Марина Саввиных - «ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г.

• Название: «ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г.
• Автор: Марина Саввиных
• Жанр: Поэзия
• Год: 2007

---

В благодарность за наше близкое знакомство я посчитал необходимым отплатить Ведяпину каким-никаким доверительным разговором. Скучно же вот так молчать всю дорогу. Да и то верно, что хотелось показать себя перед партийным чиновником, что тоже кое — чего стою — все мы в молодости непозволительно тщеславны. И я начал беседу с безобидного вроде бы вопроса:

— Кирилл Яковлевич, вы родом сибиряк?

— Сибиряк, а что?

В самом деле, а что? А ничего. Я разозлился на себя, что загодя не нашел подходящего слова, которое могло бы зацепить Ведяпина за сердце. Помолчали какое-то время. Я не знал, что почувствовал сейчас первый секретарь райкома партии, а сам я, как бы исправляя допущенную ошибку, был намерен говорить без конца. Меня как будто кто-то тянул за язык:

— Конечно, побывали на фронте. В каких войсках?

Последний вопрос должен понравиться Ведяпину. Разумеется, звание у него не ниже полковника, значит, есть чем гордиться. Это тебе не какой-то хрен моржовый!

— К сожалению, не побывал, — после небольшой паузы вяло сказал мой вельможный спутник.

Теперь-то уж я готов был провалиться сквозь землю. Мы оба вдруг оказались в ужасающем тупике. Не уточнять же, почему так случилось, что он пробыл в тылу почти всю войну. А Ведяпину вообще не нужно что-то объяснять мне — это ниже его партийного достоинства: кто я, а кто он?

Если бы можно было вдруг вывалиться из кошевы, я бы сделал это. И потом бежал бы следом, путаясь в тяжелых полах собачьей дохи. Так мне и надо, недоделанному умнику и выскочке!

Но мы по-прежнему лицом к лицу сидели в злополучной кошеве, а она всё так же то и дело прыгала на ухабах и угрожающе раскатывалась на поворотах. Рыжка показывал себя с самой лучшей стороны. Ему явно не терпелось доставить нас в целости и сохранности на отчетное собрание в Ястребово.

Кишащее звездами небо неожиданно сузилось. Я понял, что мы въехали в лес. По сторонам замелькали обсыпанные снегом сосны. Было тихо, так тихо, что слышались не только отрывистый стук копыт и звон полозьев, но можно было различить и набиравшее темп биение собственного сердца. Казалось, еще немного такой бешеной скачки — и судьба похоронит нас в этих угрюмых сугробах.

И вдруг конь испуганно захрапел и остановился на полном скаку. Кошеву отбросило далеко в сторону. Шлепнуло о землю и перевернуло. Я успел заметить только, как оглобля оказалась на широком крупе жеребца и Рыжка как бы повис в замкнутом пространстве просеки.

На четвереньках я с огромным трудом выбрался на дорогу и увидел запутавшегося в вожжах Ведяпина. Он потерял рукавицы и, разгребая снег голыми руками, искал их. И только тогда мы приметили впереди еле различимые огоньки. Нет, это было совсем не Ястребово и никакое другое жильё. Во мраке ночи маячили несытые глаза волчьей свадьбы.

Еще в Вострово я слышал об этих кровопролитных вакханалиях. Горе тому, кто оказывался на пути у зверей, отмечающих ежегодный праздник, подаренный им природой. Волки рвали в клочья всё живое, в том числе и друг друга. Им некогда было делить стаю на врагов и друзей, властный зов самки лишал их последних остатков рассудка.

Волки были в нескольких метрах от нас. Очевидно, они считали, что уже одержали легкую победу над беззащитными путниками. Свадьба ждала команду матерой волчицы, чтобы вдоволь попировать на безлюдной лесной дороге.

А Рыжка, наш верный Рыжка, неистово ржал и зубами рвал на себе заледенелую сбрую. Но сыромятные ремни не поддавались ему. Наоборот, они всё туже затягивались на морде и крутой шее жеребца. Казалось, какое-то сопротивление совершенно бесполезно. И стая поняла это прежде, чем сам Рыжка. Свадьба шаг за шагом молча приближалась к нам. Пронзительный вой ведомой инстинктом волчицы должен был поставить точку на нашей печальной судьбе.

И вдруг, может быть, последним своим усилием, жеребец напружинил широкую грудь и сделал «свечку», высоко взлетев на дыбы. Раздался неистовый треск и грохот, и кошева отлетела еще дальше в глубокий снег. А Рыжка, взрывая сугроб освободившимися в стычке оглоблями, бросился вперед, прямо на жаждущую крови сплоченную волчью стаю.

От неожиданности свадьба расстроилась, и когда звери уже кинулись в погоню, было слишком поздно атаковать обезумевшего от бега Рыжку. Сзади его надежно прикрывали острые, как бритва, копыта, а с боков — свободно парящие над сугробами оглобли.

Как и следовало ожидать, свадьба вернулась к нам. И я невольно вспомнил погибавшего у сельсовета одинокого волка. Правда, теперь мы поменялись местами. Впрочем, так оно и бывает в природе. Это один из её законов, а законы природы — это не постановления теперешней Госдумы, а нечто более выверенное и серьезное.

Ведяпин откуда-то достал крохотный «браунинг». Дрожащими руками загнал патрон в ствол и приготовился стрелять. Но я резким движением отвел в сторону его ненадежное оружие.

— Не вздумайте открывать огонь! — предупредил я.

— А нам умирать хоть так, хоть этак.

— Дайте-ка огонька!

Он молча протянул мне зажигалку. С этой секунды хозяином положения стал я. Мне не стоило больших усилий действовать в нужном направлении. На фронте случалось и не такое.

Я решительно шагнул к вороху вывалившегося из кошевы сена и поджег его. Пламя прыгнуло и заплясало, перебираясь по сухим травинкам. А рядом валялись другие клочки подручного топлива. Мы собирали их и бросали в наш костерок. И когда сено должно было вот — вот иссякнуть, я скинул с плеча собачью доху и противно завоняло ядовитой паленой шерстью. А Ведяпин руками и ногами крушил райкомовскую живописную кошевку и ревел на всю округу:

— Ой-ой-ой! Помогите!

И ему ответили не менее возбужденные голоса подъезжавших к нам ястребовцев. Влетевший в село Рыжка поднял по тревоге ожидавшее нас колхозное собрание. На спасение районных гостей была брошена чуть ли не вся мужская часть населения Ястребово.

Наша судьба оказалась счастливее участи серого хищника, которого я видел в детстве у крыльца востровского сельсовета. Но тогдашнее острое ощущение неизбежной смерти преследует меня до сих пор.

Сумерки

Если говорить честно, то у меня было два отца. Первый отец — Иван Макарович, он родил меня, всегда был для меня примером, и я до последнего дыхания сохраню добрую память о нем. Судьбе его и моей было угодно надолго разлучать нас, но мысленно мы всегда были вместе, всегда дорожили друг другом. Нет, наша дружба не была показной или показательной, но это было необыкновенно светлое чувство, о котором не нужно много распространяться, которое следовало лишь понять и предусмотрительно молчать о нем — не дай Бог вспугнуть или сглазить!

Вторым, названным, отцом был актер провинциальных театров, неуемный мечтатель и вечный неудачник Анатолий Васильевич Шварцман. В нем было столько душевного тепла, что оно могло согреть не только меня, а всех, кто встречался на его жизненном пути. Зато я не знал человека, которого бы он несправедливо обидел хотя бы раз в жизни. Он был всесторонне талантлив, не исключая удивительного качества альтруиста: людям — всё, а себе — что выпадет в осадок.

В романе «Ночь без сна» описана предыстория нашего знакомства. Вместе с труппой Минусинского драмтеатра он перебрался в Ачинск. Шварцману и его жене Нине, тоже актрисе, дали маленькую комнатушку в коммунальном доме. Там, помнится, были стол, два стула и железная односпальная кровать, которая отчаянно скрипела каждым своим ржавым болтиком и каждой своей пружиной. Под эту музыку засыпал и просыпался незаурядный интеллектуал и страстотерпец Анатолий Васильевич.

Когда кто-то из старожилов Ачинска сказал ему, что я бездомный, хотя и фронтовик, и живу в городе не первый год, он подошел ко мне на одной из репетиций и просто сказал:

— Селись у меня.

Я не переехал к нему и продолжал ночевать в театре, а иногда и в редакции газеты, где работал прежде, чем стать актером. У Шварцмана было просто негде повернуться. А вскоре его семья даже пополнилась третьим членом — родившимся сыном Аликом.

Но мне навсегда запомнился его редкий в наше богатое противоречиями время благородный порыв, и вскоре мы стали друзьями. Он был режиссером, и ни в одном из его спектаклей я не оставался без интересной роли. Это явление стало доброй для меня традицией, которую иногда с известной иронией подмечали недоброжелатели, а они, как у всякого творческого работника, были и у меня. Казалось бы, чему уж завидовать, ведь моя карьера артиста только начиналась. Но театр есть театр. Здесь способны завидовать даже твоей нищете.

Кроме театра, была у Анатолия Васильевича одна, но пламенная страсть. Он считал себя выдающимся охотником нашего времени. Может, и в Ачинск-то переехал только потому, что город окружают многочисленные озера, а охотился Шварцман лишь на водоплавающую дичь. Иной охоты он не признавал. Даже промысел зайца считал преднамеренным убийством с отягчающими последствиями.