Бернгард Гржимек - Наши братья меньшие

• Название: Наши братья меньшие
• Автор: Бернгард Гржимек
• Издательство: Армада
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0807-2

Животные зачастую совсем не такие, какими мы их себе представляем. Их поведение таит в себе много загадок. Автор подводит читателей к разгадке многих тайн в поведении и физиологии наших братьев меньших. Умеют ли собаки считать? Обезьянничать? Слоны запоминать? Как спят жирафы? Ответы на эти и многие другие вопросы — в чудесной книжке знаменитого немецкого писателя и журналиста.

---

Да, волки значительно превосходят по своим умственным способностям наших хитрых лис, смышленость которых вошла уже в поговорку. Зимой, когда пугливому волку в одиночку невозможно добывать себе пропитание, волки собираются в стаи и тогда, гонимые голодом, могут превратиться в настоящих бестий. Так, из вьючных лошадей Шефера волки по ночам выдирали целые куски мяса, а тибетские проводники врачевали эти раны несчастным животным не менее варварским способом, заливая их кипящим маслом.

Охота волков на кианга выглядела следующим образом: сначала один волк из стаи вырывался вперед и гнался за жертвой, в то время как остальные, не особенно поспешая, трусили сзади, чтобы в нужный момент перерезать жертве дорогу, если она вздумает свернуть в сторону. Когда измученное, истекающее кровью животное останавливалось, целясь копытами в своих преследователей, волки усаживались вокруг и по очереди подскакивали к жертве, кусали ее. Измотав ее вконец, они уже всей стаей набрасывались на свою добычу и разрывали ее на части.

Вчера я опять отпустил своего волка побегать на пустынной улочке. Вдруг откуда ни возьмись навстречу старичок с канистрой. Чингису он чем-то очень приглянулся — он прыгает и пританцовывает вокруг него, провожает его, а тот гладит его по голове и хвалит «хорошую собачку». Идем дальше. Чингис подбегает к заснеженной канаве и начинает скрести лапами, откапывать что-то из-под снега. На мой зов не идет. Приходится взять его на поводок и силком оттащить от злополучной канавы. Когда, отойдя на довольно большое расстояние, я решаю его снова отпустить, он поначалу смирно идет рядом, но потом останавливается и возвращается назад. Причем бежит не той дорогой, что мы прошли, а описывает огромную дугу по незнакомой местности и приходит точно к той канаве, от которой я его силком оттащил. Оттаскиваю его вторично, при этом обнаруживаю, что он откопал замерзший труп кролика из норы, скрытой под снегом. Неужели же он сумел учуять его с расстояния, превышающего, наверное, триста метров?

Впервые увидав в своей жизни на канале лед, волк нисколько не опешил. Абсолютно спокойно сошел на гладкую и скользкую поверхность и стал по ней прохаживаться взад и вперед. А вообще он обычно идет со мною рядом; правда, только до тех пор, пока его не отвлечет что-нибудь более важное, например тухлая рыба, помойка или брошенное кем-то старое тряпье…

Его пристрастие к дурно пахнущим (на наш взгляд) предметам выводит меня порой из равновесия. Так, однажды во время прогулки он отстал и никак не думает меня нагонять. Оглядываюсь и вижу, что он валяется на спине, вернее, катается с боку на бок. Когда я подошел к нему, чтобы посмотреть, на чем он там валяется, то обнаружил, что на… ну как бы это сказать, на оттаявшей от снега кучке сами понимаете чего. Хорошо еще, если на собачьей… Чингис так себя ею «продушил» и вообще привел себя в такой вид, что я опасаюсь даже идти с ним рядом — держу за поводок по возможности подальше от себя. Дома я завожу его сразу в комнату для стирки, приношу ведро теплой воды, щетку и начинаю его драить, чтобы привести в божеский вид. Ему это, видимо, неприятно, и он испуганно щелкает зубами в мою сторону, стараясь вырвать из рук щетку. Но я уже так привык к нему, так доверяю ему, что не принимаю его угрозы всерьез. Когда я несколько неловко хватаю его за шею, чтобы оттереть ее как следует жесткой щеткой, он уже нешуточно кусает меня за руку. Сначала я ничего не чувствую, только вижу, как из-под кожи внезапно выбрызгивает тонкая струйка крови. Оказывается, он пропорол мне своими острыми белыми клыками основание большого пальца. В следующий момент Чингис уже осознал содеянное, он весь как-то съеживается, убегает и прячется в угол. Я же прижимаю к ране носовой платок и отпускаю ему хорошую порцию порки еще прежде, чем подумать о дезинфекции. Потом я ради предосторожности вкатываю себе еще и противостолбнячный укол. А Чингис выглядит таким расстроенным и подавленным, что мне становится его по-настоящему жаль. Но показывать этого я не имею права — иначе он не усвоит, что меня, своего «вожака», кусать нельзя.

Можно ли вообще бить животных? И если да, то в каких случаях?

Вообще-то на подобный вопрос сразу же хочется ответить «нет», и можно быть уверенным, что публика пылко вас поддержит. Совершенно несомненно и то, что битьем ни одно животное ничему невозможно научить, разве что отучить от чего-нибудь. Я считаю абсолютно невозможным приучить собаку с помощью порки хотя бы только «давать лапу»; не думаю, что так поступают дрессировщики диких животных, но не потому, что считаю их всех без исключения очень милыми и добрыми людьми (всякие среди них попадаются), а просто потому, что сами животные при таком методе ничему не научатся. Для дрессировки важно использовать разные добровольные устремления животных. Например, волку, который любит улизнуть через окно в соседнее помещение, нужно подставлять обруч, чтобы он был вынужден прыгать сквозь него; а когда он к этому привыкнет, начинать этот обруч поджигать. И разумеется, за каждый такой прыжок ему следует выдавать вознаграждение. Очень важно, чтобы животное добровольно делало что-нибудь, что потом можно превратить в «номер». Однако здесь требуется огромное терпение и выдержка. Животное будет отвлекаться, играть, убегать, и его приходится наказывать, чтобы отучить от этого. И в то же время наказания могут запугать ученика, сделать его боязливым. А ведь в дрессировке всегда значительно важней то, что животное делает, чем то, чего оно делать не желает. Кстати, с агрессивным животным часто можно большего достичь, чем с запуганным, забитым.

У меня была волчица, которая после длительной разлуки со мной (ее пришлось временно отдать в чужие руки) казалась совершенно растерянной. Я ее никогда не бил, не наказывал, а тем не менее она пряталась от меня по углам, голодная, отказывалась взять у меня из рук мясо. Даже когда я подносил его к самому ее носу, она отворачивала голову. Как бы я был рад, если бы она оскалила зубы и попробовала на меня кинуться! А так мне пришлось ее несколько недель подряд брать к себе в комнату, кормить, что называется, «с ложечки», уговаривать, гладить, всячески ублажать, пока эта забитость не прошла бесследно.

Если я хочу с каким-нибудь животным найти общий язык, быть с ним, как говорится, «на ты», необходимо добиться того, чтобы оно принимало меня за особь своего вида. Точно так же как мы — вольно или невольно — считаем собаку, живущую в нашем доме, за члена своей семьи, так и волк постепенно должен привыкнуть принимать меня за своего родича, члена своей стаи. И он делает это точно так же, как всякая собака, которая защищает своих хозяев, бежит за ними вслед, радуется вместе с ними точно так, как делала бы это с собаками в своей своре. Важно тут только то, за кого меня принимает волк: за высшего по рангу волка или за подчиненного. Совершенно необходимо всегда соблюдать свое старшинство, иначе это заканчивается тем, что взятую в дом обезьяну или хищника объявляют злобным, капризным или неуправляемым и возвращают туда, откуда взяли, а то и усыпляют…

Надо помнить: в волчьей стае нет двух равноправных, дружески расположенных волков. Всегда один сильней другого, и тот, что слабей, должен ему подчиняться. Когда волк делает попытку на меня напасть — может быть, пока еще не всерьез, а только для пробы — и я ему не противодействую, испуганно отшатываюсь, то это послужит для него знаком, что он вправе претендовать на роль «вожака стаи», и он станет все чаще и жестче «ставить меня на место». Волк, который на воле у себя в стае или в вольере зоопарка был вожаком среди своих сородичей, непременно попробует и по отношению ко мне играть ту же роль. В таком случае непременно разразится борьба, настоящий поединок, где в ответ на укусы последуют удары, и так будет до тех пор, пока он не признает меня за «вожака». Выяснение отношений протекает обычно в довольно грубой форме, потому что среди волков не принято соблюдать каких-либо дипломатических правил, они не привыкли к особым тонкостям: законы у них волчьи, а шкуры дубленые. На нанесенные противником раны они не обращают почти никакого внимания.

Так, взятый мной в дом и еще ничему не обученный взрослый волк хотел во что бы то ни стало стащить у меня с тарелки бутерброд с колбасой. И невзирая на то, что я отвесил ему пару ощутимых затрещин, он не отказался от своей затеи. Не оказывая мне никакого сопротивления, а только потерев лапой ушибленное место на голове, он не смущаясь все-таки схватил со стола мой бутерброд и стал его жадно заглатывать, не обращая ни малейшего внимания на мою лупцовку…

Но зато уж после того, как роли распределены и узаконены — кто «босс», а кто «подчиненные», — обычно бывает достаточно лишь легкого шлепка, чтобы добиться послушания. С Чингисом я добился этого достаточно быстро, хотя надо сказать, что у него и с самого начала не было тенденции к «захвату власти». Теперь же у волка выработались уже вполне приятные формы обхождения: он охотно «служит», дает лапу, приносит «апорт», по команде садится. Хочу, чтобы он запомнил также команды «лежать» и «ко мне».