, поразила скромная прелесть этого городка, история которого связана с Тилем Уленшпигелем, чьи проделки вряд ли пришлись бы нынешним горожанам по вкусу. У моей бывшей благоверной теперь завелся друг, по ее словам, «очень милый, деликатный и ранимый человек», поэтому мы встретились с ней в соседнем Ратцебурге, чтобы отобедать — она заказала вегетарианское блюдо, я шницель — в ресторане «Зеехоф» с видом на озеро с его лебедями, утками и неутомимым нырком.

Предварив разговор фразой «Видит Бог, я не хочу тебя обидеть» и возложив затем на меня всю ответственность за произошедшее с сыном, она сказала: «Сам знаешь, я уже давно не могу достучаться до него. Он замыкается. Он просто невосприимчив к проявлениям любви и подобным вещам. Сейчас я пришла к убеждению, что он вконец испорчен до самого нутра, до самого мозга костей. Достаточно взглянуть на твою мать, чтобы догадаться, какое наследство он мог получить от нее через её сынка. И тут уже ничего не изменишь. Кстати, во время моего последнего посещения твой сын отказался от меня».

По ее намекам, она собиралась начать новую жизнь со своим другом, «добросердечным, умным и вполне нормальным человеком». Она, дескать, «заслужила этот шанс» после всего, что ей пришлось пережить. «Представь себе, Пауль, я наконец даже нашла в себе силы бросить курить». От десерта мы отказались. Проявив чуткость, я не стал доставать сигарету. Бывшая супруга настояла на том, чтобы каждый расплатился за себя.

Попытка переговорить с Рози, преданной подружкой моего сына, хотя и представляется мне задним числом смешной, однако кое-что она мне прояснила в дальнейших событиях. Уже на следующий день, который совпал с посетительским днем, мы встретились с ней в одном из кафе Нойштрелица сразу после того, как она повидалась с Конни. Глаза се уже не были заплаканы. Распущенные волосы она теперь собрала в пучок. Ее постоянная готовность к самопожертвованию сочеталась с внешней собранностью. Даже руки, которые раньше тщетно пытались найти себе место, теперь спокойно лежали на столе, кулачки были сжаты. Она сказала: «Что вы будете делать как отец — это ваша проблема. Я же всегда знала, что Конни хороший, и не разуверюсь в нем, что бы ни произошло; он очень сильный, с его силы нужно брать пример. Не я одна твердо, очень твердо верю в него, причем речь идет не только о его взглядах».

Я согласился с тем, что в Конни есть хорошая основа. Я, мол, и сам верю в это. Мне хотелось сказать больше, но прозвучали слова, как бы завершавшие разговор: «Зло не в нем, а в самом нашем мире». Но тут подошло время подавать заявку на мое посещение тюрьмы для несовершеннолетних.

Мне впервые разрешили посетить его камеру. Было сказано, что за хорошее поведение и образцовую социальную активность для Конрада Покрифке сделано исключение. Его сокамерники отсутствовали; они, как мне пояснили, работали в саду. Конни ожидал меня в своем уголке.

Тюрьма была довольно ветхим сооружением, но, по слухам, сейчас разрабатывался проект современного здания. Я вроде бы подготовился к любым неожиданностям, но все-таки опасался от сына каких-либо сюрпризов.

Войдя, я увидел поначалу только заляпанные стены; он сидел за столом в своем норвежском пуловере, сказал, не поднимая глаз: «Ну что, папа?»