Евгения Изюмова - Дорога неровная

• Название: Дорога неровная
• Автор: Евгения Изюмова
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-88394-063-3

Роман «Дорога неровная» о судьбе нескольких поколений одного русского рода, который практически стал историческим, потому что человек в любое время связан с реальными историческими событиями, и в романе много имен, влиявших на ход истории России. Так что роман «Дорога неровная» это еще и познавательный роман для тех, кто не знал те имена. Он написан хорошим легким и богатым языком, удачно подобраны и эпиграфы для каждой главы, которые тоже напоминают читателю, что были на Руси прекрасные поэты — Николай Некрасов и Сергей Островой.

Эта электронная версия книги создана для библиотеки Либрусек (http://lib.rus.ec) и размещается в библиотеке Либрусек с разрешения автора книги на условиях лицензии Creative Commons: Attribution — Non-commercial — No Derivatives (by-nc-nd). Лицензия «С указанием авторства — Некоммерческая — Без производных» Если вам понравилась книга и вы хотите сделать пожертвование то используйте Яндекс-деньги 41001776317077

---

За Лукерьей Подыниногиха приданое выделила такое, что женихи несколько лет каждый день обивали пороги. А замуж отдала Лукерью за того, кто не смел даже к воротам приблизиться: за тихого и улыбчивого Илью Агалакова, парня из бедной семьи, певуна на всю деревню, лишь потому, что приметила однажды, как глянули влюбленно друг на друга Илья и Лукерья, вероятно, помнила Анисья, как несладко бабе с нелюбимым, хоть и покладистым мужем. Лукерья с Ильей жили душа в душу до самой смерти Ильи, потому что, женившись по любви да получив в руки землю, деньги на дом и обзаведение живностью и прочим, что необходимо в доме, он умело взялся за дело, и вскоре встал вровень с другими зажиточными селянами.

А вот Павлу сосватала невесту бойкую и разбитную, может, оттого, что Павел уродился рохлей и не смог бы сам по уму вести хозяйство. И тоже не ошиблась — Павлово семейство жило в достатке, не давала Павлу жена бока пролеживать, на поле и на покос всегда именно он первым выезжал.

Услышав историю родовы Федора, Валентина поняла, в кого характером ее свекровь — в свою мать, пожалела, что не переняла Лукерья от нее способность видеть хорошее в людях независимо от их веры, как могла старая Подыниногиха, может, тогда бы и у Валентины все иначе сложилось.

Петр всегда говорил страстно, жестикулируя левой рукой, но когда речь заходила о большевиках, еще более воодушевлялся, глаза у него загорались непонятным огнем:

— Большевики, брат, хотят, чтобы земля у всех была. Вот я, к примеру, скажу: у батьки моего от деда земля осталась, да свой надел, да тетки Лукерьи надел прицапал. А вот у Василия Миронова одни девки растут, а из мужиков — он да Степаха-малец. Им как жить?

Никодим недовольно хмурился, удивляясь петровой бескорыстности: уж он-то, наверное, не поступил бы несправедливо с Федоровой щепотницей, как поступили они с Павлом. Иногда Никодиму становилось стыдно за то, что живет Валентина в развалюхе, а не в добротном Лукерьином доме, однако иначе свершить не мог, потому что против того были Павел с женой, которую разве что только черти могут переспорить.

— Петруха, а ты часом не большак, а? — выпалил кто-то однажды.

— Я-то? — Петр усмехнулся в усы и пальцем переносицу потер. — Не, мужики, я не большевик. Сочувствующий я. Но большевиком буду!

Наедине с отцом Петр часто сокрушался, что нет ему в деревне дела настоящего, что надо ему в город, в Вятку.

— Ты… это… — тянул отец. — Не гоношись… Ты, Петьша, тово… в хозяйстве мне помочь надобно…

Никодим хитрил: втянется сын в хозяйство и забудет про свои смутьянские дела, а потом и оженить можно, сейчас в деревне девок много уже подросло, да и солдаток-вдов немало, выбирай любую, вдова-то еще и лучше, еще и надел свой прирежет к их земле.

Петр помогал отцу добросовестно, как мог, но между делом ездил в Мураши к Герасиму, привозил свежие новости. Никодим только сердито пыхтел в бороду, седлая ему лошадь: Петр ездил верхом, а возить в город продавать или менять продукты категорически отказался:

— Я, батя, рабочий класс обманывать не буду, на их беде я наживаться не намерен.

— Ах, не на… намерен? — взъярился Никодим, с трудом выговорив новое слово: ох уж этот Петр, что-нибудь да скажет! — Не намерен? А жрать ты намерен? — и осекся, понял, что сказал лишнее.

— Ты, батя, меня куском хлеба не кори! — потемнели Петровы глаза, желваки вздулись на скулах. — Я помогаю тебе по силам, а что я без руки, — Петр махнул пустым рукавом в сторону семейного иконостаса, где висел в деревянной рамочке лубочный малопохожий портрет царя, на котором он изображен верхом на коне с шашкой наголо, внизу — витиеватая подпись «Император Всея Руси Николай II», — так своего царя-батюшку благодари!

— Ты, Петьша, тово… не гневись, — сконфузился отец. — Обмолвился я. Просто подумал, что надо бы тебе обновки, у тебя вон сапоги разваливаются, каши просют… А там бы на толчке-то и выменял новую обувку, бают люди, что можно дешево найти хорошие сапоги.

— Нет! — отрубил Петр. — В этих сапогах похожу. А если тебе стыдно, что сын без сапог, то посмотри по сундукам-то, глядишь, и найдутся мне сапоги, а с рабочего последнюю обувку сымать не буду!

Возвращаясь из города, Петр первым делом заезжал к Валентине.

Избенка ее стояла крайней у самой дороги, смотрела единственным окошком на мир, звала к себе.

Петру в той избушке всегда рады. Девчонкам он привозил гостинцы: пряники, конфеты. Анютка получит свою долю и мчится на улицу делиться с Павликом Подыниногиным, да и понимала она, что не зря Петр захаживает к ним. Потому и убегала от них.

«Ох, неспроста Петр помогает Валентине, — судачили в деревне, — то воды принесет, то плетень подправит».

Тяжело Петру без руки, но наловчился он и одной рукой действовать, а где и плечом сам себе поможет, поддержит. А дрова колол и вовсе запросто. Никодим, когда сын вернулся, засовестился и привез Валентине дров из лесу, сырые лесины, их еще надо было разделать, но Валентина и тому рада была, старалась распилить их вместе с Анюткой. Стоят, бывало, перед «козлами», туда-обратно ширкают пилой, а дело — ни с места. Петр, увидев их мучения, договорился с приятелями-фронтовиками — мужики за день одолели воз, распилили лесины, а Петр потом переколол тяжелые чурбаки, да еще и сухих дров привез с отцовского подворья, хоть и недоволен был Никодим сыном, но промолчал, чуя в душе свою вину перед молодой женщиной.

Маленькой Павлушке шел уже третий годок, она росла смышленой девочкой. Говорила уже ясно, разве что иногда коверкала слова по-своему, как поворачивался детский язычок. От матери научилась она петь и плясать, к тому же и в ней тек малый ручеек крови деда Ильи, о чудесном голосе которого до сих пор помнят в деревне.

Возьмет Валентина с собой дочку к Авдотье, а там уж кто-то на гармошке играет, ух и обрадуется Павлушка, засучит ножками, заподпрыгивает. Взрослые, глядя на девочку, улыбаются, глаза у них теплеют, начинают руками похлопывать, а Павлушке того и надо — еще пуще старается.

Петр привязался к Павлушке и неизменно привозил ей что-нибудь из поездок, и она отвечала ему взаимностью, не слезала с Петровых колен, когда он приходил в избушку.

Однажды — это случилось в июле — Петр вернулся из города мрачнее тучи.

Что случилось, Пётра? — удивилась Валентина его мрачности.

— Ух, — заскрипел зубами парень, — ух, гады! Гады! Ты знаешь, Валюха, рабочие и солдаты в Питере вышли на демонстрацию. Мирные, безоружные, с плакатами и лозунгами, а по ним из пулеметов, из пулеметов! Ух, сволочи!

— Да за щё их так? — Валентина облокотилась на стол, подперла кулаками щеки, глаза ее наполнились слезами.

— За щё, за щё! — передразнил ее Петр. — Требовали всю власть советам отдать, большевистским советам. Понимаешь?

Валентина, конечно, не понимала, что такое — советы, зачем людям власть, но ей искренне было жаль расстрелянных рабочих. Петр посмотрел на милое лицо Валентины, на ее полные слез глаза, и его сердце окатило теплом: эх, женится тебе надо, Петр! Он встал:

— Ну ладно. Пойду я. Помочь-то чего требуется?

Валентина отрицательно покачала головой.

Дома Петр сказал отцу:

— Жениться задумал я, батя.

— Жениться? — в практичном уме Никодима сразу промелькнуло: женится, остепенится да и жить есть где — Лукерьин дом пустует, а по уговору с Павлом дом займет тот из их старших сыновей, кто вперед жениться задумает. И если Петр первым женится, то ему, Никодиму, и тратиться на постройку нового дома не придется. Во как повезло!

— Жениться? А на ком? — спросил Никодим.

— Да Валентину Агалакову сватать хочу.

— Эт-т-то щапотницу-то? Не бывать этому! Ишь, чего удумал! У нее муж есть, а ну как вернется? Что тогда? Ты, сын… тово… забудь о ней, — и добавил мягко, — мало тебе девок что ли, на бабу идешь? У энтой-то хвост из двоих девок, безземельная, безлошадная.

— Ну, ты, батя, это брось, — прервал Петр отца. — Сам же с дядькой Павлом сделал ее нищей. Померла тетка Лукерья, Валентина — прямая наследница, коли жена Федора, а вы ей кукиш с маслом. Обобрали бабу и рады. Ежели неграмотная баба, так ее и грабить можно?

— Цыц! — загремел Никодим. — Не бывать тому, не дам согласия!

— Нет бывать! Ежели будет согласная, так и на тебя не посмотрю! Сам-то на щепотнице женат, и ничего — не жалуешься!

Никодим словно подавился. Сидел багровый и хватал ртом воздух. Он уж и сам забыл, что теща была никонианкой. Вот когда бабкина зловредная кровь в сыне заговорила!

А Петр выскочил на улицу, хлопнув крепко дверью.

Валентина починяла девчонкам одежду, когда Петр, взволнованный и не остывший от спора с отцом, прибежал к ней.

— Валя! — с порога заговорил Петр. — Люба ты мне, выходи за меня!

Валентина выронила шитье из рук, пальцами зажала рот, крупные слезы потекли по щекам.