Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны

• Название: В прорыв идут штрафные батальоны
• Автор: Юрий Погребов
• Жанр: О войне
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-47263-5

Осень 1943 года. После Курской битвы обескровленный штрафной батальон выведен в тыл на пополнение и переформировку. Большинство этого пополнения — матерые уголовники: воры, бандиты, даже убийцы. Столкновение между ними и выжившими фронтовиками неизбежно…

А впереди у штрафников новые бои — после короткой передышки батальон переброшен на 1-й Белорусский фронт, который со дня на день должен перейти в наступление. Как обычно, штрафбат направят на самый горячий участок. Как всегда, они пойдут в прорыв первыми. Они должны «искупить свою вину кровью». Немногие из них переживут этот бой…

Роман основан на реальных событиях, участником которых был Юрий Сергеевич Погребов,сам воевавший в штрафбате.

---

Почему при прочих равных достоинствах судьба явно и избирательно благоволит к одним, задаривает их сверх всякой меры своей благосклонностью и столь же непреклонно и неуступчиво преследует других? Первые ходят неизменно в фаворе, в везунчиках, их линия жизни подобна траектории взлетающего самолета, уходящего с набором высоты далеко вверх, к высотам личного и общественного благоденствия. Вторые, как Колычев, ни умом, ни порядочностью не обделенные, с той же неумолимой последовательностью обрекаются на тяжкие испытания и неудачи, их линия земного бытия — как нескончаемая изматывающая полоса препятствий на учебном автодроме, сплошь колдобины и выбоины, беспрерывная череда тщет и обманутых ожиданий.

Каким-то странным, непостижимым образом они умудряются раз за разом попадать в нелепые, обидные, но вовсе не обязательные истории, бывают обойдены, терпят крушения и спотыкаются в обстоятельствах, при которых, казалось бы, и споткнуться-то не обо что. Мало того что предан самым дорогим человеком, так еще за то и наказан. А Михайлов? По приговору трибунала, применившего отсрочку наказания, Михайлов, не лишенный даже офицерского звания, отправлялся в действующую армию. На последнем свидании Павел передал ему свою меховую офицерскую куртку с просьбой продать и закупить на выручку курева. Но ни Михайлова, ни курева не дождался.

Кто решает: быть человеку успешным и достаточным или, наоборот, незадавшимся, несостоявшимся хроником? Как вообще понимать распространенные в быту многочисленные народные поверья типа «родился в рубашке», «на роду написано» и т.д. Может быть, так и понимать — в прямом смысле, буквально? И тогда нет никакого кузнеца с молотом, стечения неблагоприятных обстоятельств, досадных случайностей, а есть вполне закономерная, изначально кем-то свыше положенная родовая предопределенность, рок? И это только кажется, что виной крушениям и обманутым ожиданиям является собственная несообразность и неспособность, цепь трагических случайностей и чуждых обстоятельств. А на самом деле все случайности и не случайности вовсе, а предпосланные свыше закономерности, и мы заблуждаемся, что живем и действуем по законам и принципам собственного приготовления, выстраиваем жизнь по собственным канонам и что, делая тот или иной выбор, принимая то или иное решение, мы делаем и принимаем их самостоятельно, независимо от чьей-то воли. В действительности живем и действуем, делаем те выборы и предпочтения, которые предопределены, предначертаны нам где-то в небесных скрижалях, ниспосланы свыше.

Противясь мистическому сознанию, не желая в этом признаваться самому себе, Павел все же втайне верил, жила в нем страстная слепая убежденность — должно воздаться! Нет — не от бога, но свыше.

Должна же она быть — высшая Справедливость?!

* * *

Ульянцева застал на месте. Ротный с ординарцем размещался в уцелевшем двухместном офицерском блиндаже, доставшемся ему от предшественника, тоже, по-видимому, командира роты. Внутри помещение походило на горницу сельского дома — сухое, светлое, обихоженное. Стены обиты тесом, ровный дощатый пол. По правую сторону от входа — раскладная походная офицерская койка, застеленная плащ-палаткой, по левую — тумбочка умывальника с приставленной сбоку волосяной щеткой на длинной ручке, — веник и швабра. У передней стены, против оконного проема — раскладной походный столик, два стула. На подоконничке — стандартный набор бритвенных принадлежностей, флакон одеколона, расческа.

Проследив за его оценивающим взглядом, Ульянцев криво усмехнулся:

— Умеют господа фрицы даже на передовой с комфортом устраиваться. Столовые приборы, чашечки, ложечки, кофейнички… Ну да ничего, погоним мы теперь их без остановок, не до удобств станет. Ты проходи, садись. Докладывай, с чем прибыл.

Павел молча выложил на столик выписку из приказа, показал взглядом — читай!

Ульянцев заинтересованно приблизился к столу, пробежал глазами по машинописным строчкам.

— Вот это да! — возбуждаясь, проговорил он. — Ну, удружил, взводный, так удружил. Спасибо. Я этого приказа, как манны небесной, жду, хотел уже третий рапорт подавать. Должник теперь твой…

— Я-то при чем? Комбата благодари, он тебе вольную подписал.

— Нет, правда, не могу я здесь больше оставаться. Сил нет. Обрыдло все до чертиков. Балтусу что? Он до войны в лагерях служил. Нравится ему с уголовным отребьем возиться — ну и на здоровье! А меня увольте. На всю жизнь, сколько ее осталось, впечатлений хватит. — Ульянцев трясущимися руками охлопал по карманам, ища и не находя папиросы. Край пачки «Беломора» выглядывал из-под подушки в изголовье койки. — Мерзкие поганые рожи! Куда угодно согласен — хоть в пекло, хоть к черту на рога, но только чтобы среди нормальных людей жить. — Он наконец обнаружил папиросы, нервно закурил. — А ты-то как согласился? Сдалась тебе эта лагерная помойка. Думаешь, выпустит тебя из своих когтей Балтус?… Черта с два! И не мечтай. Не тот человек, за кого себя выдает.

Павел почувствовал разочарование. Ему и в голову не приходило, что можно было — и следовало — отказаться, такой вариант даже как предположение не рассматривался. Да и не понимает разве Ульянцев, что слова его и по Колычеву рикошетом бьют.

«Не знаешь ты комбата», — с обидой за Балтуса подумал Павел, но вслух сказал другое:

— Извини, но ты неправ, лейтенант. Горячку несешь. Далеко не все в роте подонки и отбросы общества, как ты говоришь. Немало и таких, кто по нелепой случайности или дурости нашей извечной сам себя под статью подвел. И судимость у них — беда, а не вина. Да, проштрафились, наказаны. Но облика человеческого не потеряли и людьми быть не перестали. И воюют не хуже, чем в строевых частях, и дружбу фронтовую понимают. Я с ними в одной землянке живу, из одного котелка хлебаю. И что бы ты ни говорил — мне лучше знать!…

Ульянцев доводы Колычева то ли из упрямства, то ли из других каких соображений не принял, но пыл умерил, поуспокоился.

— Ладно, раз пошла коса на камень — останемся при своих интересах. Из двоих спорящих каждый думает, что он умней другого. Ни к чему теперь. Тимчук! — громко позвал он ординарца. — Где там у нас НЗ? Тащи сюда, нового ротного обмыть требуется.

Из тамбура появился расторопный ординарец Ульянцева — невысокий сухощавый боец лет тридцати пяти с вещмешком и двумя алюминиевыми солдатскими кружками в руках. Ловко орудуя штыком, вспорол банку мясных консервов, порезал хлеб и увенчал с преувеличенной торжественностью стол бутылкой трофейного коньяка.

— А где же новый ротный, гражданин лейтенант?

— Так вот же он — перед тобой!

Тимчук, видимо, всерьез замечание Ульянцева о новом ротном не воспринимал: шуткует ротный под настроение. Водился за ним такой грешок, и ординарец в свою очередь легко соглашался на понятную обоим игру, подставлялся ротному. Но вроде как и не шутит ротный, да и Колычев никак не дает понять, чему верить: спокоен. Смутившись, Тимчук неловко потоптался у стола, машинально обтер штык о штанину.

Ульянцев коротко хохотнул, показал ординарцу рукой на выход. Плеснул по кружкам коньяк, потянулся к Колычеву.

— Давай, ротный, за общую удачу выпьем. Чтоб и тебе в скором времени вслед за мной на своих двоих отсюда выбраться, и мне на новом месте прижилось. Иль в батальоне останешься?

— Война планы покажет.

— С тебя станется, — посочувствовал своей догадке Ульянцев. — А зря. Подставит тебя Балтус…

Павел не ответил. Поколебался, не соглашаясь, но тост поддержал.

Выпили по второму заходу. Ульянцев заторопился.

— Ну, в общем, все. Закругляться надо. Сям понимаешь, аттестаты, командировочное предписание, сухой паек в дорогу получить надо, то да се — на все время требуется. — Ульянцев озабоченно огляделся вокруг, прицениваясь, не забыл ли чего. Вдруг спохватился, кинулся к кровати. Опустившись на колено, пошарил под ней рукой, вытащил полевую сумку. — Вот, забирай. Тут вся ротная бухгалтерия. Разберешься. И сумку на память забирай. У меня другая есть.

Убедившись, что точно больше ничего не упущено, протянул Колычеву руку:

— Ну, бывай, ротный. Не поминай лихом, если что не так было. А я потопал.

— Удачи, брат!

Оставшись один, Павел присел на койку, стащил с потных зудевших ног сапоги, размотал портянки, аккуратно развесил их на голенищах и с наслаждением вытянулся на мягкой постели. Он еще не отошел от пережитого возбуждения и не вполне осознавал себя в новом качестве. И теперь, блуждая рассеянно взглядом по потолку, вслушивался и всматривался в себя как бы со стороны, сверял оценки происходящего.

Выпитый коньяк слегка туманил голову. Но уже на смену отсмотренным кадрам проступали, выстраиваясь бегущей строкой, очередные насущные заботы дня.

Рота — не взвод. В своем взводе он знал всех не только в лицо, но и пофамильно. Мог сказать, кто чем дышит, кто опора ему, а за кем глаз нужен. Во взводе крепкое здоровое ядро сформировано.