Джонатан Кэрролл - Кости Луны

• Название: Кости Луны
• Автор: Джонатан Кэрролл
• Издательство: Эксмо ; Домино
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-33750-7

Легендарный роман мастера магического реализма, достойного продолжателя традиций как своего знаменитого однофамильца, так и Ричарда Баха; впрочем, Кэрролл не любит, когда его сравнивают с Воннегутом или Дугласом Адамсом, предпочитая сравнения с Гессе, Маркесом и прочими, по его выражению, авторами «сказок для взрослых».

Познакомьтесь с Каллсн Джеймс. Она живет на Манхэттене, любит своего мужа и дочку. Ее сны продиктованы ее жизнью — но с какого-то момента сама жизнь начинает диктоваться снами.

(задняя сторона обложки)

Это книга, от которой в буквальном смысле невозможно оторваться. «Кости Луны» обволакивают вас, будто мягкая перина после трудового дня, и вы, убаюканный, вдруг понимаете, что не в силах и пальцем шевельнуть: из матраса выросли железные челюсти и начинают смыкаться.

Стивен Кинг

Отчасти роман Кэрролла похож на сочинения Стивена Кинга… но без мрачной психоделики автора «Темной башни». Отличное чтение, остроумное, легкое, пригодное и для метро, и для тихого домашнего вечера. Рекомендуется всем, кто не погряз в безнадежном снобизме.

«Иностранец»

Прелесть романа заключается не столько даже в фэнтезийной его части… а в описании радостей нормальной, самой что ни на есть посюсторонней действительности. Редко кому из современных авторов удается описать по-настоящему здорового, симпатичного, уравновешенного индивидуума, а у Джонатана Кэрролла это получилось. Таков муж героини. Их первая ночь, их жизнь в Италии, их поездки к родителям, завтраки на маленькой кухне — все дышит жизнью. Джонатану Кэрроллу удалось конвертировать щедрость жизни в щедрость текста. Мистику можно рассматривать как приправу к этому блюду из простого натурального продукта.

Ольга Славникова

Построение сюжета более всего напоминает цикл «Темная башня» Стивена Кинга… На мой вкус, Кэрролл пишет более интересно, выпукло и более жестко, нежели Кинг. «Кости Луны» читаются на одном дыхании, в то время как для преодоления многотомных приключений героев Кинга требуется упорство недюжинное. Но главное в другом — Кэрролл не стал рассусоливать, он отжал воду и оставшийся путь до Темной Башни и ее властелина уместил на 280 страницах. Это радует несказанно…

Сергей Красиков («Пуговички»)

---

Я встречалась со всякими Ричардами или Кристоферами (многосложные имена снова были в моде), но, даже вместе взятые, они недотягивали до Дэнни Джеймса. Его письма из Италии были полны свежести и задора. Мои же ухажеры из кожи вон лезли, чтобы показать, какие они крутые, семи пядей во лбу и непогрешимые. Меня водили смотреть мрачные болгарские фильмы (на языке оригинала), а потом в дрянной кофейне объясняли мне сюжет. Дэнни предпочитал рассказывать о каких-нибудь своих забавных ошибках и о том, как глупо он выглядел или чувствовал себя в результате. Он мог написать целое письмо о поданных к завтраку малосъедобных макаронах, да так, что меня буквально распирало от смеха. Едва ли не за каждой фразой угадывалось его лицо. К несчастью для Ричардов и Кристоферов, за несколько часов до назначенной встречи я неизменно получала одно из этих драгоценных для меня писем, и в результате весь вечер шел насмарку.

Но в самом конце весны я совершила невероятную глупость. Устав от дневной суеты и ночного одиночества, переспала с красавчиком фотографом из Германии по имени Петер, который в самом буквальном смысле вскружил мне голову при первом же появлении в нашей редакции. Я всегда отвергала случайные связи, но никогда раньше не испытывала вожделения с первого взгляда. Я переспала с ним уже на втором свидании. Мы поужинали в ресторане на верхнем этаже небоскреба, откуда открывался вид на весь Манхэттен. Нам подавали самые восхитительные блюда, которые только были в меню, и Петер рассказывал о развалинах Петры[8], об афганской игре «бусхази»[9], о вечерней встрече в александрийском кафе с Лоренсом Дарреллом[10].

За все те ночи, что мы провели вместе в последующие месяцы, Петер ни разу не посмотрел мне в глаза, предпочитая устроить свой красивый подбородок у меня на плече. В постели он был не хорош и не плох, Петер как Петер: его удел — увлекательные истории, а инициатива за вами. Однако, поскольку в тот момент жизнь моя была совершенно пуста, не считая писем от далекого Дэнни Джеймса, я убедила себя, что влюблена в Петера.

Не зря говорят (в том числе психологи), что голод — плохой советчик: любая еда выглядит восхитительно и набрасываешься на что попало. Попкорн, устрицы… какая разница, желудку все равно, будь то полезно, питательно или откровенный мусор. Я встретила Петера, когда была голодна, а потому, естественно, сочла, что мне достался пир на весь мир.

Обнаружив, что беременна, я три дня собиралась с духом, чтобы признаться Петеру. А он сказал мне, что я замечательная и настоящее чудо, но это не любовь, и, в общем, один его приятель знает хорошего абортмахера. А я ответила, что сама о себе позабочусь, и позаботилась. Слишком молода я была, слишком уверена в своем блестящем будущем, чтобы беспокоиться о ребенке. Дальним уголком сознания я, конечно, понимала, что когда-нибудь захочу иметь детей — когда-нибудь, но не сейчас. И не от мужчины, который меня не любит, и не в моем нынешнем состоянии, со всей болью, и страхом, и красным миганием светофоров.

Лучше всего я помню то безмятежное чувство уюта и легкого покоя, которое ощутила, проснувшись одним августовским вечером на больничной койке, снова бездетная. Мне так не хотелось расставаться с этими хрустящими белыми простынями, с этим ласковым светом, льющимся в окно…

Вернувшись в свою квартирку, я раскрыла наугад какой-то журнал. И первое, что увидела, была фотография семьи на пикнике посреди зеленого солнечного луга. Я разглядывала ее минут, наверное, десять. В больнице я оставила ребенка. То, что я его не хотела, даже с этой фотографией, прикрывающей болезненный зуд в промежности, никакого значения не имело. Просто у меня возникло такое чувство, что теперь вообще ничего не осталось — ни любимого человека, ни плода этой любви, ничего.

С ума я не сошла, и вообще ничего драматического, но погрузилась в депрессию, глубокую и черную, как ночное море. На работе я стала еще деловитей, а вечерами дома начала читать книги по высшей математике и архитектуре. Хотела занять свой ум вещами ясными, недвусмысленными и логичными — изображениями зданий, взмывающих ввысь, словно ракеты.

Я сходила к женщине-психоаналитику, которая заявила мне, что я красивая, умная и в полном праве распоряжаться своим телом, как считаю нужным. Но от ее феминистского ободрения мне стало еще печальней и неприкаянней. Я не искала независимости; я хотела любить кого-нибудь и ощущать в жизни уют.

Однажды вечером я осознала, что единственный человек, хотя бы теоретически способный понять мое смятение, — это Дэнни. Так что я села и написала ему десятистраничное, через один интервал, письмо с рассказом о Петере, аборте и о том, что со мной происходит. Я так явственно помню свой поход на почту днем позже. Бросив письмо в ящик, я крепко-крепко зажмурила глаза и произнесла:

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.

Через неделю из Милана пришла телеграмма следующего содержания: «НЕ МОГЛА СРАЗУ НАПИСАТЬ ВОПР ПЕРВЫМ ДЕЛОМ НАМЫЛЮ ТЕБЕ ШЕЮ ТЧК ПРИЛЕТАЮ ВТОРНИК АЭРОПОРТ КЕННЕДИ ЗПТ РЕЙС 60/Т\УА».

Весь уик-энд я не знала ни минуты покоя: бегала по магазинам, убирала квартиру (дважды), ошарашен-но мотала головой, не веря, что через несколько дней Дэнни действительно приезжает. Еще трудней было поверить, что, судя по всему, приезжает он из-за моего путаного письма. Неужели такая отзывчивость еще в ходу? Очень хотелось бы надеяться.

В автобусе по пути в аэропорт я разглаживала, не в силах остановиться, складки на своем новом платье и про себя повторяла:

— Рейс шестьдесят «Тэ-Дабл-Ю-А». Рейс шестьдесят «Тэ-Дабл-Ю-А».

Самолет опоздал на сорок пять минут, и к моменту, когда начали выходить первые пассажиры, я успела трижды сбегать припудрить нос. Ожидание казалось нескончаемым; я сто раз вставала на цыпочки и вглядывалась в толпу, пока наконец не увидела замечательного знакомого великана, возвышающегося над остальными пигмеями.

Он склонился ко мне и крепко поцеловал в губы. Смотреть, как он улыбается, было все равно что сидеть у огня с самой лучшей на свете книгой.

— Я тебя первый раз так целую, правда? Чего я столько ждал, спрашивается?

— Неужели ты такой высокий? Я уж и забыла. Почти.

Мы направились к выходу, и на каждый его шаг приходилось по два моих. Я то и дело поглядывала на него снизу вверх, убеждаясь, что он действительно здесь, а не в самых светлых моих грезах. И больше никому я не завидовала, на всем белом свете.

На стоянке такси он возвышался над всеми — благодаря не только своему росту, но и безмятежности. Визжали и метались люди, извергали тяжелый, как свинец, дым выхлопные трубы автобусов, разрезали небо самолеты — Дэнни же, глядя на все это, стоял и улыбался.

— Знаешь, Каллен, все-таки здорово вернуться в старый добрый Нью-Йорк.

Я привстала на цыпочки и громко чмокнула его в щетинистую щеку.

— Кто бы еще стал восхищаться этим бардаком? Дребезжа, подкатил драндулет с шашечками, и водитель выскочил как ошпаренный:

— В город? В город едем? А?

— Сколько?

— По счетчику! Вы что, думаете, я мошенник какой?

Нью-йоркские таксисты либо кататоники, либо философы, третьего не дано. Нам попался философ, который донимал нас своими жалобами все сорок минут пути. Ничего нового мы не услышали, но Дэнни с энтузиазмом поддерживал беседу. Водителя звали Мильтон Стиллер, и, когда мы выкатили на мост Триборо, Дэнни уже звал его Мильтом и участливо расспрашивал про супругу, Сильвию.

Есть люди, готовые беседовать с кем угодно и в ком угодно способные найти что-нибудь интересное. Я не из таких — в отличие, как не замедлило выясниться, от Дэнни. Он внушал ощущение уюта и уверенности; чувствовалось, что с ним можно без боязни делиться любыми откровенностями — он не станет обсуждать вас и никогда ничего не разболтает. Не исключено, что наш новый друг Мильтон донимал пленных пассажиров своими горестями уже лет двадцать. Но Дэнни слушал и отвечал — он был как раз тем человеком, которого все мы мечтаем навсегда залучить в гости и ни с кем не делиться. Когда мы уже подъезжали к дому, Мильт пригласил нас к себе. Уверен, сказал Мильт, что Сильвии мы понравимся.

Дэнни расплатился и дал такие чаевые, что у меня глаза вылезли на лоб. После чего подхватил чемоданы и направился к двери.

— Эй, Клон. Подь сюды, на минутку.

Клоном меня еще ни разу не называли. Обычно Колин. Как-то даже Калина, но Клон — это что-то новенькое.

— Да, Мильт?

— Крепко держись за этого долговязого, слышь? Бог ты мой, был бы у меня такой сынуля!

К горлу подступил комок, и пришлось быстро отвернуться, чтобы Мильт не увидел предательские слезинки.

— Обязательно. Обещаю.

Дэнни стоял у входа с чемоданами и все с той же улыбкой. Он ждал меня — ждал Клон.

Стол был накрыт. Я подала единственное основательное блюдо, которое умела нормально готовить, — лазанью со шпинатом. Но по пути к столу меня вдруг осенило; имей я еще одну руку — хлопнула бы себя по лбу: