Эрнест Лависс - Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая

• Название: Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая
• Автор: Эрнест Лависс
• Издательство: ОГИЗ
• Жанр: История
• Год: 1938

---

Балланш, также бывший политическим философом, принадлежит к той категории склонных к мистицизму умов, о скором пришествии которых возвестили «философ Сен-Мартен» и кроткий мечтатель д'Азаис. Глубоко потрясенный страшными революционными событиями, от которых столько пришлось выстрадать его родному Лиону, и проникнутый глубоким религиозным чувством, Балланш старался открыть провиденциальный смысл революционных переворотов в истории человечества и пришел к той мысли, что кризисы являются в одно и то же время искуплением и испытанием, что человечество таким путем идет к более совершенному состоянию, всегда покупаемому дорогой ценой, и что последовательный ряд и совокупность этих событий составляют человеческий «палингенезис» — palingene'sie, новое сотворение человеческого рода. Поэтому следует относиться к этим потрясениям, как к провиденциальному закону, с благоговением и ужасом, отнюдь не позволяя себе проклинать их, но, напротив, черпая в них новое, сугубое упование.

Все эти грезы претерпевшего ряд превратностей и ударов оптимизма, всячески изворачивающегося ради самосохранения, были окутаны блестящими и обольстительными мистическими отступлениями и вдобавок затемнены аллегориями, символами и целой туманной мифологией, играя с которой запутывалось необузданное воображение автора. В качестве более или менее практического вывода Балланш советовал принять «плебеянизм» — эту конечную форму постепенно освобождающегося человечества, сохранить христианство, постаравшись примирить его с новыми идеями, и таким образом довести до конца, быть может, без новых искуплений и испытаний, палингенезис человечества. Учитывая этот конечный итог его мысли, Балланша можно и должно считать хронологически первым из тех «либеральных католиков», которые в продолжение почти двадцати лет, от 1830 до 1848 года, пытались осуществить задачу примирения традиционного христианства с новейшими идеями. Впрочем, нас Балланш интересует только своим действительно редким и не лишенным прелести талантом поэта-ясновидца.

В то же время университетская философия привлекала к себе внимание общества красноречием, властными и вместе обаятельными замашками, подлинной ученостью и новизной если не идей, то, по крайней мере, тенденций Виктора Кузена. Ларомигьер был последним из учеников Кондильяка. преподававшим доктрину учителя с университетской кафедры. После него в течение короткого времени в Сорбонне читал лекции Ройе-Коллар, не имевший определенной системы, но по инстинкту, а также отчасти под влиянием шотландской философии склонявший умы к восприятию спиритуалистических доктрин.

Но истинным восстановителем этих идей был Кузен. Он извлек из мрака забвения Мэна де Бирана, известного лишь немногим знатокам. Он заговорил о Декарте, от которого публика отвыкла и которого она перестала понимать. Съездив в Германию, он побеседовал с Гегелем, которого, быть может, понял и из учения которого, во всяком случае, позаимствовал нечто для своих лекций. Кузен почитывал и Платона. Изучая (чего уже давно не делали) историю философии, он из всех этих элементов составил не систему, а смесь возвышенных мыслей, бессвязность которых скрадывалась красноречием. Эта смесь, которой Кузен дал имя «эклектизма», в общем, направлена была на борьбу с материализмом и старалась внедрять в умы «культ долга, бескорыстия и самопожертвования». Кузен более или менее откровенно ставил себе цель — заменить религиозные учения ясной, практической и возвышенной философией, а духовенство — университетом. Отсюда явились — когда при Луи-Филиппе он сделался чем-то вроде великого магистра философского преподавания — свойственные ему замашки умственного деспота и первосвященника среди профессоров философии и в то же время крайняя робость перед лицом новых открытий и исследований. Ибо для того, чтобы университетская философия могла сделаться своего рода религией, она должна была получить характер законченной системы, ученикам подобало ограничиваться повторением слов учителя, а сам учитель обязан был пребывать в совершенной неподвижности. От этой весьма интересной попытки, которая надолго придала университету, даже не считая профессоров философии «ку-зеновского толка», специфический, с тех пор исчезнувший дух, сохранились только книги Кузена, порою действительно прекрасные, как, например, Об истине, добре и красоте (курс лекций, читанных в 1818 и напечатанных в 1864 году), и сочинения его ученика Жуффруа (Философская смесь, Курс естественного права). Впоследствии Виктор Кузен, наполовину отказавшись от роли властителя и бойца, ушел в область литературы и истории и напечатал целый ряд этюдов из истории общества XVII века (Г-жа де Лонгвилъ, Г-жа де Сабле, Г-жа де Шеврез и т. д.). В общем, он дал сильный и благодетельный толчок философским занятиям и оставил о себе память как о большом ученом, великом ораторе и блестящем писателе.

Ораторы. Ораторы парламентской трибуны не уступали в эту эпоху ораторам Сорбонны. Генерал Фуа, Венжамен Кон-стан, Манюэль, Камилл Жордан, министры Деказ и Мартиньяк доставляли Франции зрелище ораторских турниров, столь же блестящих и страстных, как и во времена революции. Среди них выделялся могучей чистотой и импозантностью речи, учительским тоном оракула, а также едкой и презрительной язвительностью знаменитый Ройе-Коллар, убежденный легитимист и упрямый либерал, формулировавший в точных и красноречивых тезисах «философию хартии» и таким образом как бы вырабатывавший ясную, живую, остроумную и общеобязательную грамматику конституционной политики.

Этот человек обладал столь прочно выработанной доктриной, что за ним и руководимой им группой сохранилось про-звище доктринеров; он импонировал и убеждал своей логикой, прозрачностью мысли, а также властностью своего характера, своего тона, всей своей личности. Он остался одним из величайших представителей французской трибуны и так называемой политической философии. Когда пришлось выбирать между легитимизмом и политической свободой, как он ее понимал, то он сумел сделать решительный шаг, а именно: в качестве председателя палаты депутатов 1830 года подал королю адрес 221, послуживший объявлением войны. Этот адрес выражал его мысль и в то же время был для него самого ударом в сердце. После революции 1830 года Ройе-Коллар редко выступал публично: его роль была сыграна. Он скончался в 1845 году.

Журналисты. Рассматриваемый период был также эпохой расцвета прессы, которая в то время была обязана обладать литературными достоинствами. Журналь де Деба под редакцией братьев Бертэн, Конституционалист с Ланжюинэ, Кошуа-Лемэром и Тьером, Глоб с Жуффруа, Ампером, Дамироном и Дюшателем были не столько листками новостей, сколько альманахами политической философии.

Среди всех этих талантливых журналистов выдавался Поль-Луи Курье, наделенный особым даром иронии, которая напоминала Свифта; в 1815–1825 годах он достиг громкой славы на родине и почти европейской известности.

По рождению он принадлежал к высшей буржуазии, стоявшей на грани дворянства, ибо его отец подписывался Курье де Мере, и молодой человек готовился стать офицером в ту эпоху, когда нужно было представить более или менее достоверные свидетельства о дворянском происхождении, чтобы рассчитывать на производство. В 1791 году он поступил учеником в Артиллерийскую школу в Шалоне и был выпущен оттуда лейтенантом инженерных войск в 1793 году. При Республике и Империи это был офицер, порою дерзкий и отважный, часто довольно неисправный, мало любивший свое ремесло, в общем, предпочитавший ему чтение греческих авторов, ставший понемногу очень недурным эллинистом и окончательно вышедший в отставку в 1809 году. Между 1809 и 1815 годами он со страстью предавался изучению греческого языка, восхитительно перевел Дафниса и Хлою Лонгуса и мирно продвигался к Французской Академии или к Академии надписей, или к ним обеим зараз, когда реставрация Бурбонов сообщила новое течение его мыслям. Находясь в своих виноградниках в Березе, в Турени, он выпустил ряд политических памфлетов, несколько искусственных по общему построению, но блещущих остроумием, иронией, тонко рассчитанной дерзостью и искусной язвительностью и написанных языком классическим, точным, твердым, мощным и ослепительным. Эти маленькие книжечки назывались: Петиция к обеим палатам, Процесс Пьера Клавье, Простая речь о приобретении… Шамборского замш, Петиция сельчан, которым запрещают плясать, Процесс Поля-Луи Курье, Памфлет о памфлетах[153]. Наконец, еще один, очень известный памфлет, относился скорее к области литературы: это — Письмо к членам Академии надписей, которые не допустили Курье в свою среду. Они, конечно, были неправы; все же не ему следовало бы в этом их упрекать.

Эти брошюры, делающие честь французскому прозаическому языку, наделали не меньше шума, возбудили и удовлетворили не меньше страстей, чем песни Беранже. До сих пор они с увлечением читаются всеми любителями французского остроумия и изящного слога. Поль-Луи Курье не имел удовольствия дожить до Июльской революции. По слухам, он был умерщвлен своими политическими врагами, но гораздо вероятнее (как это выяснилось впоследствии), что он пал жертвой семейной драмы[154] 10 апреля 1825 года.