Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были

• Название: Корень жизни: Таежные были
• Автор: Сергей Кучеренко
• Издательство: Издательство: Современник
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1987

Сергей Кучеренко живет и работает в Хабаровске. Он известен дальневосточному читателю как автор книг «Звери у себя дома», «В снегах Сихотэ-Алиня», «Зов Сихотэ-Алиня».

В рассказах и очерках своего нового сборника С. Кучеренко размышляет о соприкосновении мира живой природы и мира людей. Он рассказывает о своеобразной природе Хабаровского края, наполненной поразительными контрастами, красотами, загадками, а также о делах и заботах биологов, охотоведов, егерей, связанных с решением проблем сохранения и умножения таежных богатств.

---

За день он проходил раза в полтора больше моего и все запоминал безукоризненно: где и какой был лес, какие горы и ключи, где и сколько встретил свежих звериных следов и кого видел. В каких местах нужно строить зимовья. А из рюкзака доставал добытых попутно белок и рябчиков, приговаривая: «Совсем не зря побегал сегодня».

Легок на ногу он был необыкновенно. В невесомых лосиных олочах, суконных штанах и куртке, в тонкой беличьей шапочке и с ружьем за плечами он двигался не спеша, но так быстро, что я за ним еле поспевал, обливаясь потом, и просил «сбавить обороты». Но тихий ход был ему не по нутру, и он то и дело, вместо того чтобы просто ждать моего подхода, сбегал с маршрута в одну сторону и другую взглянуть, куда пошел свежий след зверя, кого облаяла собака, осмотреть с высоты местность…

А уж в следах он разбирался! Бывало, посмотрит на отпечатки соболиных лапок, пройдется туда-сюда и скажет: «Сытый. Пошел в гнездо спать. Должно быть вон на том склоне».

Как-то на ноябрьские праздники, когда и нам было не грешно немного поохотиться, он за день вытропил и выкурил дымом из дупел двух соболей. Меня удивляло, как он чувствует ход зверька: по запутанным его набродам идет прямиком, уверенно срезает петли, отгадывает, где тот должен вылезти из россыпи камней и через какое расстояние залечь на отдых. Больше уходило времени на выпугивание выслеженных соболей в пристроенный к дуплу сетяной рукавчик, чем на тропление.

Тогда же сходили и на кабанов. Он узнал раньше, что держатся те в дубняке на склоне небольшой сопки, и пришли мы к ней быстро, оставив дома своих неопытных девятимесячных собак. В том дубняке снегу было мало, погода стояла тихая, сухой лист под ногами предательски шуршал и подойти к кормящимся зверям на выстрел было почти невозможно. А Федя подошел: помня о тонком обонянии, чутком слухе и плохом зрении кабана, он усадил меня за выворотень, зашел против ветра и, в точности по-кабаньи шурша ногами, с остановками для осторожности, приблизился к табуну на верный выстрел. Я мог бы «взять» еще одну свинью, потому что промчались они около моего выворотня, да не было в том нужды.

Несколько ночей мы провели у костра. Федя спокойно спал, устроившись в расколотой сухой дуплистой валежине, как в корыте, повернутом к огню. Он и за костром следил, и высыпался, в то время как я ворочался с боку на бок да поминутно смотрел на часы.

Но такое умение коротать зимнюю ночь под небом в среде охотников не событие. Удивляло другое: Федя без часов чувствовал время почти безошибочно. Заметив, что я посмотрел на свой «Сигнал», он с другой стороны костра спросил: «Четверть второго?» А было всего на пять минут больше. И так раз шесть за ночь. И еще: спит напропалую, а гавкнет изюбр — он моментально прервет сонное посвистывание, приоткроет глаза да еще изречет: «Дым наш зачуял зюбряк… С километр до него…» Да что там «зюбряк»! Он цвирканье пищухи слышал сквозь завидный сон, далекий вскрик совы или визг норки. Шорох ветерка в высоких кронах, огонь в костре, мое ворочанье. Казалось, и мысли мои он тоже улавливал.

Хорошо помню, как однажды потеплело, стал таять снег, даже разные букашки ожили и заползали. Мы возвращались из дальнего похода, шаги глохли в увлажнившейся листве. И столкнулись с бурым медведем в упор. Неожиданно. Не нужен он нам, и готовы мы были отпустить его с миром. Но, на беду свою, оказался он слишком агрессивным, и пришлось его застрелить.

Освежевали тушу, разделали, развесили мясо и шкуру для просушки — не бросать же «дары тайги». Но засомневался я: «Как же мы все это унесем к избушке, ведь шесть километров, а у нас ни рюкзаков свободных, ни мешков… И груза пудов пять». — «Ха! О чем печалится! Была бы сила. Были бы руки да голова…»

И меньше чем за полчаса все устроил. Вырубил крепкие ясеневые рогульки, с молодого клена надрал широкие мягкие и прочные ленты коры на заплечные лямки, ее узкими полосками все накрепко увязал. Чтоб груз и рогульки не давили на спину и не пачкали, вырезал куски коры таким образом, что они мягко обжимали нас. И шел я с тяжелой ношей легко и быстро, не переставая удивляться своему проводнику.

Перед уходом в тайгу мы договорились с геологами, что к последнему дню ноября пришлют они за нами две-три вьючные лошади. Неожиданно повалил снег, и шел он три дня, покрыв землю метровым слоем. А лыжи мы не взяли, потому что в ноябре на Бикине редко в какие годы бывает много снега.

Я приуныл, и было отчего: теперь коней не жди, без лыж не ступи, а груза вывозить как минимум полтора центнера. Но не тужил Федя. Выслушав мои опасения, он успокоил: «Паникер ты, Петрович. Геологи лошадок, конечно, не пришлют. Но мы сделаем себе хорошие лыжи, смастерим нарты с широкими полозьями, обучим таскать их своих собак. Сначала пробьем тропу до Охотничьего, а потом, когда она затвердеет, двинем по ней с нартами. Раз-другой заночуем в палатке…»

У Феди были истинно золотые руки. В походы он всегда прихватывал замысловато изогнутые, с разными фигурными вырезами ножи, топорик, маленький рубанок. И прежде я убеждался: без единого гвоздя мог сделать походный стол и табуретку, из ствола тополя выдолбить легкую оморочку, выстрогать весло, отремонтировать сломанное ложе ружья…

И закипела работа. Спилили мы пару ясеней, покололи их на плахи для лыж и брусья на полозья к нартам. В доме он устроил верстак, затюкал топором, заширкал ножовкой, застрогал рубанком и ножом. Я только успевал выгребать щепки, стружки да чурбаки. И вот уже подсыхают заготовки для лыж, а Федя загибает распаренные полозья нарт с обоих концов… Три дня понадобилось ему, чтобы встали мы на легкие гибкие лыжи и пошли учить собак впрягаться в новенькие нарты…

Возвращение было трудным. В пухлом снегу лыжню бить утомительно, и более десятка километров за день мы не осиливали, выдыхаясь к закату солнца до полного изнеможения. А после мучительных дневных переходов неспокойные ночи в палатке не приносили свежих сил.

Но главные тяготы нам достались, когда двинулись мы в село с гружеными нартами. Неопытные в упряжке и хлипковатые по недозрелости собаки оказались плохими помощниками, тянуть-толкать приходилось в основном нам. Я истекал потом, загнанно дышал, то и дело предлагал передохнуть, минутами не веря в успешное завершение этого изнурительно трудного похода. Федя щадил меня, подбадривал шутками: «Ничего, Петрович, осилим… Зато вернешься к жене стройным студентом, который живет на стипендию…»

Тогда я в первый раз поблагодарил судьбу за то, что дала она мне в проводники гольда-нанайца, мудрого следопыта.

МЕДВЕДЬ-ГИМНАСТ

Весенний ледоход по Бикину прокатился в первых числах апреля. Еще не сплыли в Уссури последние льдины, как мы, коллеги-охотоведы, уже пробовали отремонтированные моторные лодки на маневренность, скорость и устойчивость — работы на весну, лето и осень был край непочатый. Предстояло забраться в самые глухие уголки у истока Бикина и его притоков, чтобы изучить их да направить потом туда охотников на зимний промысел, выяснить, сколь богаты реки рыбой и как ее лучше брать, а также посмотреть, где в пору безледья какой зверь держится.

У каждого из шести охотоведов нашей экспедиции была лодка с мотором и моторист-проводник. Больше всего повезло мне: у меня был Федя.

…О той работе я в свое время много писал в служебных отчетах и проектах устройства охотничье-промысловых хозяйств, в научных статьях и докладах к конференциям. Осталось то неслужебное, что долго хранилось в дневниках и памяти и упорно, терпеливо ждало своего часа. Теперь он настал.

…Ровно гудел сильный мотор, стремительно рассекала тяжелую воду Бикина на два сверкающих пласта длинная остроносая лодка. Сыпал дождик, мелькали крутые берега в чистой зелени распускающейся листвы. Я сидел посредине лодки, нахлобучив капюшон плаща, впереди возвышалась гора экспедиционного имущества, а сзади, у мотора, застыл Федя. Еще раз убедившись, что речку он знал отлично, а лодкой управлял виртуозно, я был спокоен: в село приплывем не раньше и не позже как в намеченные шесть часов вечера.

Я уже говорил, что в Феде много веселого озорства, порой непосредственной наивности, — как у истинного сына тайги, дед которого не так уж и давно ходил на кабанов с копьем, а бабка еще не разучилась мастерить олочи из кожи тайменя и расшивать удивительными орнаментами национальные одежды. И я мгновенно об этом вспомнил, как только оборвался шум мотора, лодка в крутом повороте легла на борт, не доставая воды своим верхом лишь на сантиметр, а сзади донесся веселый Федин крик. Я оглянулся. Он так заливисто смеялся, сузив глаза в бритвенно-тонкие черные щелочки, что слова невозможно было разобрать. Но я проследил за его вытянутой рукой и увидел голову плывущего через реку бурого медведя. Хотел сказать Феде, чтобы не приближался близко к зверю и не озоровал, да опоздал! В такие минуты Федя был неуправляем.