Михаил Пришвин - Дневники. 1918—1919

• Название: Дневники. 1918—1919
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: ООО «Издательство «Росток» E-mail: [email protected]
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: ISBN 978-5-94668-059-2 УДК 882

Дневник 1918—1919 гг. представляет собой достаточно большой по объему документ, который можно считать летописью, но летописью своеобразной. Хотя дневник ежедневный и записи за редким исключением имеют точные хронологические и географические рамки, события не выстраиваются в нем в хронологический ряд.

Вопросы, которые поднимает Пришвин в первые послереволюционные годы, связаны с главной темой новейшей русской истории, темой, которая определила духовную ситуацию в России в течение столетия, — народ и интеллигенция.

Дневник первых лет революции — не только летопись, но и история страдающей личности.

---

Из Штирнера: «Если оно (общество) угрожает моей самобытности, то оно становится властью как таковой, властью надо мной, недостижимой для меня властью, которой я могу удивляться, которую могу обижать, почитать, уважать, но осилить или поглотить не могу, потому что я отрекаюсь от себя. Она существует благодаря моему самоотречению, моему бессилию, называемому смирением. Мое смирение создает ее мужество, моя преданность обеспечивает ее господство».

24 Февраля. Галдеж: мужики делят сахар, по полфунта на душу.

Оттепель полная, как весна. За стеною. Я сказал Ивану Афанасьевичу:

— Вы коммунистам не отвечаете, они вам дают идею, а вы им говорите, что живот болит.

— Конечно, так, — ответил Иван Афанасьевич, — но где же ее найти, врасплох попали, не сообразишь. А вы имеете такую идею, есть такая?

— Есть! — сказал я.

И рассказал ему про Штирнера: вся власть заключается во мне, если кто-нибудь взял у меня власть, все равно, коммунист или монархист, значит, я сам виноват, я поддался, я ослабел или просто проспал... Была моя живая воля, теперь надо мной стоит воля насилия, воля общества, государства. Нужно разбить государство-общество и создать союз отдельных.

— Этого я не могу признать, — сказал Иван Афанасьевич, — потому что...

Он задумался и вдруг сказал:

— Я признаю черту.

— Какую черту, где она?

— Вот воробьи сели на окошко, я возьму одного, отверну голову и брошу — для чего это, какой смысл, ну, скажите, какой тут смысл?

— И я не вижу смысла в этом, вы и я составляем союз, чтобы воробьев не трогать.

— Так-то так, — задумался Иван Афанасьевич, — я сейчас о другом вспомнил, рассказать что ли, или не надо? Ну, расскажу: теленка вечером я собрался резать, наточил нож, лег спать. Слышу, в полночь кто-то ребячьим голосом плачет, проснулся, прислушался: теленок! ну, что это значит?

— Как что?

— Да так: стало быть, он понимал, что его резать будут?

— Ну, понимал.

— А мы этого не понимали, что он понимал.

— Ну...

— Вот и все.

— Мы же с вами говорили про союз отдельных.

— Да и я к тому же веду: союз наш будет в понятном, а как же непонятное, не говорю. Промысел и подобное, а ведь всего не обдумаешь, то-то как без союза пойдет, как бы нам из-за малого большое не просоюзничать?

Семидесятилетняя старуха сидит в холодной за неуплату контрибуции, никто не возмущается этим беззаконием и считает возмездием за то, что она деньги наживала кабаком. Говорят, будто бы в день Светлого праздника она заготовляла в кабаке освещенную пасху и зазывала к себе разговляться: ели пасху, разговлялись, наедались, напивались, а к вечеру пьяных выталкивала из кабака, и они в грязи валялись...

Пример поругания мощей Тихона Задонского и встречная легенда, что «батюшка ушел!» показывает всю бесполезность борьбы с религией таким способом.

«Вообще никто не протестует против своей собственности, а только против ч у ж о й. В действительности нападают не на самое собственность, а на то, что она чужая. Хотят получить возможность назвать своим б о л ь-ш е, а не меньше; хотят назвать своим все. Итак, борются против чуждости. И как думают помочь себе? Вместо того чтобы превратить чужое в собственное, разыгрывают роль беспартийного, и требуется, чтобы вся собственность была представлена третьему (например, человеческому обществу). Требуют возвращения чужого не от своего имени, а от имени третьего лица. И вот эгоистический оттенок удален, все так чисто и человечно!» (Штирнер).

«Если все свести к собственности, то собственником будет господин. Итак, выбирай: хочешь ли ты быть им, или же господином должно стать общество? От этого зависит, будешь ли ты обладателем или нищим. Эгоист — обладатель, социалист — нищий. Но нищенство, или отсутствие собственности, является смыслом феодализма, ленной системы, изменившей в течение последнего столетия ленного господина, ибо она на месте Бога поставила "Человека" и стала принимать от него то, что раньше получали милостью Божией. Выше мы показали, что коммунизм с помощью гуманных принципов приведет к абсолютному нищенству, одновременно мы показали, как это нищенство может превратиться в самобытность. Старая феодальная система во время революции была так раздавлена, что с тех пор все реакционные хитрости должны были остаться безуспешными; ибо мертвое — мертво; но воскресение должно было показать свою истинность в эпоху христианства: в потусторонности, в преображенном теле воскрес феодализм, новый феодализм, воскрес под главенством ленного господина — "Человека".

Христианство не уничтожено: верующие правы, считая, что всякая борьба, вынесенная христианством, служит очищению и усилению его; и в действительности христианство было лишь просвещено, и "новооткрытое христианство" стало "человеческим"».

«Как человек я могу иметь право, но ввиду того, что я больше чем человек, а именно особенный "Человек", мне, как особенному, может быть, будет в этом отказано».

Изумительно, когда, читая никогда не читанного автора, встречаешь эти мысли как родные, пережитые, свои. Борьба анархизма с социализмом (личности и общества) — борьба качества с количеством. Трагедия количества: качество, распределенное на всех, перестает быть качеством, оно становится бесцветным, как выстиранный линючий ситец. Пример: библиотека помещика, распределенная в деревенские публичные библиотеки (подумать особенно). Или: богатейшее имение, от раздела ставшее ничем. Другие примеры: золото во дворце царя — медь в руках солдата.

Трагедия качества: не знают, что творят.

Синтез: отдельный кабинет в публичной библиотеке, отдельный номер в общественной бане (так называемый «семейный»), роман с проституткой в публичном доме и т. д. «Национализация специалистов», «обобществление талантов».

Штирнер говорит: «Не познай себя, а реализуй себя». Последняя ценность, по Штирнеру, есть самобытность.

Избушки, занесенные снегом, словно взявшись за руки круговою порукой, стали на пути.

В селе защита — дом, село, а хуторянин один на хуторе.

Реализовать себя — значит (по-моему) отделить себя от общества, выделить свое качество, происходящее «не от мира сего». После этого обыкновенно происходит надувательство: за свое качество я беру деньги, а не может быть такого обмена ценностей не от мира сего с ценностями потребительского общества.

Кажется — тут основная ошибка Штирнера.

Меня купить невозможно, но я — не могу и продать себя: я — дух.

Поэт никогда не продает себя, и если получает деньги за книги, то относится к ним как к чему-то постороннему, и общество (подсознательно) без счета швыряет деньги любимому певцу. Тут установилось отношение на деликатности.

Влюбленные — это эгоисты, любящие весь мир.

Оттепель. Буланая старая лошадь везет больную женщину. У больной вокруг глаз большие черные круги.

По навозной дороге плетется буланая лошадь, ее черные круги вокруг глаз будто черные лужи по навозной дороге. Пятнистый тиф у женщины, влекомой буланой лошадью.

А сон так и не выходит из головы: что же делать?

Иван Афанасьевич принес мне 13 ф. хлеба, бутылку молока и сказал, что это так. Удивился я полученному, но теперь понимаю, это он принес за то, что я буду слушать его и не перебивать.

— Я робкий человек, — сказал он, — мне высказать некому, и что нужно сказать, я не знаю.

Она никому не изменила и довольно сильна, чтобы сознавать это и отстаивать. Единственное, что смущает нас, это действительные страдания нашего друга из-за лишения уюта и, главное, из-за детей, что дети лишаются до некоторой степени матери. Стало быть, нужно просто быть более внимательным — и все!

Она исчезла, ее нет, но мир любви остался, и мало-помалу я освободился от нее и сделал мир любви своим миром. В каждом цвете, в каждом отличии дня и сменности времени года — я вижу радость свою.

А впрочем, она тут ни при чем: разве пуговка кнопки, нажатая рукой младенца, взорвавшая гору.

Как одушевлено крестьянское утро, посмотрите на бочку, на ведро, на коромысло... как живые! Вот девушка взяла на салазки бочку у колодца и убежала куда-то. Бочка на салазках стоит и дожидается терпеливо, совершенно так же, как лошадь, и каждый прохожий осматривает бочку и оглядывается, спрашивая себя: кого это дожидается бочка?

Я согласился с Штирнером, что все мое и мысль чужая — моя, но не нравится мне подчеркнутость этого, как будто к этому сводится все, к вопросу о собственности. И потом «самонаслаждение»: из себя глядя — все хорошо, но если взглянуть со стороны? Вот любовь: я вижу, пара влюбленных вышла из дома: прошла — некрасивы, смешны! Представляю влюбленных таких, чтобы другие приходили в восторг, и нет-нет! Аполлон, Венера, Бог, но не люди...

Она отношение ко мне представляет мужу как гимназистка. А мне она в отношении к мужу представляется мещанкой. Уют ее, принадлежащий мне и уступленный мужу, кажется мещанским. Я ревную ее к мещанину (не Ал. Мих.). Тут малейшее вызывает в душе целую бурю, а она спрашивает: «Почему ты со мной сегодня так далек?» Словом, жить втроем — невозможно.