Лолита Пий - Город Сумрак

• Название: Город Сумрак
• Автор: Лолита Пий
• Издательство: Астрель, Corpus
• Жанр: Триллер
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-29664-2

Лолита Пий — «литературная крестница» Фредерика Бегбедера, как называют ее французы, — начала печататься в девятнадцать лет. Ее романы о парижской молодежи «Хелл» и «Бабл-гам» принесли ей громкую известность и настоящий кассовый успех. Для третьего своего романа «Город Сумрак» молодая писательница отважно выбрала традиционно «мужской» жанр — и не обманула ожидания поклонников. «Город Сумрак» — это футуристический триллер с лихо закрученным сюжетом, в котором есть все: преследование, насилие, тайна, опасность, любовь. Время действия — некое неопределенное будущее. Место — мегаполис, где по непонятным причинам перестало светить солнце. Город уже много лет живет благодаря электричеству, и власти работают над тем, чтобы сделать всех жителей — именуемых не иначе как «абоненты» — счастливыми. Однако уехать оттуда невозможно: самолеты не летают, дороги никуда не ведут. Красавец-супермен Сид Парадайн пытается разгадать секрет царящего над городом сумрака и затевает опасную игру со спецслужбами.

---

— От этого можно умереть.

Он умолк и посмотрел на Сида, как будто ждал ответа. Они теперь стояли совсем близко, и ружье упиралось в грудь Сида. Тот не нашел что сказать, отодвинул ствол и пошел дальше к дому.

Он заметил Кэри Венс, когда шел напрямик через лужайку. Она сидела и ничего не делала. Глаза у нее были закрыты, она подставляла лицо свежему воздуху. Ее ноги укрывало большое оранжевое одеяло, и Сид не сразу заметил, что она в инвалидном кресле. Тогда он вспомнил, что когда-то испытывал к ней симпатию и даже сказал ей как-то, что только в ней и в ней одной еще осталось что-то человеческое.

На Кэри Венс не было черных очков. Услышав, как подходит Сид, она широко открыла глаза. И откинулась назад, как будто ей стало страшно. Из садов донесся выстрел.

— Ну что, — спросила она, — нашел, что искал?

Сид ответил «да».

— Повезло, — отрезала она. — Ты пришел посмотреть на, хм, тело?

— Нет, — сказал Сид, — я хочу видеть твоего отца.

Кэри Венс сказала, что он в кабинете. Сид положил ей руку на плечо. Кэри вздрогнула. Она не сбросила его руку, и они несколько секунд помолчали, потом он пошел прочь, и когда он поднимался по ступеням крыльца, она обернулась и крикнула:

— Ничего не хочешь сказать?

Он сделал вид, что не слышит, и вошел.

Игорь Венс кололся — под рев бунта.

В просторном кабинете царили яркий свет искусственной осени, сочащийся сквозь жалюзи, и полутьма — за выступом стены, где и находился Венс.

Он лежал на канапе, подтянув ноги к груди. Против света, его дымчатые очки и белая шевелюра поразительно напоминали целую кучу фотографий на первых полосах газет. Внедритель впрыснул себе содержимое шприца, распустил жгут, вытащил иглу. Выбросил все. Набор для героина поблескивал на паркете. Два шприца, испачканная вата, матовый отблеск почерневшего серебра. В комнате царили оцепенение, бездвижность, которые давили гораздо больше, чем мрак и тишина, мельтешила только картинка на титановом экране. Громкость была убрана до минимума, но и в этом слабом попискивании чувствовалась ярость. Она не доходила до них. Все здесь казалось созданным для пассивной жизни, для неподвижности, отрицавшей возможность чего-то другого.

Венс заговорил.

— Если вы так и не поняли, — сказал он, — чья эта больная голова, которая вам так сдалась, — значит, вы идиот и ничего не видите.

Сид понял, что ему надо только слушать. Венс смотрел в потолок, дыхание было частым, затрудненным. Это было так похоже на него — даже не упомянуть о смерти дочери, видя того, кто послужил косвенной причиной этой смерти. Венс разбит. И все равно он встанет на ноги. Для поражений и потерь в нем давно уже было заготовлено уютное место. Они случались, и это был не удар, а переход в другое время, где все меньше и незначительней.

Венс ни на что не надеялся и, значит, не сопротивлялся. Он будет говорить. Не ради их связи, скрепленной общей утратой, не из сочувствия, не от привычки разглагольствовать, он будет говорить, потому что Сид добрался до него.

— Нет головы, — сказал Венс, — есть людские запросы. Запросы дурные, нереальные. Я совершал преступления, жуткие вещи. Вы тоже. Моя вина больше, если рассуждать с точки зрения причиненного ущерба. Я не имею в виду, что вы кого-то убивали, я ставлю вам в вину то, что все это время вы жили и дышали в полном неведении. Каждый ваш вздох за последние тридцать лет — пособничество. Вы не знали последствий… Гиперцентрал — всего лишь орудие: он собирает информацию и выносит решения — тупо и быстро, как и было задумано при его создании. Утопия, самокорректирующаяся система, обреченная на постоянные поиски совершенства, система безмозглая, где власть принадлежит всем и никому. Система, учитывающая все запросы, ежесекундно формулируемые ее винтиками, и стремящаяся выполнить все по максимуму.

Я слышал исповеди… я слушал их. Каждый раз, когда меня начинала мучить совесть, когда развеивались иллюзии, я шел в Гиперцентрал и слушал, как Город стонет… Вы не представляете себе, что это такое… Голоса людей, которые требуют или говорят о себе или воют, прекрасно зная при этом, что их вой никак не изменит разрушительный ход жизни, а может, все же надеются… Думаю, просто наступает момент, когда невозможно не выть… И весь этот шум оказался дико бессмысленным! Там, где фильтр Гиперцентрала должен был собрать воедино идеи реформаторства, даже революции, оказывались лишь просьбы улучшить обработку данных, точнее подбирать опиаты, лишь пассивная воля оставить все как есть, и пусть трещины превращаются в разломы и провалы, — какая разница, пока это не касается непосредственно вас, пока земля не разверзлась у вас под ногами… А земля была заминирована… Ищете виновника, нужна голова? Предлагаю Клера. Мир избрал Луи Клера, и хотя бы в силу этого на нем лежит вина. Что у народа за извечная тяга выбирать говно — как некоторые женщины подсознательно ищут мужа, чтобы он их лупил. Луи Клер был кретин с благими намерениями, он мнил себя демиургом, но не имел ни веры, ни фантазии. Он был из тех политиков, что орут о переменах, трясут ими как погремушкой, без малейшего понятия о том, что болтают. У него был великий математический ум и потрясающие белые зубы, которые он показывал при любой возможности. Если б не зубы, вряд ли бы его избрали. Главное было не то, что он болтает, главное — ткнуть пальцем в нужном направлении. В 82-м, когда он придумал профилактику ДТП, он сделал полезное дело. Два года спустя, добавив кнопку «С» — сердце, — он просто стал мессией. Абоненты окружили его безграничным обожанием. Он разделял их чувства. Он развелся с женой. Стал жить как рок-звезда. Миллиардов у него было немерено, он улыбался всем своей белозубой улыбкой и замечательно олицетворял собой затертый штамп крепкого хозяйственника. Он ездил по секциям и читал лекции на тему, каким должен быть мир.

Тыкал пальцем в нужном направлении.

Слава росла, и его начало заносить. Он слетел с катушек, возомнил, что послан на землю, чтобы улучшить мир. Когда продавцы мобильных телефонов начинают принимать себя за Господа Бога — жди заморочек. А если все население начинает потихоньку в это верить, тогда заморочки переползают в область необратимого. В 85-м Клера избрали президентом. Его жуликоватая улыбка украсила банкноты.

Он построил эту чертову башню и поместил туда Гиперцентрал. У него тогда уже была эта идея. Идея гипердемократии.

Он провел законы о гражданском долге и о телекоммуникациях. Отслеживание по трейсеру стало обязательным. Исповедь в мобильный телефон в течение одиннадцати минут в день стала актом гражданской лояльности. Работа Гиперцентрала до ужаса проста. Три машины, три программы. Прием. Разбор. Решение. Фундаментальный принцип — абоненты не должны знать, насколько действенна их исповедь. Чтобы они оставались в полном неведении. Чтобы не было корыстной заинтересованности. И все такое. Он хотел знать, прежде всего, что реально нужно толпе, — но раньше, чем она сама об этом догадается. Без посредничества СМИ и разных там опросов. Если бы абоненты знали свою власть, раскладка была бы другой. Клер думал, что если люди будут исповедоваться со знанием дела, то исповедь станет расчетливой, продуманной, направленной на личную выгоду или разумный интерес, или, наоборот, на оскорбления и вызов. Не думаю, что он действовал в полном неведении. Думаю, какие-то запросы он все же учитывал. Да, пожалуй, только их он и учитывал. Клер был параноик. Он хотел во что бы то ни стало сохранить тайну. С этой единственной целью он создал Бюро охраны информации. Какую тайну охранять? Что гипердемократия и БОИ контролируют все наши мысли и поступки… Потому что власть была у нас, но я вернусь к этому позже. Ошибка Клера была в том, что он решил, что толпа будет разумно себя вести. Но, не зная итоговую силу своих желаний, абоненты не могли оценить их последствий. Не имели возможности внести поправки, как-то скорректировать свои желания, — а может, и не стали бы, если б и могли.

Они хотят неправильно.

Но пришлось подчиняться. Нет способа вырваться из-под абсолютной власти Гиперцентрала. Потому что Клер перед смертью обеспечил тылы. В 88 году он на две трети перестроил Город. «Клермонд — Светлый мир» приносил ему безумные деньги, из которых он тратил все, что мог, на любимую игрушку — гипердемократию. Он перестроил две трети Города и при этом заготовил ему сюрприз. Город стоит на минном поле.

Клер рассказал мне это за несколько дней до того, как болезнь унесла его разум. Город стоит на минном поле. И приказ привести в действие детонаторы дает сам Гиперцентрал. В трех случаях. Во-первых, если мы попытаемся — я либо кто-то другой — отключить или как-то испортить Гиперцентрал, город взлетит на воздух. Во-вторых, если я захочу уклониться, обойти приказы Гиперцентрала, Город взлетит на воздух. Гиперцентрал и его печально знаменитый разум — прямой доступ к сердцам и мозгам абонентов. Его бдительность обмануть невозможно. В-третьих, если его роль станет известна абонентам, Гиперцентрал узнает об этом, и Город взлетит на воздух. Вот вам Клер и его комплекс — комплекс демиурга. Разрушение Города расписано на семь дней. Семь дней, катастрофы по нарастающей, и с наступлением сумерек седьмого дня — конец.