Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу

• Название: Рейд на Сан и Вислу
• Автор: Петр Вершигора
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

Новая книга Героя Советского Союза П. П. Вершигоры — «Рейд на Сан и Вислу» является как бы продолжением его широко известного произведения «Люди с чистой совестью». После знаменитого Карпатского рейда партизанское соединение легендарного Ковпака, теперь уже под командованием бывшего заместителя командира разведки Вершигоры, совершает еще один глубокий рейд по тылам врага с выходом в Польшу. Описанию этого смелого броска партизан к самой Висле и посвящена настоящая книга. В ней читатель снова встретится с уже знакомыми ему персонажами. Узнает и много новых героев партизанского движения на Украине: бывшего пограничника М. И. Наумова, Героя Советского Союза немца Роберта Кляйна, комиссара батальона венгра Иосифа Тоута и др. Книга написана живо, увлекательно, со свойственным писателю народным юмором.

---

Пошел с ним в этог рейд и другой капитан — командир конотопских партизан Кочемазов, состоявший до того в соединении Ковпака. Перед выходом в рейд на Правобережье я видел его не раз в Брянских лесах. Это был вояка под стать Наумову — честный, прямой, храбрый. А под стать самому Кочемазову были его хлопцы — конотопцы.

Рейд начался из села Суходола — родины Ивана Бунина.

Наумову и Кочемазову пришлось, пожалуй, потруднее, чем Ковпаку. Но успеха они добились немалого. В Степном рейде по тылам группы Манштейна было взорвано десять мостов на железных дорогах Сумы — Харьков и Сумы — Курск, организовано много крушений и столкновений эшелонов. В Ворожбе партизаны освободили из лагеря смерти две тысячи военнопленных, которые почти полностью влились в наумовское соединение. В засадах под Сумами, под Котельвой, Зиньковом и Новомиргородом уничтожены были автоколонны противника, а в Турбаях на Хороле — карательная экспедиция.

В начале сорок третьего года соединение Наумова вышло южнее Кременчуга к Днепру. С установлением санной дороги оно оказалось уже на Днепропетровщине. Затем его отряды устремились на юг — на Одессщину, под Знаменку и до самого Кривого Рога. Достигли Южного Буга и вдоль его течения стали подниматься вверх, к реке Синюхе.

В это время Манштейн нанес свой удар на Левобережье. Харьков опять пал, севернее Белгорода стала постепенно образовываться знаменитая Курская дуга. Наумов и Кочемазов со своим лихим войском решили поспешить на север.

— Между Винницей и Киевом пойдем? К белорусам? — прикидывал по карге Наумов.

— Вправо слишком забирать нельзя, — говорил Кочемазов. — Киев все–таки столица. Не по силам будет… На Винницу, что ли, шандарахнуть?

В этом предложении, казалось, не было ничего особенного. Мало ли областных городов на пути встречалось? Это теперь мы знаем, что в то время представляла собой Винница…

— Ну что ж, — согласился Наумов, — будем так прямо и держать курс.

Они совершили несколько ночных маршей по раз взятому азимуту. Прошли за Умань.

— Пока не защучила нас вражеская авиация, давай один — два перехода в сторону сделаем и — в Голованевские леса. Передохнем там перед новым прыжком по степи, — посоветовал Кочемазов.

— Правильно, — сказал Наумов. — Других лесов здесь нет.

В Голованевских лесах привлекала их еще и посадочная площадка. Они ждали самолетов, чтобы эвакуировать раненых и получить карты, запас которых давно кончился.

Я помнил этот лес с детства. Местные называют его Галочинским лесом, а то и просто — Галбче. Помню и путь из Голованевска через село Станиславчик.

Это–то село и заняли партизаны Наумова. Утром, на рассвете, заскочили в него. Разместились по хатам и тут же, усталые, завалились спать.

Только Кочемазову не спалось. «Надо бы обозы в лес». Вышел на мороз. Дымка, туман. Зашел к Наумову. Командир согласился и отдал приказание.

А через час началась трагедия. Полицейские и жандармы уже засекли их азимут. Доложили начальству. И тут выяснилось, что «степная орда» мчит на ставку Гитлера.

К Голованевскому лесу из Первомайска, Умани, Ново–Украинки, Гайворона спешно подтянулись резервы ставки. Первый эшелон составляли: свежая моторизованная дивизия, два артполка и румынские части из–за Южного Буга.

Наумовские ребята не успели в Станиславчике увидеть первый сон, как против них развернулись две сотни танков. А в село Трояны вступило с полсотни машин с пехотой. Бой был неравный. И к тому же для партизан — внезапный. На полное уничтожение.

Через семь часов боя Станиславчик горел сплошным костром. Контуженный Наумов, сопровождаемый верными ординарцами, отошел в лес, к обозу. А когда стемнело, то выяснилось, что конотопцев в лесу нет. Не было и капитана Кочемазова. До сих пор не известно, погиб ли он в первом бою или отошел за Южный Буг. Может быть, хотел прорваться на Бершадские леса.

Тяжелой, страшной была ночь после разгрома в Станиславчике. Обоз большой, а боевых сил мало. Вместе с ранеными, ездовыми, женщинами осталось всего человек триста. В то же время головная разведка донесла, что со стороны Умани подходит другая немецкая дивизия.

Одна дивизия противника уже охватила лес с запада, вторая должна была замкнуть кольцо. Но в полночь разведчики нащупали выход. И командир решил: всем сесть верхом на коней, проскользнуть оврагами подальше в степь, днем укрыться в балке или на каком–нибудь хуторе, а в следующую ночь — опять на север. Решение единственно правильное! Капитан Наумов из тех людей, которые и в самом трудном положении не теряют присутствия духа.

* * *

Об этой страшной, трагической ночи уже после войны у меня был разговор с двумя учительницами. Они оказались партизанками, участницами и того рейда, и того голованевского разгрома.

— Воевал бы среди нас молодой Фадеев, — сказала задумчиво одна из них, — он бы написал! Сердца дрогнули бы, очи затуманились слезой.

— Ах, какая это страшная ночь! — вспомнила другая. — Были мы обе тогда девчонками лет по шестнадцати. Целый день возились с ранеными, все время смерть перед глазами. А ночью еще страшней. Забились мы под куст. Сидим и плачем. Тихо всхлипываем. Вдруг раздался голос командира: «Кто тут?» Откликнулись. Он остановился, узнал нас. Затем тут же ординарцам и связным какое–то приказание отдал, поднес к глазам руку со светящимся циферблатом и сказал: «Сверить всем часы! На моих сейчас двадцать три часа одиннадцать минут! Ровно через полчаса — прорыв». Нас удивил этот спокойный голос. И эти часы… Мы даже всхлипывать перестали. Думаем, не все ли равно — в полночь или на рассвете кончится жизнь? Зачем сверять еще минуты? А командир опять к связным обращается: «Двух коней запасных приведите!..» Связные в стороны разошлись. Треск сучьев и скрип снега под ногами затих. Наумов рядом с нами присел, к дубу плечом привалился. Мы думали, вздремнул. Сидим тихо, как мыши… со сбитыми коленями, голодные, иззябшие… Помолчал он минут пять, снова поднял руку с часами к глазам и, не оборачиваясь в нашу сторону, спрашивает: «Что, девушки, страшно?» Всхлипнула моя подруга: «Ох, страшно». — «Погоди, не плачь, — сказал командир. — Сейчас верхе все сядем и вырвемся. Но ты хорошо запомни эту ночь. Замуж выйдешь, детей, внуков иметь будешь, а ночь эту помни… Сейчас вам коней хлопцы достанут…» И отошел в сторону. А мы сидим, одна к другой прижались. «Что он, смеется над нами, что ли?» — спрашивает подруга. «Нет, не смеется. Слышишь? Сказал, на коней верхом посадит». — «Да я ведь никогда верхом не ездила». — «Не ездила — так поедешь». И вы знаете — поехали. И прорвались. Прав был командир. Как–то встретила я его на Крещатике. Прямо так на тротуаре и остановила. «Извините, товарищ генерал».. А он на меня смотрит удивленно. Бровь приподнял: «В чем дело, товарищ?» — «А я ведь помню и никогда не забываю ту ночь в лесу под Станиславчиком. Пожалуй, эта ночь была не только самая страшная, но и самая счастливая в моей жизни: я как бы второй раз родилась». Он вспомнил меня и засмеялся: «В моей жизни это тоже была не совсем обычная ночь…»

* * *

Так рассказывала мне народная учительница, бывшая партизанка кавалерийского отряда Наумова.

В ту ночь триста конников прорвались из Голованевского леса в степь. До рассвета отмахали километров сорок. Чуть сереть стало, уже «костыль»[13] в небе урчит — надо прятаться. А в степи нигде ни лесочка, ни хуторка. Голым–голо.

В глубокую балку загнал свою кавалерию Наумов. Коней в снег положили и снегом забросали. Сами бойцы друг друга маскхалатами укрыли. Лежат. Только наблюдателей человек пять — шесть на бугры выставили в маскировочных халатах.

А над Галочинским лесом — канонада, самолеты проходят волнами.

Так продолжалось весь день. А чуть смерклось, кавалерия Наумова выскочила из балки и — опять на север. Шли без карты, руководствуясь чутьем. Двое суток скакал и на север с маленьким отклонением к западу. На третью ночь совсем изнемогли. Надо было лошадей покормить, людям перекусить хоть немного. Решили завернуть на хуторок. Выслали разведку. Там оказались жандармы. Не хотелось шум поднимать, но что поделаешь. Решились на налет. Ровно в полночь застрекотали автоматы, и в несколько минут от жандармов осталось только мокрое место.

Это была охрана одного из запасных узлов связи полевой ставки Гитлера. До самой ставки оставалось каких–нибудь десять километров. Ох, если бы Наумов знал о таком соседстве! Непременно бы завернул туда: помирать, так с музыкой.

Но все это выяснилось гораздо позже.

Помню как сейчас: прискакали лихие кавалеристы к нам на Припять, и я вместе с их начальником штаба стал наносить маршрут Степного рейда на карту. Смотрю — глазам своим не верю.

— Да знаешь, чертов ты парень, — говорю кавалеристу, — ведь вы были от Гитлера в десяти километрах?!