Евгения Изюмова - Дорога неровная

• Название: Дорога неровная
• Автор: Евгения Изюмова
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-88394-063-3

Роман «Дорога неровная» о судьбе нескольких поколений одного русского рода, который практически стал историческим, потому что человек в любое время связан с реальными историческими событиями, и в романе много имен, влиявших на ход истории России. Так что роман «Дорога неровная» это еще и познавательный роман для тех, кто не знал те имена. Он написан хорошим легким и богатым языком, удачно подобраны и эпиграфы для каждой главы, которые тоже напоминают читателю, что были на Руси прекрасные поэты — Николай Некрасов и Сергей Островой.

Эта электронная версия книги создана для библиотеки Либрусек (http://lib.rus.ec) и размещается в библиотеке Либрусек с разрешения автора книги на условиях лицензии Creative Commons: Attribution — Non-commercial — No Derivatives (by-nc-nd). Лицензия «С указанием авторства — Некоммерческая — Без производных» Если вам понравилась книга и вы хотите сделать пожертвование то используйте Яндекс-деньги 41001776317077

---

Лето — чудесное время. Вечерами Дружниковы всей семьей — отец летом редко посещал пивнушку — в сопровождении Ярика иногда прогуливались по парку или сидели до полуночи перед стареньким радиоприемником, слушая музыку или радиоспектакли. Потом обсуждали услышанное. А Смирнов рассказывал об артистах, когда слышал знакомые имена, оказалось, он многих знал, дружил. Он видел почти все спектакли в московских или ленинградских театрах. Однажды вернулся с прогулки со знаменитым летчиком-полярником Михаилом Водопьяновым, который курсировал по Уралу с лекциями об авиации. Шура читала о нем, но еще интереснее рассказывал о нем Николай Константинович. Герой Советского Союза Михаил Васильевич Водопьянов воевал и в гражданскую войну, и в Великую Отечественную, но все же был больше был знаменит спасением челюскинцев и полетом на Северный полюс для высадки полярной экспедиции.

В 1933 году о пароходе «Челюскин» знала, наверное, вся страна. 10 августа «Челюскин» отплыл их Мурманска, на его борту находились сто человек. Экспедицию возглавлял Отто Юльевич Шмидт. Цель — проход по трудному Северному пути из Атлантического океана до Тихого, который пытался пройти в 1740 году капитан В. В. Прончищев на судне «Якутск», штурманом которого был Семён Иванович Челюскин. Судно было затерто льдами. И то же самое произошло и с пароходом, «однофамильцем» Семёна Ивановича 19 сентября 1934 года. В пятнадцами милях была чистая вода, а далее — Берингов пролив, но «Челюскин» не мог пробиться сквозь льды, и начался многомесячный дрейф. И поскольку к пароходу сумели добраться чукчи, то с ними обратно успели переправить на материк восьмерых больных.

12 февраля началось интенсивное сжатие льдов. К утру ледяной панцырь разломил днище, через которое хлынула вода затопила судно. Люди были быстро и организованно эвакуированы на льдину. Удалось спасти продукты, которых могло хватить лишь на два месяца, теплую одежду, палатки, сохранился и строительный лес, из которого потом построили барак, где поместили женщин, больных и детей — двухлетнюю Аллочку Буйко и крошечную Карину Васильеву, которая родилась на борту парохода. На следующий день, в 15 часов 30 минут «Челюскин» затонул, окончательно раздавленный льдами. На Большую землю о трагедии сообщили только на следующий день, когда отремонтировали рацию. После этого сообщения сразу же началась организация спасательных работ, которые можно было осуществить только с помощью авиации. Но только в марте началось спасение людей со льдины, за это время несколько раз переносили лагерь с места на место, соорудили 15 аэродромов, потому что началось уже таяние льда. База спасательной экспедиции находилась в селении Ванкарем, оттуда и летал Водопьянов к лагерю челюскинцев. Вместе с ним летали и снимали с льдины по 3–4 человека летчики Молоков и Каманин, делая по несколько рейсов за день, и, наконец, 13 апреля 1934 года спасательная операция была завершена. Им, а также летчикам Леваневскому, Слепневу, Ляпидевскому и Доронину, присвоили звание «Герой Советского Союза», которое было учреждено 16 апреля 1934 года, и эти семь летчиков — первые советские люди, кто был удостоен такого высокого звания.

А через год Отто Юльевич Шмидт обратился к Михаилу Васильевичу Водопьянову взяться за разработку проекта полета на Северный полюс, чтобы доставить туда оборудование и зимовщиков. И 21 мая 1937 года Водопьянов оказался на Северном полюсе, там на очень удобной льдине, на которой потом был оборудован аэродром — на о. Рудольфа ожидали взлета другие самолеты. На этой же льдине начала свой путь к славе первая дрейфующая Полярная станция, начальником которой был Отто Шмидт.

И вот Смирнов, увидев афиши со знакомым именем, явился к Водопьянову в гостиницу, а потом привел его и к себе. Павла и Шура прямо-таки обалдели, увидев знаменитого летчика, а тот вел себя запросто, словно бывал у Дружниковых ежедневно.

Шуре нравились рассказы отца, она жадно слушала, поражаясь его памяти: пьяный-пьяный, а Есенина мог читать наизусть целый вечер. А то Шура брала в руки гитару, и они втроем негромко пели, опять же что-нибудь есенинское, и как же Шура любила в такие моменты отца, доброго, мудрого, знающего, казалось обо всем и про всех.

Но до лета было далеко, и Смирнов приходил каждый день навеселе, куражился над матерью, и Шура не выдержала, заявила Павле Федоровне:

— Сколько можно терпеть выходки этого алкаша? Или он, или я! Не уйдет он, уйду я!

Павла Федоровна, попав в жесткие тиски между дочерью и мужем — иначе она и не могла назвать человека, с кем делила кров двенадцать лет, заплакала. Да, Смирнов был ей дорог, она боролась за него все эти годы. Устала бороться, но в то же время и любила его. Но, несмотря на свою любовь, она не могла предпочесть Смирнова своей дочери. Потому и состоялся тяжкий разговор:

— Николай, ты никак не хочешь понять, что жить так больше нельзя, ведь стыдно из-за тебя перед людьми, — Смирнов фыркнул презрительно: тоже мне, мол, нашла людей на улице Лесопильщиков — одни работяги с лесокомбината. — Если водка дороже тебе, чем я и Шура — уходи.

— Ну и уйду! Я-то без вас проживу, у меня пенсия большая, вот вы проживите на твои гроши, — в нем взыграла давнишняя спесь, однако Смирнов на время укротил ее, чтобы дождаться получения пенсии. Он маялся несколько дней, слонялся по комнате из угла в угол или же сидел возле окна, глядя на заснеженный двор, не разговаривая с Павлой Федоровной и Шурой, теша себя радужной мечтой на благополучное будущее. Получив пенсию, молча покидал вещи в чемодан, молча ушел.

В доме стало тихо. И мать, и дочь, проводили бессонные ночи, таясь друг от друга, каждая на своей постели. Но что может быть тайным в одной комнате, где тесно не только вещам, но и людям, если вдруг им захочется побыть в одиночестве? Павла Федоровна похудела, беспрестанно курила, стала потухшая, тихая, ограничиваясь в разговоре чаще всего словами «да» или «нет». И Шуре было душевно плохо. Конечно, стало намного спокойнее, тише, чище, но мать страдала, и чтобы не видеть ее набухшие слезами глаза, которые в любой момент могли пролиться, Шура скрывалась в своем закутке, отгороженном от всей комнаты платяным шкафом и занавеской.

Так прошло десять дней — в молчании, которое вскоре могло стать враждебным, потому что Шура чувствовала: мать жалеет, что пошла у нее на поводу, а теперь вот переживает, что Смирнов где-то бродит, ведь старик уже, сердце больное. Разум пятнадцатилетней девчонки забился в отчаянии: что делать? Ненависть к отчиму еще не утихла, но и мать жалко. И зачем она так резко заставила мать выгнать отчима? Пусть бы уж маялась с ним, все равно после окончания школы Шура хотела уехать на учебу, а там неизвестно как бы жизнь повернулась.

Проблема разрешилась сама собой неожиданно и просто, словно кто-то подслушал мысли девушки: однажды вечером в дверь комнаты раздался робкий стук, и на пороге встал Смирнов — жалкий, обросший, замерзший — на улице мороз под сорок градусов. На нем вместо нового полупальто была надета рваная и грязная телогрейка, вместо новой пушистой собачьей шапки — облезлый «кролик», на ногах — старые растоптанные подшитые валенки.

— Поля, можно я хоть на кухне погреюсь? Замерз… — он обращался к жене, но смотрел на Шуру.

Девушка закаменела, а мать повела Смирнова на кухню. Он разделся, и Павла Федоровна увидела, что Смирнов без пиждака, в нестираной рваной рубахе, что руки у него черны от грязи. У Павлы Федоровны на глазах мгновенно «закипели» слезы.

— Поля… — робко попросил Смирнов. — Налей мне, пожалуйста, кружку чая. Я очень хочу кушать.

То, что он голоден, Павла Федоровна и без его признания видела. Она молча налила ему борща, поставила перед ним чашку чая, на тарелочке — хлеб горкой. Смирнов с жадностью голодной собаки набросился на еду, проливая борщ на рубашку, заглатывая хлеб огромными кусками, обсыпая колени хлебными крошками. И тут в кухню вошла Шура. Смирнов застыл испуганно, не донеся ложку до рта, в глазах его мелькнуло что-то невыразимо страдальческое, он прошептал:

— Сейчас, Шурочка, я уйду… Вот я…

Жалость не просто пришла к Шуре, она, как пуля, прострелила сердце: и это человек, который воспитывал ее, которого Шура уважала, любила — именно так, она поняла это в бессонные ночи. Он так опустился. Выходит, ничего Смирнов не значит без нее и матери? Выходит, не он был им опорой, а они — ему? И она вымолвила глухо:

— Да ладно, спи в кухне. Куда ты на мороз пойдешь?

И такая благодарность появилась в глазах отчима, нет — отца, ведь именно так она всегда звала Смирнова, что Шура, едва не заплакав от жалости к нему, выскочила из кухни. Она могла только догадываться, о чем говорили потом отец с матерью.

А они ни о чем не говорили. Когда мать убирала со стола посуду, Смирнов взял ее руки и благоговейно поцеловал, а она прижала его голову к животу и молча гладила поседевшие волосы. Так и молчали они, двое несчастных людей, привязанных друг к другу странной необъяснимой и непонятной окружающим любовью.