Евгений Степанов - Застой. Перестройка. Отстой

• Название: Застой. Перестройка. Отстой
• Автор: Евгений Степанов
• Жанр: Современная проза

---

И все же Пегов во многом помог мне разобраться в азах журналистской профессии. Саша давал ценные, мудрые советы:

– Ты должен схватить читателя за грудки и уже ни на секунду его не отпускать. Учти, газета – это бумага, с которой люди ходят в сортир, а, по идее, мы должны писать так, чтобы они с газетой в сортир не ходили. У нас, репортеров, много конкурентов. Главный из них – телевидение! Поэтому мы и должны уметь не только рассказывать в материалах, но и п о к а з ы в а т ь. Это искусство! И самое главное: не пиши в г а з е т у!

– То есть? – не понял я.

– Не подслащивай пилюлю, ни под кого не подстраивайся! Не занимайся саморедактированием. Для политической обработки материала есть я. А ты пиши сермягу!

Эти советы я запомнил.

Но места в газете – репортера – мудрый и добрый Саша все не предлагал и не предлагал. Даже на оклад в сто рублей. Даже на договор. А за весьма большой материал о молодом летчике из Быкова я получил семь рублей восемьдесят копеек. Это за две недели работы. Не прокормишься.

Я потихоньку начал искать работу в других местах. Приходил во многие организации и предприятия и предлагал-предлагал-предлагал свои услуги. Делал вторую тотальную попытку устроиться на службу. Но даже в тех местах, где висели вывески “Требуются, требуются, требуются”, никто меня почему-то не брал.

Уже совершенно потерявший всякую надежду, я заглянул в музей революционного писателя Беднякова. И – о, чудо! – там оказалась свободна ставка младшего научного сотрудника. С огромным окладом… В сто рублей.

Сердобольная и экспресcивная директриса Галина Ивановна Доброва (на вид ей было лет шестьдесят) почему-то в меня поверила.

Она сказала:

– Даю вам неделю испытательного срока. Пока просто приходите в музей, перечитайте величайшего из величайших Николая Алексеевича Беднякова. И будем решать вопрос.

Я согласился. Я делал все, что меня просили. И через неделю директриса взяла меня на работу, за что я был ей бесконечно признателен.

* * *

…Осенняя перестроечная Москва 1988 года пробуждалась от короткой, как передышка боксеров между раундами, ночи. Затаившаяся улица Горького накапливала силы, чтобы где-то часам к восьми-девяти вскрыться, точно река во время половодья. Заспанный милиционер, размахивая жезлом регулировщика, шел в свою стеклянную каморку, расположенную под часами, рядом с памятником Пушкину, или как говорили когда-то, с Пампушемнатвербуле. Фотографы, имеющие патент на ИТД, устанавливали свою несоветскую хитроумную аппаратуру. Бесчисленные нервные приезжие начинали спрашивать у дворников, метущих тротуар, и у блюстителей порядка, как добраться до Елисеевского магазина.

И вот пробило восемь часов. Вскрылась Тверская, как река, и побежала “куда не знает”. В сторону Красной площади и Белорусского вокзала, Неглинки и Арбата. От напора людей центр стал трещать по швам, как бы стала трещать курточка самого крупного мужского размера на одном из моих знакомых шеф-поваров из ресторана “Прага”. Закипел, зашумел московский муравейник.

МНСы и СНСы

…Наталье Семеновне Дубовой исполнилось двадцать четыре года. Она выросла в семье очень почтенных родителей. Ее мама работала директором школы, папа преподавал в Московском (областном) педагогическом институте имени Крупской. Наташа старалась не отставать от папеньки с маменькой. И, как завещал дедушка Ленин, училась, училась, училась. Упорно и вдохновенно. За что и была после окончания школы осчастливлена очень необходимым при поступлении в ВУЗ пятерочным аттестатом и золотой медалью. Не беда, что юная Наташенька, как она сама рассказывала своим знакомым, всю математику, физику и химию сдирала у двух своих лучших подруг: Светки Ивановой (Светки большой) и Светки Миллер (Светки маленькой) – у этих двух девушек сдирал весь класс и математику, и физику, и химию… Да и сами учителя порой консультировались у них по тем или иным вопросам школьной программы. У Светки Ивановой папа работал на кафедре высшей математики ФИЗТЕХа, а Светка Миллер просто такой умной уродилась.

Словом, жила-была Наташа, как и полагается жить простой советской комсомолке. Чyдно жила, как она сама любила повторять. И выглядела весьма импозантно. Всегда строгое платье, аккуратная прическа, завитые каштановые волосы, немного припудренные щечки и подкрашенные веки, голубенькие глазки да чуть вздернутый носик.

Будучи студенткой, двадцати лет отроду она вышла замуж за своего былого одноклассника Диму Дубова, статного, усатого, широкоплечего мастера спорта по гребле.

В двадцать два года она закончила с красным дипломом институт, и маман устроила ее по блату в музей пролетарского писателя Беднякова.

* * *

…Леонид Мефодьевич Ерошкин свою сознательную тридцатипятилетнюю жизнь, начиная со студенческой скамьи, посвятил борьбе с Зеленым Змием. И боролся с ним весьма успешно.

– А что, – говорил своим приятелям Леонид Мефодьевич, – я большую пользу государству принес и приношу, выпивая эту гадость, отбирая ее у других. Выпил бы ее какой-нибудь молоденький пацаненок, вьюноша зелененький, да и в козленочка бы оборотился, а то я все беру на себя!

В краткие дни отдыха от борьбы с Зеленым Змием Леонид Мефодьевич делал другие, менее важные, но все-таки достаточно серьезные дела – окончил международное отделение журфака МГУ, аспирантуру при том же ВУЗе, защитил кандидатскую диссертацию, что удается далеко не всем. И ровнехонько одиннадцать лет Леонид Мефодьевич проработал в международной редакции Московского радио – корреспондентом отдела стран Азии и Африки.

Когда началась Перестройка, Леня быстро сообразил, что больше ему не дадут все “брать на себя” в такой солидной фирме, как Гостелерадио. К тому же неспокойная жизнь международного “афро-азиатского” репортера за долгие одиннадцать лет ему изрядно надоела. И после полученного очередного устного строгача Леня отошел в сторону, то есть с журналистикой завязал.

Мама Лени, Нелли Израилевна Лившиц, трудилась завом “экспозиции” в Государственном музее другого пролетарского писателя – Несчастного. Она быстренько пристроила сыночка научным сотрудником в музей Беднякова.

Леня имел много положительных качеств. Например, к женщинам относился как истинный демократ: любил всех без разбора, причем никогда не предохранялся. И называл себя сексуал-демократом. Ни разу при всей своей пламенной любвеобильности Леня не заразился, а вот его женщины частенько попадали в интересное положение. Леня жить иначе не мог. Он видел грех в употреблении противозачаточных средств, а точнее, ему было просто не очень приятно совокупляться в презервативе. Сколько у него детей – Ерошкин не знал. Но любил повторять: “Мужчина должен жить так, чтобы десятки женщин-посетительниц кладбища говорили своим детям, показывая на ухоженную могилку:

– Здесь похоронен твой папа! – И при этом смахивали бы слезу”.

* * *

…Тридцатидвухлетний Виталий Оттович Шульц происходил из двух старинных родов. С одной стороны, он был потомком прибалтийских немцев. А с другой – правнуком волжских русских купцов. Сам же Шульц родился и вырос в Москве, окончил Историко-архивный институт, где долгое время трудился проректором по учебной части его величавый сановный папаша.

Карьера у Виталия Оттовича сложилась не просто, хотя начиналась просто блестяще. Закончив ВУЗ, он сразу попал – разумеется, по протекции! – в аспирантуру и преподаватели научного коммунизма в Геолого-разведочный институт. Писал диссертацию. Будущее представлялось светлым и вполне определенным, но вдруг папашка за что-то полетел с должности. Разумеется, тут же полетел и младший Щульц. Ударился больно, но не смертельно. Устроился преподавать историю в Индустриальный техникум. Начал делать карьеру. Но и тут неблагосклонная судьба настигла бедного Шульца. Он влюбился, да ладно бы в какую-нибудь математичку или химичку, нет, втрескался по уши в одну из своих юных, очаровательных учениц, которая необдуманно и вызывающе безответственно от него, Шульца, забеременела. Когда живот ученицы стал приобретать пугающие размеры огромного школьного глобуса, Шульц перевел студентку в другой техникум, а сам вовсе оставил педагогическую деятельность. Во избежание каких бы то ни было никому не нужных инцидентов. Так перепугался.

На ученице своей он жениться почему-то не стал, но когда она родила, уделял ребенку немало времени и помогал материально. И даже начал думать на тему: а не оформить ли ему брачные отношения со своей бывшей воспитанницей? Думал он очень долго. Девушка к тому времени благополучно вышла замуж за своего иногороднего однокурсника.

А Шульц, оставив мысли о женитьбе, стал искать новую работу. Поработал в ресторане официантом, черным маклером на вольных хлебах. Не заладилось. Наконец, он приземлился в музее пролетарского писателя Беднякова.