Елена Лобанова - Из жизни читательницы

• Название: Из жизни читательницы
• Автор: Елена Лобанова
• Жанр: Современные любовные романы

Марина устала от одиночества и безнадежности ни к чему не ведущих отношений с женатым мужчиной.

Она живет среди книг - и мечтает хоть как-то изменить свое унылое существование.

И однажды мечты сбываются

Теперь у Марины есть все - и интересная работа в новом журнале, и даже роман с известным писателем.

Но как отличается реальность бытия литературной богемы от всего, что рисовалось ей в воображении!

И как нелегко найти счастье в мире тех, кто избрал своим уделом Слово!..

---

Инна.

Ин-на.

Да, верьте не верьте– таково ее имя!

Инна и Прохор. Можно ли поставить рядом эти два имени? В письменном виде – вполне. Очень помогает этот чудодейственный союз «и».

А в жизни?

То-то и оно, что невозможно подойти к ней и заговорить. Уже сколько раз пробовал! Вокруг нее – густое, плотное пространство неизвестного состава, в котором обычные слова теряют смысл и связь. Бесполезно даже искать в человеческом языке заклинание, способное совершить чудо – пробиться сквозь это густое облако. Но я продолжаю бесплодные попытки и каждый вечер составляю новые варианты заклинаний, обычно в трехдольном размере.

И вот что интересно: засыпаю со смутным чувством исполненного долга!

Эту книжечку, тоненькую и беспородную, дали маме в нагрузку к четырехтомнику Фенимора Купера, когда я оканчивала восьмой класс. К тому времени мне было известно примерное содержание всех книг в доме – от папиных военных уставов до наивно припрятанных в нижнем ящике комода двух томов Мопассана. Из чисто формального интереса я открыла серенькую книжонку. И приросла к дивану до вечера – до тех пор, когда мне было велено сходить за кефиром в гастроном-пятиэтажку напротив. В этом гастрономе и нашла меня мама через полтора часа. Уютно устроившись на низком широком подоконнике у неработающей кассы, я подбиралась уже к середине повести...

Бросив читать (глаза устают с каждым годом все быстрее), я просто лежу в темноте и думаю о всякой ерунде, которая днем ни за что не придет в голову. Такова вторая часть моей еженощной программы.

Лучше всего поймать – хотя далеко не с первой, не с первой попытки! – тот миг между явью и сном, когда разум перестает контролировать замирающее сознание. Тут главное не упустить момент и, мгновенно напрягшись, выхватить что-то из самых глубин – мысль? образ? воспоминание? – и вдруг зорко разглядеть, разгадать его, как зашифрованную надпись.

Вдруг всплывет, например, мимолетная фраза, какая-то, в сущности, глупость, болтовня: по соседству, мол, живет женщина – до чего на тебя похожа, просто удивительно! И не вспомнить уже, кто именно и когда такое брякнул, в каком ни-о-чемном разговоре в очереди или, может, в школьной столовой. Но вдруг всплыло и застряло в памяти как заноза: что это за женщина? И чем она может быть на меня похожа, когда у меня, например, размер ноги тридцать шесть при росте выше среднего, а волосы я крашу то в цвет «натуральный русый», то в «коньяк»? Какая-то мистика (вертится дальше в разгоряченном воображении), а может быть, это Я САМА живу разом две жизни?! И может, как раз поэтому мне иногда так неуютно ЗДЕСЬ?! (И тут уж ночное безмолвие радостно хлопает в ладоши!)

Или выскочит из каких-то тридевятых недр лицо хроменькой нянечки Анны Николаевны – нет, это же вообразить надо! – из ДЕТСКОГО САДИКА! В этот момент главное – не вздумать усмехнуться; наоборот, как можно прилежнее и старательнее, стараясь не двигаться, вглядываться в этот призрачный образ – и вот постепенно выступают из кромешной тьмы: коричневатая кожа... прядь черных волос из-под белой шапочки... сверкание металлических коронок во рту... И именно ТЕПЕРЬ выясняется, что коронки – это не что иное, как широчайшая, радостная до бессмысленности улыбка, которой нянечка Анна Николаевна сияла в любую погоду – сияла каждое утро, встречая нас, детей, на бетонном крылечке с полосатым ковриком! И оказывается, эта самая бессмысленно-счастливая улыбка не только помнится мне до нынешнего дня, но и ДО СИХ ПОР ИМЕЕТ НАДО МНОЮ ВЛАСТЬ! Я припадаю к ней, как к батарее в первый день отопительного сезона, и снова отчетливо вспоминаю ее наутро, и на другое утро тоже – с ощущением, близким к восторгу, словно мне объявили отгул посреди учебной четверти!

А ее улыбки?

Их несколько. Одна официальная, картинно-белозубая – для сцены, для поклона, для аплодисментов. Другая – быстрая, скользящая усмешка для подруг, когда, например, все эти феи и лебеди толпятся в буфете или спускаются по лестнице к выходу. Но есть у нее и еще одна... Эта появляется на губах внезапно и так же внезапно исчезает, озарив сиянием все вокруг, как мгновенно озаряет золотистый луч фигуру танцовщицы, и тут же все вокруг тонет во тьме и перестает существовать...

Если бы однажды мне досталась ТАКАЯ УЛЫБКА...

Наверное, это и называется: не зря прожитая жизнь.

Мы все еще дети – вот что внушает нам ночное безмолвие, снисходительно позволяя предаваться вполне по-детски бессмысленным мечтам.

Было время, когда в этих мечтах я увлеченно строила собственное будущее. То были изящные, готически-удлиненные воздушные замки со светомузыкой, висячими садами и принцами с гитарами наперевес, грациозно прогуливающимися по просторным балконам.

Теперь мои ночные размышления напоминают скорее книгу жалоб или, к примеру, сборник задач повышенной трудности.

И может быть, самая каверзная из задачек – вычислить: почему я до сих пор одна?

Глупо, конечно, отвечать на подобный вопрос: «Потому что одиннадцатого сентября тысяча девятьсот не помню какого года я отказалась говорить с мальчиком, который хотел познакомиться со мной на остановке». Но ведь так оно, в сущности, и есть! На остановке «Поликлиника», и на танцплощадке поселка Ново-Михайловка, и еще в институтском коридоре, у дверей в девятнадцатую аудиторию, и еще, и еще...

С тех пор я, само собой, поумнела и прочитала в толстой книге, что застенчивость – оборотная сторона гордости. А тогда мне чего-то вечно не хватало для полноты картины – и не то чтобы последнего удара кисти, а какого-нибудь завитка на раме: то у него брюки пузырями на коленях (а ведь я, любит провозгласить мама, «как-никак из военной семьи!»), то голос самоуверенный, слова будто цедит (и что это он о себе воображает, интересно?), то дурацкими комплиментами так и сыплет – издевается, что ли, на потеху прохожим?! Нет, я не собиралась спешить с выбором. Судьба, не сомневалась я, должна сама все устроить – и чтобы безо всяких сомнений, без страха и упрека, без сучка без задоринки! Что-то вроде принца на белом коне, и желательно с гитарой. И чтобы обязательно под звуки фанфар, или под аплодисменты, или по крайней мере под завистливый шепоток.

И так незаметно я вошла, вжилась в эту роль – роль придирчивой зрительницы в театре. Подруги влюблялись, встречались, выходили замуж, а я только с усмешкой отмечала про себя: этот – деревенщина, тот – облысеет к тридцати, а та, бедняжка, и не замечает, как супруг глазами стреляет направо и налево... Но уж у меня-то, У МЕНЯ будет все не так – совсем не так!

И вот теперь у них серебряные свадьбы! Внуки!!

Не то чтобы я чувствовала себя старухой. Хотя, между прочим... Высказалась же наставительно дылда Крючкова из шестого «Г» в ответ на мое лицемерное «старость не радость!», когда мы с ней вешали шторы: «Нет, Марина Алексеевна, вы еще не старая, вы – пожилая!» Я чуть с подоконника не свалилась! Это она, троечница, меня успокаивала: жизнь, мол, прошла, что ж делать, но есть бедолаги и постарше вас!

Хотя в часы ночного безмолвия я иногда готова согласиться с дурочкой Крючковой: сорок два – это возраст подведения определенных итогов. И даже не в каком-нибудь там социально-имущественном смысле – «У меня дача в двух уровнях с бассейном!» или «Вот недавно прокатилась в Эмираты!» – а хотя бы в самом примитивном, житейском, вроде «Мой принцип – аэробика дважды в неделю и никаких диет» или «Носить черное после сорока можно только с контрастной отделкой».

Но увы, даже таких простеньких правил в моем арсенале как-то не завелось. Наверное, потому, что мой жизненный уклад сложился как-то сам собой, почти без моего участия.

Например, по утрам я обычно ем овсянку: мама твердо убеждена, что овсяная каша – спасение для желудка.

Далее со спасенным желудком я направляюсь на работу. Это совсем рядом, в четырех кварталах. Все считают, что мне дико повезло: школа в двух шагах, никаких проблем с транспортом. И я сама тоже долгое время так считала. Пока не заметила, что ненавижу эти четыре квартала всеми фибрами души.

А может быть, мне хотелось бы вот именно потолкаться в транспорте! Там по крайней мере вокруг живые люди, разбирательства с кондуктором, голоса и смех. В конце концов, можно встретить каких-нибудь знакомых и поболтать! А кого я, спрашивается, встречу между своим домом и школой? Соседей или учеников. Большая радость.

С черным цветом у меня тоже никаких проблем: мама его не выносит. А поскольку она практически полностью обшивает меня с пятнадцати лет, то последней черной вещью в моем гардеробе был сатиновый школьный фартук. Но даже и отлично сшитые по выкройкам из «Бурды» костюмы чистых, нежных тонов смотрятся на мне уныло: во-первых, из-за сутулости, а во-вторых, благодаря привычке неделями носить одно и то же. Наверное, поэтому ученики демонстративно не замечают меня на переменах, а учителя, спеша со звонком на урок, ограничиваются дежурным кивком или чем-то вроде «Здрст, Мрн!» И мне не остается ничего другого, как отрапортовать в ответ: «Здрст, Софгеннадьевна! Светлантольевна! Инсанна!»