Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста

• Название: Колыбель в клюве аиста
• Автор: Исраил Ибрагимов
• Издательство: Турар
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 9967-421-05-3

Роман, сложный по форме и содержанию, насыщенный психологизмами, эпизодами-ретроспективами ― приглашение к размышлению о смысле жизни и предназначении человека, потерях и обретениях, непарадном братстве людей разных национальностей, чувствах дружбы, любви, милосердия как подлинных и вечных духовных ценностях.

---

ГЛАВА VIII. У ЖАРОВЕН И КОТЛОВ АДА

1

"...Еще день. Точнее, вечер. Зимний.

Минуло три года. Я трудился в научном учреждении младшим научным сотрудником. Оклад ― тысяча пятьсот «р» в месяц. У Лиды и должность поскромнее ― она инженер проекта, и зарплата поменьше. Но для нас более важно то, что она "втиснулась" в группу Лутцева, в коллектив, занимающийся, как я понимаю, планировкой микрорайонов типа Черемушек. Помнишь, первые жилые коробки? Споры об архитектурных излишествах? Лутцев с группой как раз-то и находился на острие этих дискуссий. Не одного зодчего тогда грыз червяк сомнения, каждому архитектору ― в числе их были люди из лутцевской группы ― казалось, что, работая над проектированием, планированием коробок, он наступает на горло собственной песне. С "собственной песней" Лутцева обстояло иначе ― он обеими руками голосовал за новое.

― Да, коробки. Да, удобства - минимум. Но не до комфорта ― жилищная проблема в завале: людям ― а их тьма и тьмы! ― нужна крыша, где ее взять при нынешних темпах строительства?! Выход? Коробки! Да! Простые. Дешевые. Надежные. Мы обязаны в своих исканиях ― извините, что говорю в лоб, ― исходить из интересов государства. Не надо брюзжания. К дьяволу, пацаны, точку зрения хозяев квартир с двумя сортирами, ― так, помнится, говорил Лутцев на одной из традиционных вечеринок-чаепитий, которые устраивали сотрудники поочередно. ― Работа малотворческая? Не уверен. Удобств минимум? Да. Но этот минимум мы должны отшлифовать. Отутюжить так, чтобы звенело... Мы обязаны спланировать коробки так, чтобы пространство пело, ― он сел на мост и уже без былого пафоса, устало продолжал: ― Я как-то слушал лекцию о гибели динозавров. Знаете, кто их погубил? ― Млекопитающие. Маленькие ― тогда они были не более сегодняшнего кролика, ― вездесущие, прожорливые, они съедали и свое, и чужое, и динозавры... погибли. В отечественной архитектуре происходит нечто похожее: старое ― система неуклюжих гигантов-рептилий ― теряет позиции. Идет битва! Уверен: сегодняшние коробки расчистят путь к новому ренессансу...

Несколько реплик после его выступления:

― Динозавров на шашлык! Выпьем за млекопитающих!

― Если я проголосую против, вы оставите за мной зарплату?

― Волюнтаризм ― не обязательно регресс, вспомните петровские реформы...

Лида слушала Рема с прилежностью студентки-отличницы, И после, на таких же вечеринках, опять же вопреки уговору "не заводиться на производственную тему", часто вспыхивали дебаты, переламывались архитектурные концепции, назывались имена Мельникова, Татлина, Леонидова, Ле Корбюзье, критиковались и защищались высотные дома, ребята спорили о структуре архитектурного образа, о геометричности и пластичности, о природных формах в архитектуре и еще о многом, чего не понять, не упомнить. Последнее слово в спорах всегда оставалось за Лутцевым, в самом деле лидера. Многое в группе шло к нему, но немалое и исходило: Лутцев умел подать свою идею в наилучшей упаковке, но и не считал зазорным подхватить чужую мысль, был гибок, деятелен. Запомнились двое ребят из Бурятии, называвших себя бурятами, хотя один из них, Равиль, был происхождения татарского. Равиль рисовал впечатляющие шаржи-мультики-микросюжеты. Вот один из шаржей. Рисунок первый: у жилой коробки с покореженной сосной перед зданием в позе влюбленных стоим мы с Лидой. Намек очевидный: дом с сосной скопирован рисовальщиком из Лидиного проекта. Рисунок второй: сзади ― унитаз, над ним ― аквариум с акулоподобными гуппи, справа ― книжный шкаф, перед окнами ― ванна... На полу груды книг, двуспальная кровать с двумя пышными подушками... Примус с дымящейся кастрюлей... на стене наш семейный портрет; за окном ― знакомая сосна. Надпись под рисунком: "Итак... все хорошо, но где север? Отлично помню: санузел располагался на юго-западе, значит". Рисунок третий: то же, но в руках у меня компас, тело перекручено, надпись:"... север... юго-запад... кровать... ах, да, месторождение на северо-западном склоне Хингана...!" Рисунок четвертый ― я в геологической экипировке, с компасом карабкаюсь через кровать в комнате, колочу молотком о стену ― разлетаются в стороны обломки, да и сама стена уже изрядно обшарпана, далее ― я вижу на суку, у подножия сосны стоит Лида с авоськой со снедью и надпись: "... Итак, месторождение находится не в Хингане, а... а..." Еще микросюжет. Рисунок первый ― на кровати спят, отвернувшись, Лутцев с женой, надпись: "... Почему сплю на боку? Потому что в этой позе приходят приятные сны..." Рисунок второй ― Лутцев в профессорской мантии, оркестр, девушки с цветами, за длинным столом ― почтенные люди, к груди Лутцева прикалывают медаль; надпись: "... Сердечно поздравляем, профессор, с присуждением премии, вклад ваш в отечественное зодчество...". Рисунок третий ― Лутцев просыпается, сладко потягиваясь; рисунок четвертый ― Рем стоит в окружении сотрудников, надпись: "... Мужики, отныне предлагаю вкалывать до 24.00 часов..." Второй из Бурятии славился удручающей игрой на скрипке. Несчастье в том, что тот знал о своей музыкальной ущербности, но, раздираемый противоречиями (осознанием бесталанности и охотой играть), он играл, играл... Притом всегда... сенсановского "Лебедя". Импровизированные концерты новоявленный "Сарасате" давал на чаепитии у себя дома, в тесной комнатке, которую снимал вместе с земляком. Кто-то подначивал ("А что, кажется, в самый раз сообразить музыкальную паузу"), головы вопрошающе поворачивались к "Сарасате" ― тот без слов доставал расстроенную ширпотребовскую скрипку и, чуточку поломавшись, начинал "фирменное". "Мужики", изобразив на лице внимание и удовольствие, слушали. С чем сравнить игру "Сарасате"? Пожалуй, с попыткой напиться из стакана на ходу в телеге, скачущей по колдобистой дороге; о зубы больно бьет стакан, вода брызжет, стекает под рубашку... Так и здесь ― музыка не плыла, а металась, то тормозила, то устремлялась вперед; звуки раздирали слух. Однако гости, как ни в чем не бывало, продолжали слушать. После игры воцарялась тишина, а затем кто-то из слушателей произносил нечто вроде "... Где-то в середине почудились мотивы борьбы..." ― "Начало интригующее", ― поддакивали ему. "Финал потрясающий", ― ронял третий. "Сарасате", зная цену комплиментам, тем не менее говорил великодушно: "На бис сыграю пикантную вещичку..." Но "меломаны" наотрез отказывались искушать судьбу вторично ― музыкальная пауза "заканчивалась".

2

Лида откровенно радовалась малейшему успеху ребят, искренно переживала неудачу любого из них. И это, несмотря на то, что у нее самой поводов для переживаний было предостаточно. Она больше других в группе занималась оформительской работой. К творчеству подводили ее не торопясь. Лишь в конце второго года работы, ей, помнится, доверили не ахти какую важную разработку в проекте. Однако задание заставило ее изрядно поволноваться. Мне удалось побывать вместе с группой на будущем объекте строительства жилого массива. Под массив отводился участок, зажатый между лесом и поймой небольшой реки.

Мы пересекли лес ― подумать только ― почти в черте города, за фабричными постройками ― солидный массив леса! ― вышли к большой поляне ― тут-то и намечалось расположить жилые дома. Поляна лежала мягко и светло на изгибах рельефа. К реке сбегала залесенная балка с рваным боком, пространство между балкой и лесом по нашу сторону было скошено, сено собрано в копна. За балкою, судя по редким валкам сена, сенокос еще предстоял. Перед нами простиралась территория Лидиного участка. В одном из ответвлений балки, ближе к нам, стояли порознь, неподалеку друг от друга, несколько сосен с изрядно скрюченными ветвями: разлапистые снизу и высохшие, сучковатые сверху. Лутцев, внимательно осмотрев сосны, коротко заметил: "Впечатляет", сказал вскользь, но позже в Лидиных набросках, затем в первом варианте "узла" ясно ощущались мотивы, навеянные скрюченными деревьями. В следующий раз мы пришли сюда вдвоем. Лида пристроилась у камешка с папкой в руках, я отправился побродить по лесу, а заодно с намерением сделать несколько снимков участка. Вернувшись, застал жену с двумя набросками. Рисунки будто спорили: на одном из набросков были изображены скрюченные сосны, на втором ― нет. Я глядел, заражаясь духом поиска, гадал о возможном решении, втайне радовался, когда Лида, разбирая баррикады на пути к решению, сметала вместе с покореженными соснами и напряженность. Забегая вперед, скажу: второй вариант "узла", как говорят архитекторы, получился функциональным, естественным; он увязывался с ландшафтом, исходил из него, не утопая, но и не выпирая: здания замыкали пространство с востока, по террасам, природным ступенькам, опускались в долину реки; здания стояли веером, замыкая поляну со стороны реки... Отщелкав кассету, я снова полюбопытствовал. На коленях поверх папки у Лиды покоился лист чистой бумаги. И бумага, и жена, и многое другое ― все было проникнуто ожидаемым чего-то.