Вадим Вознесенский - Механист

• Название: Механист
• Автор: Вадим Вознесенский
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 2011
• ISBN: ISBN: 978-5-4226-0148-6

Этот мир не хороший и не плохой. Просто другой. Таким он стал после Великих Потрясений, после Возрождения из Пепла и Руин. Некоторые считают, что мир проклят, но это не так. Просто боги забыли о нем.

Здесь сжигают на кострах чернокнижников. Нет, не тех, кто умеет разговаривать без слов или слышит не только звуки. Вне закона иное колдовство. Магия Механиста — запретная. Он оживляет механизмы, напитывая их энергией, подчиняет себе бездушные материалы, собирает из несочетаемых деталей работающие машины, агрегаты и приборы.

Механист творит по наитию, убивает, не задумываясь, и все делает наперекор судьбе. Механист — чужой в этом мире. Чужой среди наемников, янычар, убийц и простых людей.

Чужой для всех он и на каторге. Здесь Механист, спасая себя, убивает авторитетного каторжанина. Теперь предстоит умереть и ему. Вечером придут его убивать. Убийц будет много и все они будут вооружены. На что надеяться Механисту, за которого не вступится никто? Разве что на свою запретную магию…

---

Узник опрокинулся навзничь, стараясь при этом не попасть спиной на обломки породы.

— Быстрее, крыса!

Каторжанин проворно вскочил, подхватил инструмент и принялся истово колотить в стену. Быстрее так быстрее, нашел чем пугать — молотом приходилось махать сызмальства, а уж он потяжелее кирки будет. Дрей Палыч, царство ему, такой темп задавал — за день работы у горна семью потами килограмм живого веса сгонял. Тогда не жаловался.

Вот и теперь довелось гранит грызть, только не тот, что учитель заставлял. Тектонику породы ощущать для работы полезно, но ради этого талисман глушить не стоит. К тому же за производительность лишний черпак похлебки все равно не полагался. А если бы гоблинам выработка нужна была, они б в пару видока нашли, хоть с завалящей чуйкой. Работали бы как в кузнице — видок точки указывал бы, а узник со всей дури глыбы ворочал.

— Клянусь Одином и Зеленым Небом в придачу, — подал голос наблюдавший за действиями каторжанина надсмотрщик, — после смены скажешь десятнику, что заслужил наказание.

А гоблин не так прост, как казался. Узник только скрипнул зубами — похоже, переиграл. Почему-то думалось, что по новой прессинг начнется позже — когда человек полностью надорвется.

Насколько произошедшее меняло планы? Надо анализировать. Охранник в конце зачем себя проявил? Может, это ровным счетом ничего не значило? Хотелось бы в это верить, если бы не ноющее предчувствие — неспроста. Или все-таки здоровая паранойя уже перерастает в активное безумие?

Вопросы, поиск ответов на которые не разминает ум, — лишние.

Когда надсмотрщик ушел, коллеги по обе стороны слегка расслабились, а узник вложил всю свою жажду ответов в удар такой силы, что отколовшийся внушительных размеров обломок чуть не отдавил ему ноги. Ноги стоило беречь — сегодня по пяткам и так достанется. Не били его тоже давно, забывать стал, каково оно — лежать в жестких, отполированных тысячами тел колодках и очумело визжать после каждого соприкосновения палки толщиной в палец с голой ступней. Орать, стараясь перекричать гогот зрителей, потому что они хотят это слышать, а еще потому, что так немного легче переносить боль. Вечером предстояло вспомнить. Узник попытался прикинуть, сколько ему отмеряют — десять — пятнадцать? Проступок вроде малозначительный; плюнул, повел плечами и выбросил ненужные мысли из головы.

Резкий запах мочи и шуршание крыс по углам. Источающие влагу стены и ледяной пол без подстилки. Маленькое зарешеченное оконце в двери, пропускающее свет далекой коптилки, отчего в помещении чуть-чуть рассеивается абсолютный мрак. Так изнутри выглядит местный карцер. Быть может, такие условия и не вызывали бы особенного неудобства у каторжанина со стажем, если бы онемевшие шею и руки не сжимали тисками тяжелые колодки, а несчастные опухшие ступни не пульсировали терзающей болью. Узник пошевелился, и затекшее тело свело судорогой. Когда шея и руки заключены между двумя массивными брусками, самое комфортное положение — сидеть на полу, прислонившись к стене.

Предположения о размерах наказания не оправдались. «Оскорбление охранника» — оказывается, именно так узник и поступил. Хуже только открытое сопротивление, подстрекательство к бунту или попытка побега. Пятьдесят ударов по каждой ступне и неделя в колодках на хлебе и воде. Причем хлеб — это пара сухарей в день, небрежно бросаемых в окошко на пол, которые невозможно ни поднять, ни тем более есть. Колодки — безумно неудобное украшение. А вода — это то, что удается слизнуть со стен темницы.

Показательные бастонады в руднике устраивались ежедневно, но порка чернокнижника — это всегда праздник. Узника били долго и ответственно, смакуя удары под радостные вздохи жадной до зрелищ толпы. И он тоже слезно смаковал, давясь соплями, уткнувшийся носом в подстилку из гнилой соломы, сбившийся со счета на первой двадцатке, а на последней — сердобольно приводимый в сознание после каждого удара. Единственной мыслью, позволяющей сохранить себя, была мысль о том, что они, все они — и гоблины, и крысы-рабы, — видят его страдания, его боль, видят, но не ощущают сопутствующих эмоций. И это делает их развлечение не таким красочным, как хотелось бы…

Ложь, наверное, — не было тогда никаких мыслей.

Неделя в карцере — вполне разумный срок, весь этот период узник все равно может передвигаться только на коленях, а поэтому толку от него на рабочем месте никакого. Практично.

Это называется взяться всерьез, не иначе — установка сверху. Узник вздрогнул. Если возвращается тот ад, который был сразу после прибытия на каторгу, — черт возьми, как он этого не хотел… Тогда его не били только по голове — берегли самое дорогое и, не зная того, помогали сохранить последний талисман. Но год назад узник был гордым и упрямым, а теперь стал вежливым и услужливым. Постарался стать — всего за год в рудниках взамен настоящей можно придумать новую, очень правдивую и интригующую правду. Плохо, если тот охранник по-настоящему раскусил его. В таком случае, прежде чем начать задавать вопросы, с узником еще поработают. Наверное, неделю в карцере стоило расценивать как передышку.

На третий день голод наиболее остро начинает напоминать о себе.

Шаги узник услышал издалека — слух у него отточен постоянными тренировками, каждый шорох, особенно шорох, узник привык разбирать на составляющие. Мимо здесь не ходят, очередной сухарь принесут не скоро, значит — гости. Узник попытался привести мысли в порядок и настроить себя на нужный лад. Для разговора… если сразу не начнут бить.

Дверь со скрипом отворилась, внутрь, спотыкаясь, ввалился подгоняемый пинками человек, за его спиной звонко лязгнул засов.

Новый сокамерник оказался сухощавым человеком высокого роста, не скованным. Полумрак мешал разглядеть лицо, но по осанке и движениям опознать его было можно. Завершающим штрихом оказался голос:

— Живой, Старьевщик?

Узник никак не отреагировал.

Латын — один из подручных Мамоны, в кругу каторжан человека значимого. Что у него за отношения с гоблинами — открыто высказывать предположения на эту тему считалось небезопасным, но с киркой, ни его, ни четверку помощников-головорезов никто, ни разу не видел.

Тем более было странно видеть Латына в карцере. Названный Старьевщиком с группой Мамоны прежде не пересекался — здесь все, кроме охраны, старались обходить его стороной. Репутация человека, умеющего находить общий язык с отвратительными предметами Древних, — штука серьезная. Мамона же вообще делал вид, что его не замечает. А может быть, не трогали просто потому, что запретил Хозяин. Ни взгляда, ни слова в его сторону. Узник откинул назад голову, пытаясь дотянуться затылком до холодной стены.

Надоело все. Как все надоело…

— Як тебе обращаюсь, чуха! — резко повторил Латын.

Ну и что? Год не нужен был, а тут поговорить захотелось? Чухой обозвал. Ладно, Старьевщиком, это ведь имело непосредственное отношению к сокамернику.

Узник попытался представить себя со стороны. Сколько раз за год ему довелось по-настоящему помыться? Два — в таком скудном количестве ошибиться сложно. А постричься? Ни одного. Запах. Каторжанин его не чувствовал, потому что привык. Как все. Может, и правда — чуха. Чуха так чуха.

А ведь в таком ключе люди Мамоны общались с остальной серой массой.

Если бы не колодки, узник бы почесал лоб.

Что теперь изменилось? Не зря здесь Латын. Тот гоблин, он его точно раскусил? Скорее всего. А если так — будут ломать? Пробовали уже. Кого сейчас представляет Латын? Чьи интересы — официально? Не скажет? А и не надо — так даже лучше.

Каторжанин мысленно улыбнулся сокамернику: хорошо — пусть не сломлен, но это не значит, что не готов к контакту. Вот только с кем? Ну уж не с какой-то крысой.

— Притих? О цацках своих жалеешь?

И этот туда же… узник не пошевелился.

— Что расселся? — Латын начал терять терпение. — Жопу отморозишь. А я люблю горячие.

Недостаток женщин в замкнутом обществе восполнялся крепкой мужской дружбой, однако узнику подобное предложение делали впервые. Задеть его таким образом было непросто — Старьевщик философски качнул головой — это после обысков-то.

По сути, лежать на холодном полу не так уж плохо — нет, не то, что он делает задницу непритягательной для сокамерника, но распухшим подошвам на нем становится легче. Вставать не хотелось, все-таки ноги еще болели. Узник зажмурил глаза и в узкие щели между ресницами, чтобы не была заметна заинтересованность, внимательно рассмотрел предстоящего противника. Темно, конечно, но мрак шахт прекрасно тренирует зрение.

Худой и гибкий, как на шарнирах. Однажды Латын был замечен в деле. Неплохой боец, не мастер, но и не слабак. Каторжанин подобрал ноги, стараясь закрыть голенями грудь и отстраненно отмечая добротность ботинок оппонента. У него самого уже год как обуви не водилось.