Уильям Уортон - Пташка

• Название: Пташка
• Автор: Уильям Уортон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-09745-7

Впервые на русском — знаменитая психологическая драма третьего «великого затворника» (после Дж. Сэлинджера и Т. Пинчона), писателя и художника Уильяма Уортона, послужившая основой знаменитого одноименного фильма Алана Паркера.

Демобилизованный по ранению Эл Колумбато ждет очередной операции в военном госпитале и пытается привести в чувство своего друга детства, уверенного в том, что он — канарейка. Разубедить его непросто — ведь он летал с газгольдера, и высиживал птенцов, и знает все о том, каково это — летать.

---

— Вот оно! — говорит он.

Я чувствую, что зеленею. А вдруг и впрямь сокровища? Нет, это уж слишком, настоящая чертовщина. Он копает как сумасшедший, и появляется угол чего-то железного. Но тут приходит мой черед, и копать начинаю я; наконец выясняется, что это такое. Это старая канистра с моторным маслом. Я смеюсь; похоже, пришло время ему все рассказать. Я вымок и вымазался в грязи по самую задницу. Мы дошли до глины, а она очень скользкая. Копать в темноте, когда не видишь даже камней, на которые натыкается лопата, не такое уж удовольствие.

— Тут нет никакого клада, Пташка, я все это выдумал.

Он берется за лопату и начинает копать дальше.

— Господи, Пташка, здесь нет никакого клада, копать дальше незачем! Карту я нарисовал сам, и все остальное тоже моих рук дело. Это просто школьный проект, я все придумал.

Пташка продолжает копать.

— Ну хватит, Пташка. Пойдем домой и обсохнем.

Пташка останавливается, смотрит на меня. Потом говорит, что уверен: клад здесь, и мы не должны сдаваться. Он должен быть здесь, и мне только кажется, что я сам сделал эту карту. Это уж чересчур. Я говорю ему, что он рехнулся и что я ухожу. Он продолжает копать. Я стою рядом еще минут пять, потом бреду домой. А он по-прежнему копает как сумасшедший, не говоря ни слова.

После этого я не видел Птаху два или три дня. Решаю не писать о поисках клада. Возвращаюсь к тому месту, где мы копали, и вижу яму глубиной по меньшей мере в шесть футов, глубокую, как могила. Ума не приложу, как Пташке удалось из этой ямины выбраться, когда он ее закончил.

Когда я наконец-то опять вижу Птаху, мы сперва ничего не говорим о поисках клада. Несколько дней спустя Пташка заявляет, что все понял: кто-то добрался до него раньше нас, поэтому-то земля так и просела. И все равно не верит, будто про клад я придумал сам, даже когда я рассказываю, как это было. Только смотрит на меня сумасшедшим взглядом, поводя глазами, это у него здорово получается.

Мне бы догадаться, как сделать реальной ту мысль, которая приходит мне в голову, но за которую я никак не могу ухватиться. У меня больше нет сил. Прах во мне слишком силен; кости мои словно клубы пыли.

Наш бизнес по продаже голубей идет хорошо, но мы решаем раздобыть сколько-то птиц и сами, без черной колдуньи. Чем мы и занимались тем вечером на газгольдере. Это огромный бак для хранения газа, что стоял на углу Маршалл-роуд и Лонглейн. И там гнездились несколько стай голубей.

«…А помнишь, как мы забрались на самый верх газгольдера, Пташка? Шальная была идея. В тот вечер ты почти убедил меня, что, может, и впрямь наполовину птица».

Черт побери, он не обращает на меня вообще никакого внимания.

«…Да послушай же, ты, мистер куриные мозги! Я устал разговаривать с твоим затылком; не может быть, чтобы ты и вправду был такой чокнутый! Может, если я зайду и пару раз их тебе вправлю, у тебя прорежется слух?»

История совершенно сумасшедшая; если бы меня кто-нибудь услышал, меня бы тоже здесь заперли. Вообще-то Пташка совсем не боится вещей, которых положено бояться нормальным людям. И вы ни за что не сумеете заставить его сделать то, чего он не хочет. И обидеть его тоже нельзя: похоже, он просто не чувствует того, что ему не нравится. Чтоб вы поняли, о чем я веду речь, расскажу, как познакомился с Пташкой.

Марио, мой младший брат, прибегает и говорит, мол, этот дурик, что живет на Косгроув-плейс, отобрал у него нож. Спрашиваю, где он его взял. Говорит, нашел. Догадываюсь, что он его украл, но я, знаете, люблю подраться. Я сильный от природы и уже начал набирать вес, даже устроил себе маленький зал для тренировок у нас в погребе. И все время стискиваю рукой что-то упругое, чтобы сделать ее сильной. Читаю журнал «Сила и здоровье». Город Йорк в Пенсильвании, где гантели делают, для меня все равно что Мекка. Я начал это, когда мне было всего одиннадцать — наверно, потому, что мой старик очень уж меня дубасил. Короче, силы во мне хоть отбавляй, и мне нужно ее на ком-то пробовать, оттого я и дерусь.

И только вся эта чушь начинает лезть мне в голову, как Марио говорит, что этот Пташка забрал у него нож. Мне тринадцать. Пташке, должно быть, от силы двенадцать. Хотя в моих воспоминаниях мне кажется, что мы старше, а не те маленькие кутята, какими были на самом деле.

Я отправляюсь к нему, пересекаю бейсбольную площадку. На мне новая куртка из коричневой кожи, Марио тащится следом. Он показывает, где живет обидчик. Я смотрю поверх ворот в каменном заборе и вижу, как Пташка сидит на ступеньках крыльца у задней двери и чистит нож. Я говорю ему, чтобы он подошел. Он подходит с таким выражением на лице, словно рад меня видеть.

Все живое растет вверх и не достигает свободы. Верхние ветки ловят ветер и свет, захватывая их, точно в ловушку, но в конечном итоге лишь увеличивают слой перегноя. Рост сам по себе не имеет значения.

Говорю ему, чтобы отдал нож. Он отвечает, что нож его; заявляет, что купил нож у пацана по имени Зигенфус. Говорит, если я не верю, то могу спросить у Зигенфуса. Я прошу показать нож. Он протягивает его мне. Мы разговариваем через деревянные ворота в ограде вокруг его дома. Она же ограда бейсбольной площадки.

Я убеждаюсь, что это действительно хороший нож, складной, с несколькими лезвиями. Проверяю, как они убираются и вынимаются из пазов. Хитрая система с пружинками и фиксаторами; похоже, в ней что-то сломано. Пташка протягивает руку за ножом, чтобы показать мне, как система работает. Я прячу нож за спину и говорю, чтобы он не тянул к моему ножу свои грязные ручонки. Он смотрит на меня, поводя глазами, как будто я рехнулся. Я поворачиваюсь и ухожу вместе с Марио. Он открывает ворота и бежит следом. А мы идем себе. Он забегает вперед, идет перед нами, пятясь, и просит отдать его нож. Я останавливаюсь, поднимаю нож над головой. «Этот нож? — спрашиваю. — Попробуй, возьми». Он протягивает руку. Я держу нож высоко в левой руке, чтобы иметь возможность хорошенько наподдать ему правой. Каким-то образом я промахиваюсь, и он умудряется ухватиться за нож. Я вырываю нож из его руки. Опять поднимаю — он опять тянется. Размахиваюсь и опять попадаю кулаком в воздух. Его голова прямо передо мной, но к тому времени, как мой кулак ее достигает, ее там уже нет. Клянусь, он начинает уклоняться после того, как мой кулак приходит в движение. Кладу нож в карман, чтобы иметь возможность использовать обе руки; предвкушаю, какое месиво сделаю из этого дурака. А он все тянется к моему карману. Он все время передо мной, а я размахиваю кулаками и не могу в него попасть. Изо всех сил стараюсь подобраться к нему поближе. Ничего не помогает: получается так, будто я делаю все как при замедленной киносъемке, а он с обычной скоростью. Не то чтобы он приседал или уходил от удара; он просто отодвигается в сторону от того места, по которому я бью, типа как вы делаете шаг и оказываетесь в стороне от промчавшейся мимо вас машины.

Я решаю схватить его. Раз уж без этого не обойтись, повалю его на землю, прижму, чтобы не рыпался, и тогда вздую как следует. Марио помалкивает. В следующий раз, когда Пташка тянется за ножом, я делаю шаг вперед, за которым следует захват шеи. Наклоняюсь, чтобы бросить его через бедро, глядь, а моя рука уже обнимает воздух. Такое чувство, будто у тебя из руки выскользнул уж, точь-в-точь. То ли парень умеет виться по-змеиному, то ли попросту наловчился изворачиваться.

Я уж и то пробую, и это. Пытаюсь рывком накрыть его. Пытаюсь сжать в объятиях, по-медвежьи. Пытаюсь сделать новый захват. Ничто не помогает.

Позднее, когда Пташка заканчивает школу первой ступени и переходит в другую, я пытаюсь уговорить его заняться борьбой, но он не хочет. За все время было только одно исключение: это когда у нас в школе проводились соревнования и никто не хотел бороться с Фогелем в весовой категории сто тридцать пять фунтов, — получилось, что у того не оказалось пары. Фогель в нашем округе чемпион, а Пташка заявляет, что не возражает померяться с ним силами.

Вся школа вываливает смотреть на их схватку: такие состязания у нас многое значат. В начале первого периода Фогель пару раз пропускает атаки Пташки и тот едва не ставит его в партер, затем сам атакует Пташку. Тот делает шаг в сторону, наваливается на спину Фогеля и кладет его на ковер. Пташка не может весить больше ста двадцати пяти фунтов, даже если его пропитать водой, как губку. Фогель свирепеет. Пытается перевернуться так, чтобы Пташка оказался под ним. Пташка выскальзывает и позволяет Фогелю перевернуться на спину самому. Все, что Пташке остается сделать, — это вспорхнуть на него и положить на лопатки — ну, почти положить. Пташка встает и улыбается, глядя на Фогеля сверху вниз. Получается, Фогель ушел от захвата. Пташка получает два очка за атаку, а Фогель одно за уход от нее.

Вскоре то же самое происходит снова, и Пташка набирает еще два очка. Фогель опять уходит от захвата в самом конце периода. Счет: у Пташки — четыре, у Фогеля два очка. Толпа начинает смеяться, все болеют за Пташку. Пташка идет по кругу, выглядит как всегда полным придурком, борцовский костюм на нем буквально висит.