Ричард Бирд - Дамаск

• Название: Дамаск
• Автор: Ричард Бирд
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-04660-7

Возьмите день – любой день во всемирной истории. К примеру, I ноября 1993 года, когда Великобритания вошла в Европейское сообщество, когда умерли Федерико Феллини и Ривер Феникс. День, вместивший в себя дуэль на кружках с куриным супом, дрозда по имени Георгий Марков, японского маньяка, героическую смерть рыбки Триггер и всю историю Англии. Всепобеждающую любовь и мгновение истины – личный Дамаск каждого человека.

Экстравагантный роман популярного британского писателя Ричарда Бирда (р. 1967) «Дамаск» – впервые на русском языке.

---

– Мы же не будем сидеть сложа руки, – произносит Хейзл.

– Что мне делать?

Почему она не предлагает ему встретиться с ней, влюбиться в нее, и тогда он моментально сотрет из памяти все свои неудачи ради вновь обретенной страсти. Если, конечно, она случится.

Хейзл молчит.

– А у тебя так бывает? Бывает так, что все возможные дороги ведут не туда?

– Иногда, – отвечает Хейзл. – Иногда я сажусь на кровать в три часа дня, и сижу, надев пальто. А дома вовсе не холодно.

– И часто?

– Когда мне кажется, что я сошла с ума или у меня депрессия.

– А что потом?

– Потом я встаю и снимаю пальто.

– Зачем?

– Потому что рано или поздно нужно будет встать, а потом жить с этим дальше.

– С чем с «этим»?

– С жизнью.

У Спенсера заканчиваются деньги, а лорд О'Брайен Уэлсби откидывается на спинку стула, в ожидании скрестив руки на груди. Он не собирается предлагать Спенсеру принять участие в возрождении английской киноиндустрии, и Спенсеру уже кажется: глупо было надеяться на то, что завтра будет не таким, как сегодня.

1/11/93 понедельник 15:48

Новая золотая рыбка плавала в вазе для фруктов, наполненной свежей водой. Ваза стояла на почетном месте – в центре обеденного стола. В воде причудливо отражалась покрытая лаком столешница и лавандовая формочка для песка. Грэйс приблизила лицо к вазе, в которой плавал Триггер II, чтобы ему было на что посмотреть. Он метался из стороны в сторону, каждые три секунды начиная жить новой неизвестной жизнью, в которой любое открытие оказывается новым и узнаваемым одновременно. Уильям привел в порядок одежду, только на белой рубашке осталось большое пятно. Мокрые волосы облепили голову. Он сидел напротив Грэйс, между ними стояла ваза с рыбкой. У Уильяма был очень серьезный и не совсем здоровый вид.

– Ты знала, что Триггер умер, да? – спросил он.

– Рыбы не плавают на спине.

– Может, та рыбка была вовсе не Триггером, и настоящий Триггер – этот. А та рыбка была его несчастным двойником.

– Не нужно меня успокаивать, – сказала Грэйс. – Я знаю, что Триггер умер. Мы не можем повернуть время назад и делать вид, что ничего не произошло.

– Я не пытался тебя обмануть, – сказал Уильям. – Я просто не хотел, чтобы у тебя сложилось превратное представление о жизни. Чтобы ты решила, что жизнь такая.

– Какая?

– Я не хотел тебя пугать. Я хотел, чтобы все было хорошо, тем более – в твой день рожденья.

– Я знаю, – сказала Грэйс. – Но ведь люди совсем не похожи на рыбок, правда? Рыбы живут вечно, а потом умирают. Нет, не так. Рыбы живут вечно, пока не умрут.

В коридоре раздался телефонный звонок. Уильям решил не брать трубку, а потом телефон замолчал. Еще долго никакое, даже самое важное событие, не заставит его встать.

– Но если первый Триггер умер, – сказала Грэйс, – значит у этого китайца в кружке настоящий яд.

– Так и есть.

Грэйс мрачно посмотрела на вазу с рыбкой.

– Что же нам делать?

– Ничего не делать, – сказал Уильям.

– Нужно что-то предпринять, разве не так?

– Пускай валяют дурака сколько им угодно, мы им мешать не будем.

– А вдруг кто-нибудь пострадает или отравится?

– Сомневаюсь, – сказал Уильям. – И потом, он намеревался убить только себя.

– Мы же не хотим чтобы кто-то умер? Даже он.

– Конечно, не хотим, Грэйо, поэтому никто не умрет. Просто они все сейчас не в себе. Это любовь. Такое не может длиться вечно.

– Я думаю мы должны что-то сделать, – настаивала Грэйс, поэтому Уильям попытался объяснить ей, что их вмешательство ничего не изменит, даже пытаться не стоит. Они все, Спенсер, Хейзл и этот иностранец, все они жаждут верить в существование того единственного мгновения, которое все изменит, в Дамаск, оплот всех мечтателей. Никто ничего изменить не сможет, потому что они впали в зависимость от веры в свой Дамаск во всем: в любви, в религии, в наркотиках, в искусстве. Они не теряют надежды найти его даже в чем-то менее грандиозном, но более насущном, в деньгах, или в быстром разводе, или в желании следовать моде, вариантов такого Дамаска не меньше, чем самих людей. Кто-то возлагает надежды на повышение по службе, еще кто-то – на первый день школьных каникул, с наступлением которых все обязательно изменится, станет лучше, справедливей, чище, дешевле, красивей, больше, но, главное – это должно произойти мгновенно.

Грэйс смотрела на Уильяма во все глаза. Похоже, она запуталась.

– Так мы не будем ничего делать?

– Они и без нас знают, чего хотят. Не стоит вмешиваться, вдруг оно наступит.

– Что наступит?

– То, чего хочет каждый из них. Тот момент, который все меняет.

Грэйс задумалась.

– Я так не хочу, я не такая.

– Это потому, что ты еще не выросла. Все, что тебе приходится пережить, – удивительно, и эти переживания меняют тебя раз и навсегда, потому что все, что происходит в твоей жизни, происходит впервые.

– А ты? Ты такой?

– Нет, я другой, – ответил Уильям. – Я уже достаточно стар, чтобы понимать: все решает только время.

У Генри не было выбора. Если веришь в удачу, надо ловить зубами пули – кажется, так? Он отдал Хейзл остывшую кружку с супом. Какое-то мгновение они держали ее вместе. Теперь кружка у нее в руках, и она не предала его, не вылила суп ему под ноги и не стала праздновать победу. Она спокойно поставила его кружку рядом со своей, тоже нетронутой. Установила красный шар в центре стола, за ним – белый. Генри взял кий и прицелился. Он ударил по белому шару. Белый влетел в красный, красный выстрелил под углом девяносто градусов, отскочил от бортика и прошел мимо лузы. Теперь очередь Спенсера. Хейзл взяла красный шар, вытерла его о платье, как яблоко, и поставила на место. Спенсер навел кончик кия на белый шар, в душе проклиная себя за то, что так упорно не слушался отца и пропускал тренировки, которые могли бы уже сейчас окупиться стократно (60 000 фунтов за турнир). Все попытки вычленить из обычного набора воспоминаний, которые он мог в любую секунду возродить в памяти, хотя бы одно, в котором он держал в руках кий, оказались безрезультатны. Теперь красный шар может загнать в лузу лишь безумный поворот удачи. Или, как бы сказала Хейзл, если ему суждено попасть в лузу, он в нее попадет, как знак того, что они предназначены друг для друга.

Он бросил кий на зеленое сукно стола.

– Это просто смешно.

– Твой ход, Спенсер.

Кружки с супом стояли у Хейзл за спиной. Зачем продолжать этот фарс, Генри же отдал кружку с ядом? Теперь им надо просто вылить суп в раковину и выкинуть из дома настырного японца. При чем здесь судьба? Спенсеру представился шанс изменить ход событий, как это делала Рэйчел, бросаясь поочередно то вправо, то влево, и в итоге ловко обходя его справа. Чтобы достать кружки, нужно всего лишь увернуться от Хейзл, – тогда он остановит эту идиотскую игру, пока кто-нибудь не выиграл или не проиграл, потому что любовь – не игра. Тут нет победителя и побежденного. А проводив Генри до дверей, они с Хейзл смогут вернуться к блаженной муке неопределенности.

Хейзл не дала ему себя обмануть. Он попытался обойти ее, резко нырнув в сторону, но она спокойно преградила ему дорогу к кружкам.

– Но это же глупо, – сказал Спенсер, призывая ее согласиться с ним. – Это глупо.

– Не так уж и глупо, если ты выиграешь.

Она не передумает. Либо судьба, либо ничего. Спенсер вернулся к столу взял кий и ударил по шару. Он не попал.

Так есть дождь или нет? Пора бы уже определиться. В этой забытой богом стране даже погода нерешительна. У мистера Мицуи, вице-президента международной корпорации (по дизайну), сегодня выдался тяжелый день. Такого не было со времен его первой командировки за границу. Как же давно это было. Он забрался в такие дебри чужого опасного города, о существовании которых даже не подозревал. Особенно его утомила эта секретарша директора института заочного обучения. Как только она признала в нем отца Генри (наглый азиат с темным зубом), она стала вынуждать его согласиться, что все мужчины вообще и его сын в частности представляют скрытую опасность для женщин. Мистер Мицуи вздохнул, улыбнулся и согласился. Затем поинтересовался судьбой мисс Бернс.

– Бедная запуганная женщина.

– Я уже стар, – сказал мистер Мицуи, – и не причиню ей вреда. Мне нужно найти сына.

– Не могу с вами не согласиться, – съязвила секретарша, а поскольку она была уверена, что знает все, что необходимо знать о школе заочного обучения, и почти все на свете для нее не секрет, она рассказала ему, где найти мисс Бернс.

Он снова нажал на кнопку звонка, испытав облегчение, когда на первый звонок никто не открыл дверь. Раз в доме никого нет, Генри не сможет никому навредить, если, конечно, он уже этого не сделал. Дождь усиливался, и мистер Мицуи поднял воротник блейзера, наконец, признав, что как отец он потерпел фиаско. Иначе бы он здесь не стоял. Он не смог подготовить Генри к жизни, которая была лишена радостей, привычных ему с детства, он не мог получить от нее все, что хотел, и не все в ней оказалось возможно. Жизнь не изобиловала ни исполненными желаниями, ни замечательными приключениями, ни волевыми победами над обстоятельствами. По улице, где сейчас стоял мистер Мицуи, шли люди, в их толпе мистер Мицуи мог видеть и тех, кто к концу рабочего дня вряд ли станет мэром Нью-Йорка или Торговым Представителем Года, или объявит о помолвке, сыграет свадьбу, родит ребенка. Настоящая жизнь – у того, кто не погиб от рук террориста, не умер от перенапряжения, участвуя в международных состязаниях по бегу на длинные дистанции, не был задушен или не умер от менингита. Настоящая жизнь – это несчастные случаи, которые так и не произошли, те, о которых не пишут в газетах. А еще это двери, которые почему-то не открывают.