Эрнест Лависс - Том 4. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть вторая

• Название: Том 4. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть вторая
• Автор: Эрнест Лависс
• Издательство: ОГИЗ
• Жанр: История
• Год: 1938

---

Станет ли Франция добиваться признания своих прав силой оружия? Одно время, в 1814 году, можно было этого ожидать, когда бывшие французские колонисты добились от тюильрийского двора решения послать на Сан-Доминго экспедиционный корпус. Но возвращение Наполеона положило конец военным приготовлениям, начавшимся во французских портах. После Ста дней Франция начала переговоры, на этот раз требуя только известных торговых преимуществ, а также вознаграждения для потерявших свою собственность французских колонистов. Наконец соглашение сделалось возможным (1823).

Размер вознаграждения установлен был в 150 миллионов; кроме того, было постановлено, что корабельные сборы в портах Гаити для французских судов будут понижены наполовину. На этих условиях Франция официально признала независимость республики (17 апреля 1825 г.). После этого признание со стороны Испании, которая решительно была не в силах добиться осуществления своих прав, уже не представляло особой важности.

II. Новые американские государства

1. Испанская Америка. Причины, задержавшие развитие новых республик. Поразительно быстрый рост Соединенных Штатов за такое короткое время давал основание предполагать, что бывшим испанским колониям Южной Америки, добившимся независимости, предстоит такая же, а быть может и более стремительная и более блестящая судьба. Новые республики занимали более обширную площадь, почва их отличалась большим плодородием, а естественные пути сообщения были по меньшей мере так же удобны, как и в опередившей их стране. Эти южноамериканские республики имели более значительное население, чем Соединенные Штаты Америки в начале своего существования. Подобно Соединенным Штатам южноамериканские государства проникнуты были духом гражданского и политического равенства, а так как дворянского сословия в них не существовало[115], то они могли, не встречая сопротивления, дать свободное выражение своим демократическим стремлениям. Они имели даже одно серьезное преимущество перед Соединенными Штатами; оно заключалось в том, что эти колонии, поспешив освободить негров и индейцев[116], были избавлены от язвы рабства, от которой так долго страдали Соединенные Штаты.

Но, с другой стороны, они не были так тесно связаны между собой, как бывшие английские колонии, а были разбросаны на огромном пространстве; сношения между ними были весьма редки и сопряжены с большими трудностями; их разбросанное население было неоднородно по своему составу и не обладало теми природными качествами, равно как и тем политическим и социальным воспитанием, которые с самого начала составляли силу Соединенных Штатов Америки. Это население состояло из креолов и индейцев, разделенных вековым недоверием и антипатиями, причем первые отличались живым, буйным и вспыльчивым характером, тогда как вторые были забиты, апатичны, мало доступны прогрессу; при этом те и другие были одинаково ленивы, падки на развлечения и являлись жертвами, с одной стороны, расслабляющего климата, а с другой — правительства, которое в продолжение трех столетий всячески старалось не давать им думать, желать и действовать. Деспотическая, капризная и произвольная власть, так долго над ними тяготевшая, приучила их, с одной стороны, ждать всего от правительства, а не от личной инициативы, а с другой — презирать законные пути и постоянно пытаться так или иначе — хитростью или силой — уклоняться от исполнения закона. Народ был глубоко невежествен, и для успешной борьбы с его темнотой нужны были усилия нескольких поколений. Католическая церковь располагала по прежнему громадными богатствами[117] и влиянием, отличалась той же нетерпимостью и пользовалась своим влиянием для открытой борьбы или для противодействия новым учреждениям. Так, например, из ненависти к еретикам и скептикам она сопротивлялась допущению иностранцев в эти новые государства и натурализации их и таким образом с легким сердцем лишала испанскую Америку притока свежих сил, в которых бывшие испапские колонии так нуждались. Прибавим к этому, что пятнадцатилетняя война привела в новых государствах к развитию необузданного- милитаризма и породила целый ряд честолюбцев, готовых для осуществления своих личных стремлений без всякого зазрения совести прибегать к пронунсиаменто и насильственным переворотам.

Неудача Панамского конгресса. Некоторые возвышенные умы мечтали об объединении всех испано-американских государств в одну гигантскую конфедерацию, которая, по их мнению, в самом непродолжительном времени должна была сделаться первостепенной державой. Особенно дорожил этой идеей Боливар. «Освободитель» находился тогда в апогее славы; народы Южной Америки называли его «искупителем, первородным сыном Нового Света» и вверяли ему устройство своей судьбы; ему собирались воздвигнуть конные статуи; его ставили выше Вашингтона и даже выше Наполеона. И Боливару казалось, что задача слить все эти нации в одну семью ему вполне по силам.

По мысли Боливара, центром, вокруг которого должны были сгруппироваться новые республики, должна была стать Колумбия, в которой он играл преобладающую роль и на которую он опирался при освобождении Перу и Боливии. С 1823 года он начал завязывать тесные связи с некоторыми из этих государств; Колумбия вступила в союз с Буэнос-Айресом, Перу и Мексикой, а в 1825 году заключила договор с Гватемалой. Но Боливару хотелось большего. Он замышлял американский «Священный союз народов», который мог бы не бояться европейского Священного союза монархов. Он надеялся не встретить никакого сопротивления со стороны Соединенных Штатов и Бразилии, которые, как и он сам, хотели, чтобы Америка принадлежала американцам. Что же касается бывших испанских колоний, то привлечь их к участию в проектируемом союзе ему казалось тем легче, что он держал уже в своих руках Колумбию, Перу, Боливию, и надеялся склонить на свою сторону также Чили и Буэнос-Айрес. Для осуществления этого плана следовало учредить общий и периодически созываемый конгресс всех испано-американских государств в Панаме, т. е. в самом центре Нового Света. Этот конгресс должен был служить средоточием всех сил в случае общей опасности, а в нормальное время — играть роль направляющей власти, посредника и третейского судьи; в случае надобности предполагалось даже предоставить в его распоряжение флот и армию. Но все это осталось только в области проектов. Первый Панамский конгресс созван был Боливаром на 7 декабря 1824 года, но вследствие проволочек и недоброжелательства некоторых государств созыв его был отложен до середины 1826 года. Чилийцы вовсе не прислали туда своих представителей ввиду того, что колумбийцы вытеснили их из Нижнего Перу, а республика Ла Плата — потому, что колумбийцы же устранили ее из Верхнего Перу. Парагвай воздержался от участия в конгрессе, так как хотел остаться в стороне от всяких союзов; Бразилия, которая в то время вела войну с Буэнос-Айресом, также не послала делегатов. Соединенные Штаты и Англия, делая вид, что сочувствуют затее Боливара, в душе желали ей полного провала, так как не в их интересах было превращение испанской Америки в сильную державу, способную обходиться без них[118].

Их комиссары приехали в Панаму лишь для того, чтобы тайно противодействовать политике «Освободителя». Кроме того, в это время Священный Союз был американцам уже не страшен. На конгрессе присутствовали только представители Колумбии, Перу, Мексики и Центральной Америки (июнь 1826 г.). Через несколько дней он принужден был разойтись вследствие открывшейся эпидемии (3 июля). Единственным результатом этого конгресса было заключение военного союза между четырьмя упомянутыми государствами, но союз этот скоро был забыт ввиду целого ряда новых революций.

Конец Боливара и неудача его политики. Скоро «Освободитель» почувствовал, что фундамент, на котором основывалась его власть, ускользает из-под его ног. Когда ему не удалось сразу осуществить федерацию всех бывших испанских колоний в Америке, он хотел, в ожидании лучшего, составить по крайней мере союз из трех преданных ему республик под названием «Андской федерации». Но ему не удалось выполнить и эту задачу, так как его деспотические и единодержавные принципы совершенно расходились с партикуляристскими и своевольными стремлениями тех народов, которые он хотел против их воли подчинить общей политике. Хотя он и не стремился к основанию монархии, как его в этом обвиняли его противники, но он любил власть и хотел пользоваться ею в полном объеме и в продолжение всей своей жизни. Он не считал венесуэльских льяиеросов и перуанских ничуа способными к самоуправлению и думал, что диктатура будет лучшим средством к их политическому воспитанию. Когда республика Боливия просила его выработать для нее конституцию, он составил ее в крайне деспотическом духе и с помощью своих приверженцев добился пожизненного президентства (июль 1826 г.).