Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма 7-8)

• Название: Смерть на брудершафт (фильма 7-8)
• Автор: Борис Акунин
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-071215-1, 978-5-271-32295-2

«Смерть на брудершафт» — название цикла из 10 повестей в экспериментальном жанре «роман-кино», призванном совместить литературный текст с визуальностью кинематографа.

Повесть «„Мария“, Мария…» (седьмая фильма) проливает свет на таинственную гибель знаменитого линкора. Восьмая фильма «Ничего святого», рассказывает о покушении на жизнь российского императора.

---

Поручик, выписывая что-то на листок, пожал плечами:

— Немцев у нас полно, в том числе и лютеран. Я недавно смотрел статистику по Петрограду. Больше десяти процентов столичного населения — лютеране. В Германии тоже много кто учился. Ну а уж насчет немецких родственников… Тогда, простите, нужно начинать с государя императора. А заграничные поездки я сейчас выпишу, со всеми датами. Нужно будет отправить в Петроград для проверки. Думаю, в любом случае завтра утром всё станет ясно.

— Когда он перед отъездом будет отправлять телеграммы? — понимающе кивнул Назимов. — Штернберг посылает их целую пачку. Идеальное прикрытие для экстренной связи. В восемь, за час до отправления, я объявлю порядок следования поездов. Он должен передать эту информацию сообщникам. Перехватим депешу, выявим адресата — и тогда господина камергера можно брать. Конец операции. По-моему, недурно.

Офицеры поглядели друг на друга и хищно улыбнулись.

— Так что, Георгий Ардалионович, ждем до утра? За это время, возможно, и связной в лазарете чтонибудь полезное набредит.

Не набредит

Охранник мучительно всхрапывал, перемещаясь из царства Морфея в царство Аида. Зепп на него не оглядывался. Такая у человека служба. Давал присягу живота не жалеть, так не кряхти.

Вот связного было жалко. Крепкий орешек. Мог бы еще пригодиться, но не повезло парню. Хорошо бы узнать, на чем он попался. Не подставил ли Шаркуна, агента из литерного?

Днем тот был еще цел, прислал по дублирующему каналу подтверждение насчет 9 часов. Если Шаркун сгорел — беда. Никакой телеграммы завтра не будет, акцию придется отменять.

Теофельс потряс раненого за плечо, ударил по щеке. Голова мотнулась, приоткрылись мутные глаза.

— Это я, — сказал Зепп. — Всё в порядке. Пришел вас спасти.

Не слышит. Оскалил зубы, с ненавистью пролепетал:

— Помазанник, мать его… Шею… шею свернуть…

И отключился. Не достучишься.

Про «шею» он бредил и при стенографисте. Вон на листке написано: «Шею… Как курице… Нрзб.» Хорошо про помазанника не сболтнул, а то сразу навострили бы уши.

Ладно, делать нечего.

Майор достал шприц, зажал раненому рот, чтобы не вскрикнул, и сделал инъекцию — можно сказать, избавил страдальца от мук, а себя от проблемы.

До конца смены сюда вряд ли кто-нибудь сунется. Когда войдут — обнаружат два трупа. На подозрении некий Башмачкин, покинувший дежурство якобы по срочному вызову. Понятно, что немецкий агент — зачистил концы, обычное в разведке дело. Только где его, Башмачкина, искать?

Отменят из-за такого пустяка поездку императора в штаб Юго-Западного фронта? Навряд ли. Ничего кроме смутных подозрений у полковника Назимова нет и быть не может.

Всё. Теперь только дождаться телеграммы.

«Я обязан свой долг любить»

Глухой ночью в двух поездах, стоявших на соседних путях, горели окна. Из второго вагона литерного «Б» доносились звуки пианино, приглушенные хитрыми стеклами, и удивительной красоты мужской голос пел трогательное, не совсем понятное:

Я обязан свой долг любить
Беззаветней, чем наш союз.
Мономахов венец носить —
Богоданный, но тяжкий груз…

Это был романс, сочиненный Татьяной Олеговной Одинцовой ко дню тезоименитства императрицы. Поскольку пелся он как бы от имени августейшего супруга, Алексей долго отказывался исполнять песню. Но мелодия была красивая, слова о печалях царственной любви грустны, а взгляд Татьяны Олеговны проникновенен, и в конце концов поручик взял партитуру, запел в четверть силы.

Настроение у Романова нынче было особенное. Приподнятое в предвкушении удачной охоты и в то же время какое-то томительное. Должно быть, поручик несколько разнежился от галантерейной жизни в мягком купе, от чистых простыней да лейб-буфетного питания. Или, возможно, дело было в Одинцовой. Несколько месяцев Алексей не пел, не садился к инструменту. Конечно, и некогда было, но дело не только в этом. Казалось, железа души, что ведает музыкой, перестала вырабатывать свою волшебную секрецию.

Но заглянул Алексей в салон на тихий перебор клавиш — Татьяна Олеговна напевала про отцветшие хризантемы, — и что-то в груди шевельнулось. Подхватил. Она изумленно подняла на него глаза, замолчала, но движением головы, взглядом попросила продолжать. Романов кончил про хризантемы, спел про лунную ночь. На ресницах фрейлины заблестели слезы. От долгого неупотребления баритон несколько одеревенел, в нем проступила непозволительная хрипотца, но, судя по лицу Одинцовой, голос не утратил власти над женским сердцем.

Среди всякого прочего, страшного и гадкого, война научила Алексея одному важному навыку: сполна жить настоящим моментом, ибо завтрашний день может не настать. Покойная ночь, уютный свет лампы, хорошее пианино и милая, умная, всё понимающая женщина. Это ль не подарок судьбы среди грязи, смерти и ужаса?

Оказывается, внутренняя музыка в Алеше не умерла. Она просто затаилась, дожидаясь возвращения к нормальности.

Глядя на блестящие слезами глаза фрейлины, на ее вздымающуюся грудь, Романов подумал, что иметь дело нужно только с людьми, которых волнует музыка, а на всех прочих нечего тратить себя и свою жизнь.

Спел он Татьяне Олеговне про Мономахов венец, она поблагодарила и стала мечтательно говорить о блаженном времени, когда наконец прекратится война и мир начнет выздоравливать от безумия.

— Вы станете знаменитым певцом, будете концертировать по всему свету. Люди так устанут от горя и уродства, что всей душой потянутся к прекрасному. Им захочется радости и красоты. Вам будут устраивать овации, забрасывать цветами. В вас будут влюбляться прекрасные женщины…

— Как вы? — лукаво спросил он, любуясь ею.

Одинцова улыбнулась:

— О нет, совсем молодые. Хризантемы, которые еще не отцвели.

Оставить это заявление без опровержения было бы неучтиво. Он наклонился, поцеловал ей руку.

— С вами интереснее.

Татьяна Олеговна ласково высвободилась и легонько, без кокетства, толкнула офицера в лоб:

— Не комплиментничайте. Лучше пойте.

В полусумраке она казалась молодой и обворожительной.

Ну, петь так петь.

— Что вы так коварно улыбаетесь? — засмеялась Одинцова.

— «Furtiva lagrima», — объявил поручик вместо ответа. — Сможете аккомпанировать? Тогда я встану.

Она наивно заиграла вступление, не чувствуя ловушки.

А дело в том, что, если эту арию классического тенорного репертуара исполнить медовым баритоном, тут растает всякая женщина, даже наистрожайших правил. Если же не растает, то это никакая не женщина.

Татьяна Олеговна оказалась женщиной самой что ни на есть настоящей. Едва злоумышленник допел первую строфу, фрейлина уронила руки на клавиатуру и опустила голову.

— Знаете, — сказала она странным голосом, — когда я была молодой, мне ужасно хотелось полюбить. Один раз и на всю жизнь. Девушкой я не позволяла себе ни в кого влюбляться — боялась растратиться на пустяки. Но тот, кого я ждала, мне не встретился. Может быть, я его не разглядела. Или круг общения был не тот. А потом я перестала ждать, и оказалось, что так даже лучше. Не ждать того, кто придет и всё изменит, а жить сама по себе…

Как тут было удержаться? Алексей опустился на колено, взял ее кисть, прижал к губам. Теперь Одинцова руки не отняла, ее пальцы задрожали. Поручик приподнялся, чтобы обнять фрейлину за плечи — но она нежным движением коснулась его лица. Вроде бы погладила по щеке, но в то же время и остановила.

— Погодите. Сколько вам лет?

— Двадцать пять, — сглупил Романов.

— О боже! — Татьяна Олеговна вскочила, будто обжегшись. — Я надеялась, хотя бы тридцать! Вы выглядите старше. Нет-нет, Алексей Парисович, это совершенно невозможно.

Он снова потянулся к ней, но и сам увидел, что момент упущен. Одинцова поправила платье, рассмеялась.

— Грех вам. Чуть не погубили старую деву брачной трелью соловья. — Посмотрела на часики. — Ах, половина четвертого! Спать, спать… Наверное, после такого не уснешь. Но всё равно. Слишком поздно.

Последние слова она произнесла с особенным выражением, словно желая подчеркнуть их двойной смысл. Погрозила пальцем, ушла.

Алексей весело поклонился вслед.

«Ничего не поздно. Наоборот, рано. Вот завершу операцию и займусь вами, сударыня, всерьез. Вы еще не слышали, как я пою элегию Массне».

Хронометраж

8.00

Назимов обошел все купе и сообщил, что литерный «Б» отправляется в путь первым, ровно в девять часов, однако в целях дополнительной безопасности, достигнув сортировочной, встанет на запасной путь и пропустит императорский состав. Таким образом, порядок следования на сегодня следующий: впереди поедет поезд «А», за ним с получасовым интервалом — поезд «Б».