Александр Уваротов - 1945

• Название: 1945
• Автор: Александр Уваротов
• Жанр: Ужасы и Мистика

Текст основан на реальных документах. Часть фамилий изменена. Название частей и подразделений, их расположение – настоящие.

Аннотация: 1945 год, год нашей Победы, год, когда множество вероятностей схлопнулось в одну. Возможно, если бы у Гитлера было чудо оружие, все пошло бы по-другому. А может, оно и было?

---

Американец озадаченно посмотрел на него, на Сигрун и задумался. Подозвал еще двоих и завел с ними длинный разговор. Говорил, словно переваливал во рту со щеки на щеку картофель, отчего слова выходили тяжелые и невнятные.

— Чем вы докажете, что вы русский? — наконец, спросил он по-немецки.

— У вас есть кто-нибудь, говорящий по-русски? Тогда никак.

— А она кто? — спросил офицер, указывая на девушку.

— Я его невеста, — вдруг сказала Сигрун.

— Вы в самом деле ничего не знаете? — офицер внимательно проследил за их реакцией, а потом, тяжело вздохнув, очень тяжело, продолжил.

— От нас это скрывали до последнего, но ведь такое не утаишь. А тут бесконечные немецкие листовки. И радио. Письма перестали приходить… И слухи, постоянные невыносимые слухи. Потом вдруг фронт перестал существовать. Вторая, девятая армия – они пропали, словно их растерли по земли, со всеми штабами, тылами и техникой. И бомбардировщики не летят. Совсем. Скажите, разве такое возможно, чтобы не летала наша авиация? Как тогда воевать?

Офицер устало вытер тыльной стороной ладони грязное неумытое лицо.

— Они сбросили свои дьявольские бомбы на Нью-Йорк, Вашингтон и Дейтройт. А в Англии – на Лондон. Говорят, этих городов больше нет. Вообще нет. И правительства тоже нет. И президента. Понимаешь, парень?

— Что с Советским Союзом, Красной Армией, вы что-нибудь слышали?

— Слышали. Русская столица разрушена. И еще какие-то города, не помню названий. А с армией… думаю, вашим так же несладко, как и нам. Если немцы перебрасывают сюда все новые и новые дивизии с Восточного фронта, значит, у вас там все кончено.

— Куда вы теперь? — спросил Бочкарев.

— Не знаю. Собираемся пробиться во Францию, а оттуда домой. Не может же такого быть, что ничего от Нью-Йорка не осталось?! — Офицер мрачно махнул рукой. — А вы куда?

— На восток.

Американец по-свойски, словно они были знакомы давным-давно, протянул руку для пожатия.

— Удачи вам. Вам, мисс, тоже. И храни всех нас Бог в этом аду.

Он скомандовал своим и все вместе они быстро пошли дальше в лес. Минута – и пропал последний звук от ломающихся веток, Бочкарев и Сигрун остались стоять одни среди деревьев, в тишине и безмолвии апрельского леса.

— Ты молодец, — сказала девушка, подходя к Бочкареву и прикасаясь рукой к его распухшей губе, на которой уже засохла кровь. — Ловко как все придумал!

4 апреля 1945 года

Транспарант вспыхнул, погас и снова засветился ровным желтым светом. Черные буквы на таком фоне видны особенно хорошо: «Внимание! Приготовится!»

Бочкарев соскочил с кресла одновременно с Сигрун. Затем они посмотрели друг на друга. Капитан поднес руку к губе и отдернул – та напухла и саднила.

— Это было на самом деле, остались следы крови. Погоди, сейчас узнаем.

Девушка кинулась к своему креслу, подняла тонкий гибкий ус микрофона, но голос, гулкий и искаженный, уже разнесся по камере, опережая все вопросы.

— Операторы, просим занять свои места. Предстоит следующее включение «Колокола».

Видимо, кто-то из операторов спросил, потому что голос после короткой паузы стал объяснять:

— Нет, нет, данное Изменение не может быть зафиксировано. Хотя бы потому, что в нем очень сильны неосознанные ожидания нации. А вам, профессор, следовало бы знать, что это влияние способно сильно дестабилизировать реальность. Кстати, да ведь это же вы и доказали!

Голос замолчал, слушая невидимого собеседника, а затем заговорил вновь.

— Нет, я считаю, Берлин информировать не нужно. Тем более, что фюрер категорически против использования У-бомб на европейском театре военных действий. Что вы ему преподнесете: серию ударов в Померании, Генерал-губернаторстве и Лотарингии, как мы увидели только что?

— Сколько всего операторов? — спросил Бочкарев, возвращаясь в кресло.

— Больше десяти. Но это в главном контуре. Сколько во вспомогательных – не знаю. И еще наблюдатели, они тоже погружены в изменение.

— Ну хорошо, — не унимался голос, донимаемый кем-то, — если вы настаиваете, мы проведем обычную процедуру. Но учтите, это опять займет время. И к тому же, Изменение очень близко к нашему Универсуму, поэтому нереализованные возможности нашего перетекут в него и общая картина со временем изменится. Если вообще, мы преодолеем порог стабильности. Ведь мы видели в наших экспериментах, что главенствующая реальность очень устойчива и при недостаточно малых возмущениях стремится вернуться в прежнее состояние.

— Они все время так полемизируют, — сообщила Сигрун, подходя к Бочкареву и осматривая его лицо. — Не слушай, надоело!

Но Бочкареву, наоборот, очень хотелось слушать и запоминать.

— Я испугалась, — доверчиво произнесла Сигрун и снова коснулась рукой его щеки.

Мягкое нежное прикосновение, которое заставило капитана встрепенуться и посмотреть девушке в глаза.

— Еще чуть-чуть и они расстреляли бы нас. По настоящему. Понимаешь?

Она смотрела ему в глаза осторожно и с ожиданием, словно искала во взгляде, в выражении лица что-то крайне необходимое и важное. А затем Сигрун положила руки Бочкареву на плечо, привстала на цыпочки, коснулась его губ своими и замерла.

Отстраниться их заставил только скрежет двери. В каморку влетел прежний помощник, сунул в руки листы с отпечатанным типографским текстом и графами, авторучки, не требующие чернил. Затем он увидел ссадины на лице Бочкарева.

— Господин лейтенант, вы ранены?

— Пустяки.

— Нет-нет, Берхард, это вовсе не пустяки.

— Фройлян права, нужен компресс, Погодите, я сейчас все устрою, вы пока заполняйте формуляры.

Он выскочил за дверь, а они, разложив на коленах листы, принялись записывать впечатления, время по наручным часам, случившиеся события, фамилии встреченных людей – в точном соответствии с написанными мелкими буквами предупреждением «Внимание! Заполнять каждую графу. Совершенно секретно по заполнении».

Через несколько минут помощник вернулся, но с врачом – на серую полевую форму был накинут белый халат и еще одним офицером.

— Что у вас произошло? — с порога спросил второй офицер. — Кто вас так?

Бочкарев молчал – доктор уже поворачивал его голову так и эдак, стараясь рассмотреть ранение. Ответила Сигрун.

Офицер кивнул, слушая, затем взял листы с вопросами, бегло пробежал.

— Достаточно, не утруждайте себя. Этот вариант рассматриваться не будет. Доктор, что скажете?

— Последствия мордобоя, ничего страшного для такого храбреца. Я обработал ссадины болеутоляющим.

— Как вы себя чувствуете? — спросил второй офицер.

— Ничего, нормально.

Офицер похлопал Бочкарева по плечу.

— Так держать. Я доложу штандартенфюреру, можете рассчитывать на награду. Фройлян, благодарите своего спасителя.

Они ушли, все, включая помощника, а Бочкарев с Сигрун опять остались одни в металлической комнате, залитой неярким желтым светом, с черными буквами на желтом фоне «Внимание! Приготовится!».

Вот так, молча сказал себе Бочкарев. Вот ты и дослужился до награды. За какими-то мелкими уступками, щепетильностью, вовремя не отогнанной человечностью, ты пропустил эту границу, которую нельзя преступить русскому офицеру. Да чего там, офицеру – просто человеку, чтобы остаться на своей стороне. Чтобы не стать заодно с врагом…

— Что ты собираешься делать, когда все закончится? — спросила Сигрун. — Мои родители живут у самого подножия Альп, в небольшом домике, в котором хватит места еще для двоих. Там необыкновенно тихо, только по утрам и вечерам звенят большие колокольца, когда коровьи стада проходят по дороге. Раньше, до войны, мы свободно покупали молоко и раз в неделю твердый, как камень, желтый сыр… А где ты жил до войны?

Он не ответил. Мир со звоном разорвало на множество маленьких неровных частей, он рассыпался, как рассыпается зеркало, когда большая кувалда бьет по нему со всем размахом.

4 апреля 1945 года

Яркое утреннее солнце заливало светом крыши, отражалось на золотом шпиле Московского вокзала, слепило глаза. Весело и бодро мчали мимо аккуратные лакированные Газ-ы и КИМ-ы. И все было точь в точь, как и пять лет до того, чистое, сияющее новой краской, с красными кумачами напротив вокзала и мирной утренней суетой на его ступеньках.

Проехал, гудя мотором, угловатый, белый троллейбус «ЯТБ», наддал, вырываясь на полупустой Невский проспект.

— Молодой человек, молодой человек! — позвали его. Толстенький мужчина с белом, немного измятом костюме и его жена, в длинном цветастом платье, босоножках и коротеньких белых носочках.

— Будьте добры! — взмолился мужчина, извлекая из внутренностей пиджака портмоне. — Присмотрите за чемоданами! А мы мигом!

Он извлек купюру, но протянул ее жене. Бочкарев подавил готовое вырваться «что вы, не надо денег!»