Анатолий Ким - Детские игры

• Название: Детские игры
• Автор: Анатолий Ким
• Жанр: Прочая детская литература

---

Покончив с Фомой, Валерка приступал к нам, однако нервы у Нины не выдерживали, и она с визгом удирала к бабушке, волоча за собой конец веревки. Мне убегать было некуда, к тому же хотелось славы. Я принимал все муки, стиснув зубы, и лишь в самые нестерпимые минуты, когда нельзя уже было выдержать, прятал лицо в медвежий мех и тихонько плакал. Несмотря на это, Валерка оставался довольным мною.

Быть может, наши игры были излишне воинственны и жестоки, но нам ли было об этом судить, ведь только что прошла самая страшная из всех человеческих войн. И мне почему-то кажется, что, если бы нам было дано доиграть в свои игры, мы стали бы намного лучше, освободившись в них от скверны жестокости, занесенной в наши детские души ураганом прошедшей войны.

Хорошо было после всех этих нелегких испытаний ужасом пить чай в большой комнате, вкусный чай за круглым столом, возле маленькой Валеркиной бабушки, угощаться ее вареньем из нескончаемых чудесных баночек. Бабушка всегда сажала рядом с собой Фому и с особым усердием закармливала его: отец у Фомы был известный в поселке пьяница, в доме полно детей, семье жилось тяжело. Фома молча опустошал розетку за розеткой смородинное и клубничное варенье, влажно краснея при этом и удовлетворенно хлюпая носом. Бабушка быстро-быстро, словно мышка, жевала провалившимся ртом и кротко моргала старенькими, мокрыми глазами в розовых ободочках. Ей было все равно, предатель Фома или герой, она знай накладывала ему полные розетки рубиново-красного варенья, которое присылали ей в посылках из далекого Подмосковья.

После чая мы возвращались в нашу "медвежью" комнату и, если на улице по-прежнему мела пурга, оставались в ней до вечера, стреляя из маленьких пушек по бумажным корабликам или дразнили черного кота Цыгана. Этот кот был большой чудак и самодур, с излишне раздутым чувством собственного достоинства. Он, например, вовсе не ел рыбу, считая, что ее слишком много на Камчатке, - пускай собаки жрут. Стоило хотя бы нечаянно оказаться вблизи него или с самыми дружескими чувствами протянуть к нему руку, как он размахивался и сердито бил лапой. Когти при этом он не стеснялся выставлять. Но если ему вдруг вздумалось, скажем, перебраться с дивана на подоконник и между этими двумя точками оказывалась удобная третья, к примеру рыжая голова Фомы, то Цыган без всякого колебания совершал прыжок через всю комнату, по пути используя рыжую голову в качестве трамплина. Подобное кот неоднократно проделывал и со мной, так что у Фомы и у меня на стриженых наших макушках бывали совершенно одинаковые царапины. Собак Цыган не боялся: увидев пробегающего по улице камчатского ездового зверя с крупного волка ростом, он черным привидением кидался на него, бесшумно соскользнув с крыльца или с подоконника, и ослабевший от страха пес удирал во весь дух, завывая на бегу и позорно поджимая хвост.

Пурга иссякала, как иссякает любая злоба и неистовство, мы снова выбегали на улицу. Наши зимние игры были неисчерпаемы по возможностям благодаря обилию камчатского снега. После многодневной пурги нам особенно интересно было взглянуть, каким стал мир на этот раз. Снегу наваливало порой выше домов, мы могли кататься на санках и лыжах с этих новых гор, проезжая по крышам меж теплых труб, из которых валил пахучий дым наших домашних печек. На крутом склоне сопки снегу накапливалось столько, что он обрушивался от собственной тяжести, и оставшаяся часть вздымалась сверкающей белой стеной, образуя по всему склону высокие обрывы. С этих обрывов можно было спрыгнуть и вниз, в бездонном сугробе пробить своим телом глубокую шахту. При падении с такой высоты мы испытывали мгновенное бездыханье, ужас наполнял каждую клеточку тела, которое оказалось вдруг во власти смертельного полета. Оставшись в живых и барахтаясь в рыхлой снежной яме, мы постигали ни с чем не сравнимое ликование; то было чувство, знакомое многим на земле: сумасшедшая радость, что рок обманут и ты оказался навсегда вне досягаемости его подстерегающей опасной злобы.

3

Весенние наши игры были связаны, как и у всех детей, с теплом и дружественным блеском солнца. Оно начинало исподволь прогревать крыши домов и сараев, и вот где-нибудь на обнажившейся кровле сарайчика, по краям которой лежит еще и похрустывает под ногами зачерствелый снег, насквозь пробитый ударами солнечных стрел, в затишке под стеной барака устроилась вся наша компания, заняв пятачок пространства шага на три в длину. Кругом блеск и звон прозрачных сосулек, они тяжелыми наростами свисают с барачного карниза, и мы обламываем их и сосем, словно леденцы. Где-то рядом бормочет талая вода подснежных ручьев, воздух весны напитан бодрым холодом и вкусной сыростью. Солнечный свет, касаясь ободранной кровли дровяного сарайчика, вызывает таинственную реакцию с выделением тепла, и оно видимыми струями, волокнами марева поднимается вверх. Мы влезали в это видимое и осязаемое тепло, поснимав шапки и валенки, расстегнув все пуговицы на пальто, разваливались друг подле друга и грели на солнышке животы. А вокруг по земле бугрились плотные, потемневшие сугробы, наполовину уже осевшие. Рваный резиновый сапог, обломок кирпича, мерзлые останки погибшей вороны или кошки вдруг обнаруживались под спудом снега. Однажды мы увидели нашего Цыгана.

Расскажу о его гибели. Он был уверен в своем бессмертии, он бросался на любого врага, не ведая сомнений, слепо подчиняясь этой своей уверенности, присущей всякому сильному и совершенному существу. Как-то ярким зимним днем к дому, где жил Валерка Додон, подъехала собачья упряжка. Хозяин поставил нарты на прикол и ушел куда-то, собаки разлеглись на притоптанном снегу. И тут на них налетел маленький черный Цыган, ворвался в самую середину своры и принялся отделывать первого попавшегося. Поднялся жуткий гвалт, псы повскакали и вмиг, преодолев свою растерянность, сомкнулись вокруг кота, перепутав ременную упряжь. Валерка прыгнул с крыльца в лохматую и рычавшую эту свору, вырвал из чьей-то клыкастой мокрой пасти Цыгана и, отбиваясь ногами, выбрался на безопасное место. Но мужество Валерки и его раны несколько кровоточащих полос на ноге - оказались напрасными: Цыган был разорван в клочья и умер на руках у хозяина. Мы похоронили его в сугробе; погоревали немного, а потом забыли о нем. Но, пожалуй, с неожиданной гибелью Цыгана и начались наши беды. Еще не зная об этом, сладко истомленные волнами тепла, расстегнув одежонки, грелись мы на крыше сарая.

В самый разгар дружных работ солнца и теплого южного ветра, когда вся великая сила камчатского снега исподволь перетапливается в холодную, звонкую воду, повсюду появляются ручьи и речки - ручьи и речки среди ровных снежных полей, с ворчливым буйством мутно-серых стремнин и тусклым блеском тяжелых, выгнутых водопадов. Нам было удивительно, что ручьи появляются там, где их никогда раньше не было; что снежные берега выглядят такими же несокрушимо прочными, как и обычные, земляные берега настоящих рек. И мы решили исследовать одну из таких речек, узнать, откуда она выбегает.

В экспедицию отправились втроем - Валерка, я и Валька Сочин. С собою взяли много спичек, набили коробками полные карманы. Мы были в резиновых сапогах, одеты по погоде довольно-таки легко. Взобрались по сыпучему и хрусткому, как крупномолотая соль, истонченному снегу склона вверх, на ровное плато плоской бескрайней сопки. Высокие горы, обычно замыкавшие дали, скрылись за пеленой реденькой сиреневой мглы. Серебряный сверкающий наст покрывал ровный простор перед нами, загадочно и страшновато было углубляться в него. Мы пошли вдоль широкой новоявленной речки.

Но прошли еще совсем недалеко, как я провалился в глубокий снег берега, под блестящей корочкой которого оказалась полужидкая серая кашица. Был устроен спешный привал, и Валерка попытался разжечь костер. Вокруг из снега торчали красные, набухшие соком прутики, верхушки каких-то кустов. Мы наломали кучу этих прутиков. Валерка начал палить спички, целиком коробками, спички буйно вспыхивали и сгорали, однако костер не получался - сырые прутики никак не занимались. Вскоре все спички были истрачены, вокруг черного кострища валялись одни полуобгоревшие коробки. Мы растерянно топтались на месте; мимо проносилась, тихо взбулькивая, безжизненная серая вода.

Но надо было спасать меня - я набрал полные сапоги, со штанов текло, зубы мои начали уже дробно постукивать. Валерка приказал Вальке Сочину снять штаны и дать мне, а ему постоять пока в кальсонах, благо они теплые. Мои же штаны надо было выжать и хотя бы немного просушить, размахивая ими в воздухе. План был и на мой взгляд хорош, но Валька Сочин отказался.

Это был большой полный мальчик, заика, с белым нежным лицом и ямочками на щеках. Он вечно что-нибудь жевал, какое-нибудь пахучее домашнее печенье, что-то, вероятно, очень вкусное, но стоило у него попросить чуток попробовать, как он торопливо засовывал в рот все и показывал пустые руки: нету, мол, как видишь. Валерке он не нравился, мне тоже, был он неуклюжий и бестолковый, его часто не принимали в игры. Тогда он простаивал один в сторонке, сложив за спиной руки, и увлеченно наблюдал за нами. В поход мы взяли его только потому, что больше желающих не оказалось, к тому же он принес из дому спички, полную коробку из-под обуви. Валерка повалил его, потыкал носом в снег, а затем велел убираться прочь. Тот молча поднялся, выплюнул снег, отряхнул одежду, плаксиво морщась, и покорно поплелся в сторону поселка, напрямик по серому насту, оставляя позади себя белую цепочку следов.