Иван Наживин - Распутин

• Название: Распутин
• Автор: Иван Наживин
• Издательство: Издательство: Росич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-86973-127-5

Впервые в России печатается роман русского писателя-эмигранта Ивана Федоровича Наживина (1874–1940), который после публикации в Берлине в 1923 году и перевода на английский, немецкий и чешский языки был необычайно популярен в Европе и Америке и заслужил высокую оценку таких известных писателей, как Томас Манн и Сельма Лагерлеф.

Роман об одной из самых загадочных личностей начала XX в. — Григории Распутине.

---

Она с остановившимися глазами слушала не столько его, сколько судьбу свою слушала. На сердце лежал тяжелый камень. Она ничего не ответила, но только крепко, крепко обняла его. И молча пошли они дальше над светлой рекой под звездами, и у каждого мелькнула мимолетная неясная мысль, смутное, смутное чувство, что с этого поцелуя их дороги в жизни — разошлись. Это было так страшно больно, что оба разом потушили это в себе и заговорили об обычном, то есть прежде всего о своей любви, о стариках, о близком уже мире…

V МАДАМ АЛЕКСАНДРИИ ИЗ ОДЕССЫ

С помощью своего ловкого — он сам называл себя оборотистым — мужа, румяного ярославца с веселыми белыми зубами, Феня с удивительной быстротой прочно становилась на свои ноги. Она пополнела, раздобрела и выглядела значительно солиднее своих двадцати лет. На самой лучшей — или, точнее, единственной — улице Геленджика она открыла небольшую модную мастерскую, и, хотя все великолепно знали, что она Феня из Окшинска, она написала на своей вывеске золотыми буквами, но скромно: М-м Александрии из Одессы. Все ее заказчицы очень одобрили такое превращение: им было более приятно шить у м-ам Александрии из Одессы, чем у просто Фени из Окшинска, и не сердились даже, что м-ам Александрии стала брать с них подороже Фени. А заказы все прибывали и прибывали: правительство, чтобы купить согласие народа на продолжение явно затягивавшейся войны, выдавало семьям призванных способия так щедро, что все удивлялись такой благодати, и когда первый момент острого горя от разлуки с мужем, сыном или братом, уехавшим в грозные, дымившиеся кровью дали, проходил, совершенно очумевшие от притока шальных денег казачки и поселянки закупали себе, не считая, и тувалетного мыла, и накладные косы, и валом валили к м-ам Александрии из Одессы, чтобы она сшила им платье по журналу да помоднее, и за ценой не стояли. Работы было столько и оплачивалась она так хорошо, что Яков Григорьевич, оборотистый ярославец с веселыми зубами, все горевал, что они обосновались в паршивом Геленджике, а не рисконули сразу по Новороссийску.

Ему самому в ближайшем будущем грозил призыв в армию, и он уже раскидывал умом, где бы лучше ему пристроиться в тылу, а затем, пристроив себя, он думал уже налаживать переселение своей м-ам Александрии — так под веселую руку он звал Феню — и в Новороссийск. И единственным огорчением Фени было то, что она раньше не слушалась Вани, не выучилась грамоте как следует, и только с большим трудом соображала она на аккуратном бланке счета своим заказчицам, в которых стояло: зафасон — столько-то, при Клат — столько-то, пириделка — опять столько-то, но безграмотные и малограмотные заказчицы ее не обижались на ее каракули. А в случае какой-нибудь солидной заказчицы помогал ей в этом деле Яков Григорьевич. В этом Ваня был прав: учиться надо было. Но все же не раз и не два горячо благодарила Феня Бога, что он развязал ее с ним: какая бы жизнь ждала ее в этих самых проклятых коммунах? Недалеко от Геленджика, в бездорожной трущобе, на берегу пустынного моря, на брошенном каким-то новоселом хуторе на ее глазах билась и погибала в нищете коммуна «Новая Живая вода» во главе с петербургским слесарем Спиридоном Васильевичем. Оборванные, лохматые, грязные, обозленные до последней степени неизвестно на что, они проводили все свое время в непрестанных, неугасимых сварах, валили через пень колоду и бедствовали необычайно. И все окрестные жители только диву давались: из-за чего только люди бьются?! Спиридону Васильевичу было и самому очень тяжело, и он надеялся, что близкий и ему призыв в армию освободит его, наконец, от проклятой коммуны — спустить поднятый флаг коммунизма своими руками он ни за что не хотел, не мог: гордость не позволяла.

Но судьба решила иначе ликвидировать великое начинание.

Не раз и не два, обманывая довольно, видимо, слабую бдительность дозорных русских судов, в этот дальний угол Черного моря прорывались немецкие и турецкие крейсера: обстреляют железную дорогу, элеватор, пароходы, нефтянки, разбросают везде мины и опять скроются в пустынные теперь дали моря. При первом же моряке волны выбрасывали эти мины на каменистый берег, и они, оглушая всю округу и производя страшные опустошения вокруг, со страшным грохотом рвались. И вот раз после сильного прибоя на прибрежье, где стоял разоренный хуторок умирающей коммуны, море разом выбросило три мины, такие огромные железные поплавки с железными усиками. Спиридон Васильевич сообразил, что если мины разрядить, то заключающееся в них огромное количество пороха — он был убежден, что в минах порох, — можно с большой выгодой распродать местным охотникам, которые в нем теперь очень нуждались и платили за него большие деньги. Напрасно другие коммунисты — их было всего шестеро: остальные были отброшены как негодный элемент — выражали опасения, Спиридон Васильевич только грубо хохотал: он на Обуховском заводе работал и самых этих мин перевидал, может, тысячи, а то и больше. Они будут еще учить его!.. Он принадлежал к тому типу русских изобретателей, которые, не учась, знают решительно все и иногда плохо изобретают вещи, которые сто лет назад уже были изобретены хорошо. Одно время на Руси было в моде очень хвалить их сметку и мастерство. И верный своему принципу сам с усам, Спридон Васильевич с помощью других коммунистов и с величайшими усилиями перетащил мины в их общую хату и немедленно же с помощью ржавых клещей и молотка принялся ковырять в железных усиках. Остальные коммунисты, не желая показать, что они трусят, столпились вокруг стола.

— Премудрость какая!.. — презрительно говорил Спиридон Васильевич. — Только вот поаккуратнее отвернуть эту гайку, перекусить клещами эти вот проволочки, а потом…

Он недоговорил, а коммунисты недослушали: страшный взрыв потряс пустыню лесистых гор и пустынное нахмурившееся море, и от Спиридона Васильевича, от коммунистов, даже от всего их скромного хуторка не осталось буквально ничего. Только широкая и довольно глубокая яма, по бокам которой долго ползал и цеплялся едкий удушливый дым, говорила о том, что здесь некогда стояла коммуна «Новая Живая вода». Из всех коммунистов спаслась только ядовитая Клавдия, дочь отца Феодора, которая пасла в это время в зарослях чертова дерева единственную корову коммуны. Оправившись от испуга, она решила коммунистические опыты пока оставить и, продав корову на базаре, поехала домой в Окшинск. Вся округа радовалась ее отъезду: она ненавидела всех, и все ненавидели ее. И местный урядник, толстый и сонный хохол и большой резонер, очень боявшийся ее острого языка, говорил:

— Дочь священника, а, подить, вот какой черт уродився… Не баба, а одно слово: аспид. Ежели, скажем, бесится, что замуж пора, так какой же дурень такое сокровище возьмет? Эх ты, коммуна, коммуна!..

Дела Якова Григорьевича скоро приняли желанный в смысле самообороны оборот: на побережье снова появился Георгиевский. В высоких сапогах, в чудесной кожаной куртке, с большими деньгами в кармане, теперь он был, если возможно, еще более самоуверен, чем прежде. Он прочно пристроился в Земском союзе, был совершенно застрахован от всяких покушений воинского начальника и производил для союза колоссальные закупки. Серый Догадин был его преданнейшим помощником. Они разъезжали по всей России: в Астрахани они закупили огромную партию селедки, но засол вышел неудачен, и селедка вся погнила; потом бросились они на Кубань скупать кожи — кожи сопрели у них в бунтах и были выброшены; а здесь, на побережье, они решили скупить для лазаретов все сушеные фрукты у садовников от Новороссийска до самого Батума. Тут, в Геленджике, им нужно было выяснить вопрос о наиболее дешевом и наилучшем способе упаковки и пересылки сушеных фруктов: упаковывать их в ящики или в бочонки? Заказать ящики или бочонки или самим делать хозяйственным способом?.. Вообще многое в деле было им еще неясно…

Ловкий и оборотистый, с веселыми зубами, Яков Григорьевич чрезвычайно порадовал Георгиевского сперва известием о взрыве коммуны «Новая Живая вода» — «Да что же другого у этого идиота когда могло выйти?» — заметил пренебрежительно Георгиевский, — а затем в пять минут сумел убедить агентов шумного союза, что ящики или бочонки им всего выгоднее делать самим, что он на этом деле зубы съел, что для Земского союза он, конечно, в лепешку расшибется — такое общественное начинание! — что, словом, трудно выдумать дело более полезное и выгодное. На другое утро все трое поехали на катере «Отважный» в Новороссийск, в какой-нибудь час оборотистый Яков Григорьевич был забронирован от воинского начальника весьма прочно, получил на руки большие деньги и, отправив друзей по побережью скупать фрукты, сам в великолепном расположении духа вернулся домой: на войну не идти — раз, получать очень хорошее жалование — два, а что касаемо ящиков или бочонков, то их можно делать и около дела спокойно кормиться, конечно, хоть до второго пришествия. Жалко, что из-за проклятых бочонков или ящиков придется жене остаться в Геленджике, ближе к его делу, но что же делать? Всего не схватишь…