Евгения Изюмова - Дорога неровная

• Название: Дорога неровная
• Автор: Евгения Изюмова
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-88394-063-3

Роман «Дорога неровная» о судьбе нескольких поколений одного русского рода, который практически стал историческим, потому что человек в любое время связан с реальными историческими событиями, и в романе много имен, влиявших на ход истории России. Так что роман «Дорога неровная» это еще и познавательный роман для тех, кто не знал те имена. Он написан хорошим легким и богатым языком, удачно подобраны и эпиграфы для каждой главы, которые тоже напоминают читателю, что были на Руси прекрасные поэты — Николай Некрасов и Сергей Островой.

Эта электронная версия книги создана для библиотеки Либрусек (http://lib.rus.ec) и размещается в библиотеке Либрусек с разрешения автора книги на условиях лицензии Creative Commons: Attribution — Non-commercial — No Derivatives (by-nc-nd). Лицензия «С указанием авторства — Некоммерческая — Без производных» Если вам понравилась книга и вы хотите сделать пожертвование то используйте Яндекс-деньги 41001776317077

---

Дома Шура делилась с матерью всеми сомнениями, радостями, рассказывала о событиях в типографии, жаловалась, если что-то не удавалось. И как-то незаметно они стали не просто близкими родственницами, отношения их перешли в самую крепкую связь, когда родители становятся еще и друзьями своих детей.

Они слушали вместе радио, смотрели телевизор, обсуждали события в мире. Павла Федоровна сокрушалась, что между Индием и Пакистаном идет война, и Советский Союз встал на сторону Индии: почти тридцать лет прошло после окончания войны с фашистами, а все в сердце рана кровоточит, ей было страшно, что война вновь может прийти к ним. А Шура больше говорила о событиях в СССР, причем критически отзывалась о деятельности правительства. Павла Федоровна, воспитанная в почитании вождей, патриотка, для которой все российское и советское было святыней (впрочем, в последнем Шура не отличалась от нее), удивлялась, как это дочь может так свободно и даже с оттенком пренебрежения отзываться о Брежневе, которого Павла Федоровна очень уважала. Шура тоже помнила, как стало сразу легче жить после отстранения Хрущева от власти, но что-то было уже не то в поведении главы страны и партии, что-то уже претило ей, и она открыто говорила об этом матери. Шуре не нравилось, что СССР помогает странам Варшавского договора и прочим странам, которые обращаются к советскому государству не столько за моральной, сколько за материальной поддержкой. Эта материальная поддержка равнялась сотням миллиардов рублей. А между тем, неплохо было, если бы мать получала не сорок пять рублей пенсии, а, к примеру, сто сорок пять. Да и ее студенческая стипендия позволяла лишь с голоду не умереть, и то при условии, что студент живет в общежитии. Она с подругами покупала самое дешевое, чтобы хватило стипендии на все расходы, так что главным ежедневным продуктом питания у них была кабачковая икра — двенадцать копеек пол-литровая банка. И самое интересное, что никто из них не подозревал: пройдет всего-то двадцать лет — для вечности это, вероятно, подобно одной миллионной доле микрона — и та же самая баночка станет дороже в десять раз, и цена ее будет расти из года в год. И Шура тоже про это не думала — стоимость продуктов в начале семидесятых лет была стабильной, и человек, имеющий зарплату около двухсот рублей, считал себя вполне обеспеченным, но считала, что России, самой большой республике СССР пора прекратить изображать из себя заботливую старшую сестру по отношению к другим республикам. А Союзу — по отношениям к странам социалистического лагеря. На память пришла вычитанная где-то фраза, что царь Александр III сказал: «У России не было, нет, и не будет друзей», — и если что-то с Советским Союзом случится, и он не сможет оказывать помощь, бывшие друзья отвернутся от него. Вот как в истории с мамой и ее сестрами: мама вырастила их, а потом они всю жизнь нападали на нее, пытались ее подмять под себя, морально поработить. И Шура даже предположить не могла, насколько она близка к истине…

— Шурка, где ты набралась такой крамолы? — ужасалась мать.

— Где-где… Что я — без головы? Ничего не вижу и не замечаю? А любимый твой Брежнев до того привык к овациям, что в Туле, помнишь, как присвоили звание город-герой, он перечислял успехи туляков, а народ, понимаешь, безмолвствует. Он возьми и скажи: «А почему вы не аплодируете?» Он уж привык, что все речи его бумажные на «ура» принимаются, во всех газетах печатаются и на собраниях обсуждаются.

Павла Федоровна помнила ту речь генерального секретаря в Туле (она всегда внимательно слушала его выступления по радио), и фразу ту хорошо помнила, как и то, что при повторной трансляции ее «вырезали». Но уважение к Брежневу не исчезло, наоборот, Павла Федоровна нашла оправдание:

— Да ведь старый он, вот и чудит.

— Вот именно — старый! И что — умнее любого другого старика? Мозги-то у всех из одного вещества. Беда в том, что мы выбираем руководителя один раз и до его смерти, как цари становятся. А надо их чаще менять. Ведь это все равно, что на обычном предприятии: директор давно работает, всех знает, это, конечно, хорошо, из этого для предприятия можно выгоду извлечь. Но ведь и блатных имеет гораздо больше, чем новичок, любимчиков всяких — каждый сам себе команду подбирает. А потом, помнишь, как бабушка говорила: «Отсеки руки по локот, кто к себе не волокот». Вот и волокут…

— Ох, Шурка, влетишь ты в историю со своим языком, — пугалась мать. — Хоть при посторонних такое не говори, береженого-то Бог бережет.

Но сама Шура никогда не ощущала никакой тревоги, свободно высказывала свое мнение и никого не боялась. Она не знала ни одного знакомого матери или отца, кто бы подвергался репрессиям. Правда, был у отца дружок-собутыльник, сын священника, который всегда хвастался, что сидел в подвалах НКВД три дня, потом его оттуда просто вышвырнули. «Понимаешь, Константиныч, просто дали пинка под зад, я аж перекувыркнулся, сказали, что нечего дураку в подвале сидеть!» — попович рассказывал это все с досадой, словно сидеть в подвале арестованным для него была великая честь. Это был единственный «политический», с кем была знакома Шура. Да и ссыльные поволжские немцы не особенно злились, что во время войны их сорвали с родных мест. Более того, когда разрешено было вернуться на прежнее место жительства, многие остались в Тавде — здесь уже построены добротные дома, созданы новые семьи, выросли дети.

Шура помнила, как Амалия Павловна Плашинова однажды сказала Павле Федоровне: «То, что нас выслали, в том мало радости, да ведь война была, не все немцы одинаковые были, случались и предатели. А вот моя знакомая из Минвод, так та даже довольна была, что ее выслали. Она сказала, что таким образом избежали беды. Ведь если восстали бы против немцев, фашисты бы их убили. А если бы сотрудничали с немцами, то потом свои бы в лагерь загнали».

Вскоре к их спорам стал присоединяться Виталий Изгомов — он стал заходить к Дружниковым каждый вечер. Виталий чуть не совершил «очередную жизненную ошибку» — едва не женился. Работала с ним одна разбитная разведенная бабенка, как-то раз под настроение да рюмочку оказались они под одним одеялом, все сладилось, и Виталий решил предложить ей руку и сердце: надоело в отчем доме жить да на мать смотреть. Та согласилась принять предложение, назначили день, чтобы пойти в ЗАГС подать заявление на бракосочетание. Виталий, перед тем, как поехать к невесте, явился при полном параде к Павле Федоровне — Шура тогда еще работала в Свердловске — и сказал:

— Ну, тетя Поля, благослови меня, как мать: поехал жениться.

Павла Федоровна поцеловала парня в лоб и даже перекрестила, мол, иди с миром. Но к вечеру Виталий явился к ней, сильно выпивший, и, нервно хохотнув, заявил:

— Ох, чуть я, тетя Поля, новую ошибку не совершил, — и рассказал, что приехал к невесте в назначенный срок, а ее мать говорит, что невесты дома нет. «Как так нет? Договаривались же!» — изумился Виталий, а мать ответила, дескать, и знать ничего не знает. Вышел Виталий на улицу, начал прикуривать, да пока спички ломал от волнения, подошла соседка и ошеломила: «Парень, не лезь ты к этой „простигосподи“, у нее сотня таких, как ты, женихов. К ней вчера хахаль какой-то приехал на „Волге“, вот она с ним как уехала, так досель и не вернулась. Так что беги, пока ее дома нет, а то захомутает, наплачешься потом…»

Виталий начал оказывать знаки внимания Шуре, и Павле Федоровне все это очень не нравилось: охмурит девку, ведь мужик разведенный, однако не мешала молодым людям поговорить наедине, но и не спала до тех пор, пока не захлопнется дверь за гостем. Однажды Виталий, смущаясь, пригласил Шуру в кино. Девушка согласилась, решив, что если раз-другой сходит в кино, от этого худа никому не будет, и с удовольствием отметила, что Виталий обрадовался ее согласию.

Постепенно Шура привыкла к походам в кино, к тому, что Виталий после работы по дороге домой заходил к ним, к их пешим прогулкам по ночному городу. Виталий был по-рыцарски услужлив: выйдя из автобуса, подавал Шуре руку, перед выходом из дома помогал ей одеваться. Он и по хозяйственным делам готов был помочь. Его улыбка уже не казалась ехидной, а даже приятной. Нравилось и то, что называл ее Сашей, а не Шурой, как другие. Но что покорило девушку окончательно, так это необычная для мужчины сдержанность в общении, а ведь чувствовала, что у Виталия к ней не только душевное влечение, чувствовала, как дрожит его рука, когда он обнимал ее в темном зале кинотеатра.

Шура сравнивала Виталия со Стасом, с грустью сознавая, что сравнение не в пользу Стаса, который все молчит да краснеет, а Виталий вьется вокруг с полной готовностью помочь, услужить, совершить все, что захочет Шура. Ну, а Стас… Что ж, насильно милой не станешь, уж если в бесшабашное время производственной практики она не сумела расшевелить, затронуть его сердце, зажечь любовью, то сейчас она для этого и пальцем не шевельнет. Может быть, это было неправильно, может, надо было пойти наперекор судьбе, которая упорно подталкивала ее к Виталию Изгомову, начиная с момента распределения на работу в техникуме? И с ним судьба так же поступала: должен был ехать после армии с друзьями примерно в те места, куда намеревалась отправиться и Шура, но почти в одно и то же время оба изменили решение и начали двигаться навстречу друг другу. Но человек никогда в юности не думает о превратностях судьбы, о противостоянии ей. Он просто живет и поступает так, как считает правильным, и лишь к старости понимает — ничто в его жизни не было случайным, и тогда начинает особенно ценить пословицу: «Человек предполагает, а Бог — располагает».