Карла Рэй - Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели

• Название: Божья девушка по вызову. Воспоминания женщины, прошедшей путь от монастыря до панели
• Автор: Карла Рэй
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-386-00598-6, 978-5-386-00546-7

История жизни женщины, в 18 лет ставшей монахиней, но затем превратившейся в девушку по вызову и живущей сегодня в мире с собой и своим окружением, потрясает.

Пути Господни неисповедимы, но выбор почти всегда зависит от человека.

---

Никакое изображение Богоматери на голубой ленточке не защищало меня от неготовности встретиться со своей сексуальностью, как и коричневое тряпичное изображение Богоматери горы Кармель, которое мы обязаны были носить под одеждой. Я уходила в монастырь по многим причинам, и одной из них была моя полнейшая неспособность воспринимать жизнь по– взрослому.

С САМОГО начала своего знакомства с монахинями я слышала, как они говорят о призвании, и боялась того, что это проклятие падет и на меня. Сестры казались холодными как лед. В Голландии они были жестокими и эгоистичными, в Австралии многие выглядели тщеславными и самоуверенными. Большинство из них не были настоящими, живыми людьми, и последнее, чего мне хотелось, так это стать одной из них. Даже в шесть лет я начинала дрожать от одного только вида монастырских стен. Дрожь вызывалась предчувствием, поскольку уже тогда я знала, что, несмотря на весь свой страх, однажды стану монахиней – это было неизбежно.

На тот случай, если мое стремление идти в монастырь ослабло после общения с Китом, монахини предприняли настойчивые и неуклюжие шаги, чтобы посеять во мне страх. Всех девушек, готовившихся покинуть школу, они потчевали историями о тех людях, кто отвернулся от своего религиозного призвания. Их жизнь, рассказывали нам, была наполнена страданиями, поскольку они лишили себя Божьей благодати. Результатом такого отказа явились несчастливые браки, мертворожденные дети, ужасные болезни и бесконечные неудачи. Тем не менее в душе у меня все переворачивалось, когда я видела мать с ребенком. Дети были не для меня, и в глубине души я испытывала невероятную печаль.

Внутреннее напряжение росло не по дням, а по часам, поскольку, несмотря на все мое отвращение, было ясно – мне никуда не деться, я должна буду стать монахиней. Это Божья воля, говорила я себе. Бог будет любить меня за такую жертву. Он благословит также и мою семью, как обещали монахини. Я не просто искала истину – я хотела, чтобы меня любили, и любили по-настоящему. Я была как тот молодой человек, что искал потерянный ключ. Он искал ночью, под фонарем, и, когда незнакомец подошел узнать, где именно он потерял ключ, тот указал в темноту. «Тогда почему ты ищешь ключ здесь, если потерял там?» – спросил незнакомец. «Потому, – убежденно ответил юноша, – что здесь светло».

Я делала лучшее, на что способна, и была готова на все, не желая лишиться надежды, что ключ может найтись. И при всем этом мой уход из мира был правильным выбором. Божественное каким-то образом расставляло все по своим местам, даже если я пыталась укрепить свою шаткую волю таким парадоксальным способом. Уход в монастырь был моей дорогой к свободе.

Примерно за месяц до этого события мать влетела в мою комнату, услышав доносившиеся изнутри громкие рыдания, и с ужасом увидела, как я в неистовстве рву свою одежду и истерически плачу. Между приступами истерики я объяснила, как ужасно чувствую себя из-за того, что ухожу в монастырь. Она слушала мои отчаянные крики: «Я не хочу идти в монастырь, но должна хотеть!» Мать жалела меня и пыталась успокоить, но что она могла сделать? Помимо объяснимой заинтересованности – мой уход был выгоден семье, – она, как и монахини, твердо была убеждена в «следовании воле Господа».

Она тихо помогла мне подготовиться: сшила простое черное платье, передник и короткую накидку, составлявшую часть одежды кандидаток. Мне понадобилась сетка, чтобы волосы не развевались и не рассыпались по плечам, фильдекосовые чулки, а также отвратительные старые черные ботинки на шнуровке, которые я носила в школе, но с новыми, приклеенными отцом подошвами. Обычное нижнее белье и белые ночные сорочки. Мы с матерью сшили несколько сорочек из белой фланели и несколько – из хлопчатобумажного полотна.

Перед тем как уйти в монастырь, я позволила себе лишь одно проявление индивидуализма, пришив большие красные пуговицы ко всем своим белым рубашкам.

Вторая часть

Первые неприятности

В ФЕВРАЛЕ 1957 года в Мельбурне стояла жара. Незнакомая в таком виде даже себе самой, в сопровождении гордых, улыбающихся родителей я шла, выпрямив плечи, мимо кипарисовой изгороди, что протянулась от дома до самого монастыря. Я подошла к задней двери обители, где меня встретила величественная улыбка матери-настоятельницы. Это был день чеширского кота: таких улыбок я раньше никогда не видела, а самая широкая улыбка была на лице у преподобной матери Винифред, чеширского кота во плоти, как я назвала ее про себя.

Я стала кандидаткой, «той, кто просит»: в данном случае я просила подтверждения, что могу стать монахиней. Со мной было еще пять девушек, все пришли прямо из школы. Я даже не успела закончить учебный год, как и некоторые другие. Через несколько лет в монастырь примут мою пылкую младшую сестру Берту, которой едва исполнится шестнадцать; она будет рада сбежать из дома и при этом получить пристанище.

Я не могла позволить себе сомнения в собственных мотивах. Мотивы, кажется, не тревожили и монахинь. Они не могли пристально изучить столь необходимое им пополнение, даже если бы в их распоряжении оказался психологический метод выяснения скрытых мотивов поступков, совершаемых кандидатками. В конце концов, мне понадобилось тридцать лет, чтобы осознать, почему я считала, что у меня нет иного выбора, кроме монастыря.

«Господь узрит тебя, кто бы ты ни был. Он позовет тебя по имени. Он видит и понимает тебя, поскольку Он тебя создал…» Эти слова возникли передо мной на клочке бумаги, который я однажды нашла на улице по дороге из школы. Они глубоко меня тронули, и я сберегла этот грязный клочок, словно карту с сокровищами. Безусловно, я нуждалась в том, кто знал меня, поскольку я себя не знала и никто другой, кажется, тоже. Мне нужна была надежда, что Бог, Который, как там было написано, знает меня по имени, действительно меня «узрит». Я не могла позволить себе отвернуться. «Ты не можешь любить себя так, как любит тебя Он… Он обнимает тебя и берет на руки». Какие приятные слова для человека, сомневающегося в существовании любви.

Я попрощалась с родителями, зная, что, скорее всего, буду ежедневно видеться с отцом во дворе монастыря, а если нет, он найдет способ со мной встретиться. А мать была всего в минуте ходьбы. В глазах у них стояли слезы. Знай они, что меня ожидало, они могли бы закричать или насильно увести меня прочь. Но ничего подобного не произошло. В тот день ощущалась фантастическая атмосфера священного жертвоприношения и слепой веры.

Меня привели во внутренние покои, куда столь часто на моих глазах удалялись монахини и где, как мне представлялось, они превращаются в невероятных, нечеловеческих созданий. Однажды в школе меня потрясло, когда мать Энтони вынула из бездонного кармана своей юбки носовой платок и энергично высморкалась перед всем классом. Потрясение явилось следствием доказательства ее принадлежности к человеческому роду и эстетической неприятности всего зрелища. Сейчас у меня было необычное ощущение, что я, наконец, и сама оказалась за сценой. Понятно, что я вступала в ВСИ, орден, монахини которого учили меня все эти годы.

На следующий день, выйдя на солнце в черных рясах, передниках, коротких накидках и белых сетках для волос, каждая кандидатка сфотографировалась на память для родителей – в монастыре такое практиковалось впервые.

Первые несколько месяцев мы вставали в шесть пятнадцать утра и отправлялись на двадцатиминутное размышление, длившееся до семичасовой службы. Послушница бежала по спальне, тревожа утреннюю тишину криками «Хвала Иисусу!» с такой набожностью и настойчивостью, на какую только была способна. Она не уходила до тех пор, пока не слышала «Аминь» из-под каждого полога. Подъем был первым радостным актом послушания. Я буквально подлетала на постели.

Спальня послушниц и кандидаток изначально была часовней, но никогда не использовалась по этому назначению, поскольку находилась на третьем этаже. Белые пологи отгораживали друг от друга двенадцать кроватей, делая место больше похожим на спальню ангелов или фей. Двойные дубовые двери походили на крылья, а в дальнем конце, на пятигранной стене, придававшей комнате закругленный вид, располагались высокие подъемные окна. Полы, как и во всем здании, были из полированного дерева. На металлических проволочных кроватях лежали простые матрасы из конского волоса. Дома я спала на ка– поке, растительном пухе, пыльном, комковатом, но невероятно удобном по сравнению с жестким волосяным матрасом. Однако к нему нужно было просто привыкнуть, и никто не жаловался.

Кандидаток постепенно знакомили с жизнью монастыря. Мы делили жилые помещения с послушницами, которые пребывали здесь уже целый год и носили полное черное монашеское одеяние, если не считать белого чепчика и плата. Кроме встреч в часовне и на некоторых чтениях, мы, кандидатки и послушницы, были отделены от остальных. Это означало, что на данном этапе нас ограждали от повседневных занятий тех, кто принес постоянные обеты, – или, скорее, их ограждали от нас. Несмотря на весь свой оптимизм, я все еще боялась черного одеяния.