Максим Кантор - МЕДЛЕННЫЕ ЧЕЛЮСТИ ДЕМОКРАТИИ

• Название: МЕДЛЕННЫЕ ЧЕЛЮСТИ ДЕМОКРАТИИ
• Автор: Максим Кантор
• Издательство: ООО «Издательство Астрель»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-053109-7

Максим Кантор, автор знаменитого «Учебника рисования», в своей новой книге анализирует эволюцию понятия «демократия» и связанных с этим понятием исторических идеалов. Актуальные темы идею империи, стратегию художественного авангарда, цели Второй мировой войны, права человека и тоталитаризм, тактику коллаборационизма, петровские реформы и рыночную экономику — автор рассматривает внутри общей эволюции демократического общества Максим Кантор вводит понятия «демократическая война», «компрадорская интеллигенция», «капиталистический реализм», «цивилизация хомяков», и называет наш путь в рыночную демократию — «три шага в бреду». Книга художественная и научная, смешная и страшная, — как сама наша жизнь.

---

Конфликт демократического общества и обществ тоталитарных легко сформулировать, используя аргументы спора между Западной и Восточной римскими империями. Противоречия западных и восточных обществ, обществ либеральных и традиционных, демократических и тоталитарных явлены нам историей Восточной и Западной римских империй словно бы в свернутом виде.

Упреки, адресованные некогда Византии, веками позже были адресованы социалистическому обществу и вообще восточной модели правления: невозможно объединять власть светскую и духовную, это приводит к нарушению гражданских свобод.

Большинство граждан Западной империи (наследники римского права) усвоили главную мысль критиков империи Восточной: обрядовая пышность подавляла там смысл религиозного ритуала, государственная идея заменяла духовные искания, а духовная власть и власть светская были сконцентрированы в одной фигуре — в фигуре басилевса, то есть императора. Если духовный лидер наделяет правом на власть, а светский лидер это право использует, то в лице восточного императора наблюдается явный перебор: право на власть и власть сама по себе — совмещены в одном лице. Знаменитая симфония власти, коей гордится Византия, в глазах западного демократа — нарушение гражданских конвенций.

Советский Союз, славянские социалистические страны и даже некоторые тоталитарные режимы, которые никак не могли считаться наследниками Византии, были уличены в использовании именно этой модели управления — считалось, что такая модель власти и есть родовая примета тирании. В Корее, Сербии, Ираке, Иране, Румынии злокозненные тираны являлись одновременно и духовными отцами нации, то есть являли своей властью вопиющее противоречие с точки зрения римского права: они легитимизировали сами себя.

Россия, переживая изоляцию от Европы, особенно сильно томилась своим прошлым. Одной фразы Чаадаева («Россия пила из нечистого источника»), фразы, вообще говоря, бездоказательной, хватило на то, чтобы поколения демократически настроенных людей стали проклинать свое происхождение и веру отцов. Еще резче о дурном влиянии Византии отзывался де Местр: «преступления и бред, в которые впала Византийская империя», оказали роковое влияние на Россию. И как же обитатели российских бредовых пустырей чаяли вырваться на Запад — к праву и легитимности. Жители тоталитарного государства желали полноценного демократического строя, где понятия не подменяют друг друга, где интимный мир души, мир внутренней свободы не подвластен гнету сатрапа. Представлялось, что именно демократия и обеспечивает разделение мира внутренней свободы и мира внешнего долга. Правитель в демократическом государстве — лишь исполнитель закона, наемный менеджер, но не сатрап.

Но, здраво рассуждая, демократическая модель общества предлагает вариант правителя не менее противоречивый и столь же уязвимый для логического анализа.

Римский император, сочетающий в себе черты демократа и монарха, — такая же нелепость, как византийский император, сочетающий власть светскую и духовную. Как можно одновременно быть за демократию — и за империю? Как можно воплощать собой свободу и право каждого и одновременно претендовать на подчинение и верность каждого? Это же, если смотреть на вещи непредвзято, просто невозможно, это чушь. Однако практика демократического управления подводит именно к этой формуле власти.

Когда прямая демократия заменяется представительской, когда представители формируют номенклатуру, а номенклатура выбирает своего лидера — этот образовавшийся лидер делается воплощением народа, он становится воплощением демократии. Именно по демократическим законам и по демократической логике он пришел к власти — и отныне он «гарант» прав и свобод многих, он и есть демократия. Одновременно этот же самый человек является императором, поскольку вся полнота власти и все свободы принадлежат ему. Что с того, что он вознесен на вершину как символ свобод — он и сохранит в себе это значение, наряду с властностью императора. Таким гарантом свобод и власти одновременно был император Октавиан Август, и современные правители берут с него пример. Длительное правление, с необходимой жестокостью и разумными свободами, заботой о своем народе и порядком в колониях — идеал цивилизации. Чтобы лучше защищать гражданские свободы, настоящий демократический лидер должен стать диктатором, наладить институт преемников власти, сделаться полновластным господином страны.

Такой демократ-монарх есть естественное порождение демократии, и этой фигурой заканчивались все демократические республики. Так осуществлялся переход от римской республики к императорскому Риму, от французских республик к империям, от Веймарской республики к рейху, от советов — к Советской империи. Таким демократом-императором был Цезарь, таким был Наполеон, и Наполеон III был таким же; таким монархом-демократом был Сталин, такими избранниками-повелителями народа были Гитлер и Муссолини, и сегодняшние правители, длящие свое пребывание у власти во имя блага демократии, в точности такие же. Им все мнится, что они похожи на Октавиана Августа, но первая параллель, которая приходит на ум, — это амбициозный коротышка Наполеон III.

Чтобы такой лидер пришел к власти и стал представлять демократию и империю одномоментно, прежде него должна сформироваться демократически-имперская идеология. Иными словами, должен появиться демократ, искренне, без лести преданно, любящий империю, срастивший в своем сознании эти понятия так, что кажется: одно без другого не существует. Эта задача и решалась в последние десятилетия в капиталистической России.

Возникшая сегодня (и как всегда вовремя) преданная любовь к Петру Первому появилась, как это ни парадоксально, не от желания противостоять Западу — но в надежде на то, что в Западную империю новая капиталистическая Россия войдет, покончив со своими узконациональными особенностями, — через модель большой империи. То будет империя западного образца, с учетом западных уроков, и это даст возможность влиться в большое тело западной цивилизации на равных правах. Дихотомия: национализм — империализм будто бы не оставляет интеллигентному демократу выбора. Неужели же мы хотим российского хаоса — революции, бунта, нигилизма? Да ни в коем случае, и еще меньше этого хаоса хочет наш западный торговый партнер. Народ в данной схеме трактуется как варвар (так его, собственно, и трактовал сыноубийца Петр), и народ должен быть приведен к общим цивилизационным стандартам, чтобы элита общества могла не краснеть за население своей страны, общаясь с зарубежной элитой. Соединяясь в одно целое с западной цивилизацией (ее иногда, для удобства, именуют мировой), элита империи может на законных — и даже этических — основаниях торговать пенькой, лесом, нефтью, алюминием и людьми. Теперь элита представляет нравственный закон и порядок, а не просто бараки да колючую проволоку. Такой закон и порядок и представлял Петр, разрушивший, вообще говоря, всякий порядок власти в России, устранивший престолонаследие — и отдавший страну произволу гвардии и дворцовых переворотов. Упразднивший патриаршество, забравший власть над церковью, окончательно закрепостивший крестьянство, лишивший свобод Украину, император продолжает в нашем сознании оставаться тем, кто принес в Россию права. Подкупает прежде всего образ героя, перешагнувшего через обычай ради «дела», строителя, не обращающего внимания на букву, но пестующего дух. На деле все обстоит прямо наоборот: именно Петр и ввел жесткий регламент империи, а его бытовая размашистость — лишь декорация. Этот тип царя-простолюдина, сделавшего из холопа — князя, панибратствовавшего с челядью и пытавшего сына, неприхотливого в быту и жадного до запредельного разгула, это сочетание «человека как все» и «небожителя» — и есть искомый образ демократа-императора. Разумеется, панибратство с челядью длилось лишь до того момента, пока прихоть не понуждала с челядью расправиться, но как же лестно холопу, если его треплют по щеке. Вообще говоря, Петр Первый был человек жестокий до зверства, сохранились собственноручные заметки царя касательно инструмента для вырезывания ноздрей, он рекомендует устроить дело так, чтобы вырывать все мясо до костей — и однако Петра числят едва ли не покровителем гуманности; единственная цель Петра была обретение государством финансовой и военной мощи — и однако принято думать, что целью его было просвещение России. Невиданные прежде поборы и налоги, поставившие народ в невиданные же условия нищеты и бесправия, нынче в интеллигентной среде принято считать гуманными преобразованиями. Этот поразительный трюк в нашем сознании оказался возможен единственно потому, что Петр олицетворял проверенный историей тип — тип демократа-императора. Демократия (а точнее говоря, тот комплекс благостных чувств, который рождает в современном избирателе этот термин) играет в политике демократа-императора роль исключительно декоративную. Декоративными, внешними были и так называемые западные заимствования Петра, про которые Костомаров однажды сказал совсем просто: «Распоряжения тогдашнего времени, касавшиеся внешней стороны жизни, столько же раздражали современников Петра, сколько принесли вреда России в последующее время… Русский, перенявший кое-какие приемы европейской жизни, уже считал себя образованным человеком, смотрел с пренебрежением на свою народность, между усвоившим европейскую наружность и остальным народом образовалась пропасть. Можно было, вовсе не заботясь о внешности, вести дело государственного преобразования и народного просвещения, а внешность изменилась бы сама собой». Но такой путь слишком долог для императора, который хочет торговать сегодня, богатеть сегодня, владеть сегодня, пороть сегодня. Пока лес (нефть, алмазы, золото, пенька, алюминий) дорожает — надо строить вертикаль власти, а если для крепости империи надо выглядеть элегантно, побрить бороды, разрешить абстракционизм или сплясать вместе с немецким оркестром — то почему бы это и не сделать? Данный тип власти современная идеология и предлагает полюбить — через нее придет наднациональное понимание цивилизации, осуществится идеал — Россия войдет в сонм цивилизованных народов.