Майкл Грант - Крушение Римской империи

• Название: Крушение Римской империи
• Автор: Майкл Грант
• Издательство: ТЕРРА-Книжный клуб
• Жанр: История
• Год: 1998
• ISBN: 5-300-01955-0

Эта книга повествует о нарастающем разладе, о фатальных пороках, которые в конце концов раскололи Римскую империю и не позволили ей выстоять перед внешней агрессией. Автор ведет свой рассказ от правления Валентиниана I (364-375 гг.) до 476 г., когда был низложен последний император Западной Римской империи Ромул Августул.

---

Но реакция Пелагия на эти бедствия была никоим образом не ограничена печалью и отчаянием фаталиста. Как до, так и после захвата города, он ощущал глубокое разочарование в моральном состоянии многих богачей Рима, в их инертности. В стремлении преодолеть их беспечность и беззаботность он настаивал на необходимости энергичных персональных попыток добиваться спасения. Он был убежден, что барьер греховности, который отделял от нас природные невинность и добродетели, не столь тверд и что он может быть преодолен одним только усилием: мы грешим путем добровольной имитации Адама, и в такой же степени добровольное покаяние может искупить все наши грехи.

Спасение, к которому взывал Пелагий, относилось не к этому миру. Но в его доктрине, очевидно, указывался путь к спасению мира в целом — к восстановлению распадающейся Римской империи. Как следует из рассуждений Пелагия, если люди будут действовать энергичнее и работать больше, то они станут лучше. Это также означало, хотя именно так он не говорил, что тогда они с большей вероятностью смогут прийти на помощь своей родине.

Искренняя вера в самопомощь заставила его с ненавистью относиться к десятой книге Августина Исповеди, в которой автор неоднократно указывал на свою зависимость не только от собственной воли, но и от милосердия Господа. С другой стороны, сам Пелагий, хотя и не отрицал роль Божьего милосердия, не считал ее чрезмерно важной. Для него это было скорее формой оказания божественного содействия, в основе которой могла быть либо моральная проповедь, либо изучение высшего примера для подражания — Христа: милосердие в этом смысле поможет нам выполнить и выразить те благородные предначертания, которые были указаны нам Богом. Как и ранние представители современного экзистенциализма, до того как они тесно связались с марксизмом, Пелагий верил, что человек творит свою историю собственными руками.

Узнав о таком подчеркивании роли человеческой воли, Августин выступил против Пелагия еще более резко, чем Пелагий против Августина. Он обвинил Пелагия в учении «типа философов-язычников» о том, что человек только за счет своей собственной свободной воли может стать добродетельным, вообще без всякой помощи со стороны Бога. Возможно, эта критика была неоправданной, так как в действительности Пелагий хотел сказать, что небеса помогают тем, кто помогает сам себе. Но Августин в течение многих лет настаивал на своей правоте и написал исследование «О свободной воле», где он старался подчеркнуть существование более благочестивого баланса между ограниченными возможностями человека в своей автономной деятельности и его зависимостью от Божественной силы. В результате, однако, «высшая свобода», которая постигалась при допущении свободной воли, приводила к ее же самоуничтожению, как источника действий.

Хотя неуверенность Августина в своих собственных силах (отраженная в его формулировках) говорит скорее о его скромности, доктрина Пелагия в реальных условиях ежедневных событий и происшествий того времени имела большее значение для поздней Римской империи. Правда, ему настолько не нравилось тогдашнее духовное безразличие, и, возможно, и вся стоящая за ним общественная система, что он даже тепло отзывался о монашестве. Тем не менее его доктрина воли, по меньшей мере, предлагала людям попытаться искать выход. Философия же Августина вела к фатализму. Но его несравненное красноречие, увлекавшее за ним многих других проповедников, обеспечило преимущественное распространение его взглядов.

Таким образом, Пелагий был обречен на неудачу. Иероним называл его жирным псом, набитым шотландской овсянкой; его дважды отлучали от церкви. Когда он умер и где похоронен — неизвестно. Но и после его смерти противостояние продолжалось со все возрастающей страстью. Галльские монахи и теологи относились к его взглядам с большой симпатией, поскольку непрестанные и страстные оценки Августином милосердия, как единственной надежды человечества, казалось, подрывали людские усилия в борьбе за существование.

Конечно, заявления Августина носили фундаментальный политический характер, влияя на представления о Римской империи. Действительно, как говорил он, поскольку человек настолько необратимо испорчен падением Адама, что до сих пор неразрывно связан с грехом, и даже милосердие Господа не в состоянии предотвратить неизбежный исход, поскольку всю свою жизнь он никогда не сможет смыть с себя пятно, то, значит, и все его общественные учреждения точно так же запятнаны. Даже церковь, являющаяся единственной связью с небесным городом, остается вместилищем и зерна, и плевел. Насколько же более несовершенным должно быть тогда государство, сама Римская империя!

Правда, эта империя, хотя и часто извращаемая дьявольскими силами, является естественной и божественной необходимостью, которой Бог одарил римлян. По его повелению, продолжал Августин, есть царь в преходящей, мирской жизни, как и царь в вечной жизни. У земным правителей есть специальные службы, через которые они могут обращаться к Богу — именно потому, что они правители. И хотя Константин был без сомнения, близок к идеалу — ведь Августин был одним из тех, кто верил, что христианство потеряло свои достоинства, обретя богатство и власть, — он преклонялся перед Феодосием I, как правителем, чья преданность вере была образцовой.

Когда правят такие люди, то можно различить «слабое, призрачное сходство между Римской империей и божественным городом». Государство, конечно, имеет свою специфику. Любовь к ближнему, считал Августин, делает наш патриотический и гражданский долг обязывающим. Солдаты, правители и судьи — все должны оставаться на своих постах, все должны делать свое дело. И тогда в каждом из них мы сможем прочесть мысли человека, в котором национальное самосознание настолько безгранично подчинено религиозным соображениям, что в некотором смысле можно считать это самосознание отсутствующим.

От националистических чувств, которые в течение многих столетий помогали защищать границы античного Рима, римляне ушли очень далеко. Например, утверждая, что войны могут быть справедливыми и даже необходимыми, Августин заключает, что «победы в этих войнах несут с собой смерть или обрекают на смерть», а широкие просторы Римской империи, добавляет он, дали толчок множеству отвратительным внешних и гражданских войн. Августин даже заявляет, что он бы предпочел монолитной Империи римлян целый ряд малых народов, проживающих в мире. «Без справедливости, — говорит он, — правительства — это просто большие шайки бандитов», бандитизм в государственном масштабе. Но «без справедливости» это как раз то, что было в порядке вещей, к чему неизбежно скатывались эти государства, и чего не мог избежать Рим.

Итак, он проповедовал, как это делали и до него, что «мы не хотим иметь дело с существующими властями». Будем откровенны: это призыв к отказу служить правительству. Столь же откровенно его напоминание о том, что Империя так или иначе обречена на крушение. «Если небо и земля должны исчезнуть, почему мы должны удивляться тому, что в определенный момент и государство должно прекратить свое существование? — И если то, что сотворил Господь, однажды погибнет, то, конечно, сделанное Ромулом исчезнет куда быстрее». И даже существующее отождествление церкви и государства окажется недостаточным, чтобы остановить разложение.

Что же в этих условиях оставалось делать отдельному гражданину? Рим, к его выгоде, неумолимо сокращался в размерах. Наша настоящая постоянная родина, говорили ему, единственное истинное царство, соответствующее жесткой идее правоты, находится повсюду с нами. «Что нам нужно, — заявляет Августин, — так это путь, который поможет нам вернуться в это царство: вот как мы покончим с нашими бедами. Что же касается земных кризисов и катастроф, то ими можно пренебречь — или даже приветствовать, поскольку Бог насылает их нам для возрождения человека. Бедствия в стране, в которой вы являетесь просто иностранцем, вообще должны быть вам безразличны. А потому, когда эти бедствия происходят, относитесь к ним как к приглашению сосредоточить ваши мысли на вечном, и представьте, что ваши сокровища находятся там, куда ни один ваш враг не в состоянии добраться. Августин шлет послание патриоту-язычнику, взволнованному несчастьями, обрушившимися на Рим: «Пожалуйста, простите нас за то, что наша гибнущая страна причиняет вам беспокойство … вы заслужите куда большего, если посвятите себя высшему отечеству».

Это совсем не те слова, которые вдохновили бы человека на защиту гибнущей Римской империи. Августин сдвинул центр тяжести таким образом, что государство стало теперь занимать в сознании людей куда меньше места; далекий от того, чтобы помочь своей стране выжить, он только способствовал ее паданию. Но приписываемое ему предположение, что поскольку предотвратить падание Римского мира выше сил провидения, то все попытки людей в этом направлении в любом случае бесполезны, встретило резкий отпор со стороны таких мыслителей, как Пелагий. «Человек не пленник истории, — пишет Давид П. Иордан в своей книге Гиббон и его Римская империя, — он живет не в притоне, он может освободиться благодаря своему разуму».