Филип Рот - Американская пастораль

• Название: Американская пастораль
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-8370-0454-4

«Американская пастораль» — по-своему уникальный роман. Как нынешних российских депутатов закон призывает к ответу за предвыборные обещания, так Филип Рот требует ответа у Америки за посулы богатства, общественного порядка и личного благополучия, выданные ею своим гражданам в XX веке. Главный герой — Швед Лейвоу — женился на красавице «Мисс Нью-Джерси», унаследовал отцовскую фабрику и сделался владельцем старинного особняка в Олд-Римроке. Казалось бы, мечты сбылись, но однажды сусальное американское счастье разом обращается в прах…

---

Фантазии и чудеса. Вечно представлять себя кем-то другим. Началось все с невинной игры в Одри Хёпберн, а прошло десять лет, и она с головой погрузилась в этот нелепый миф о самоотвержении. Сначала самоотверженная чушь о Народе, теперь самоотверженная чушь о Совершенной Душе. А дальше что — крест бабушки Дуайр? Возврат к самоотверженной чуши Предвечной Свечи и Святого Сердца? Грандиозная химера, самая большая абстракция — ни разу в жизни (хоть за миллион лет!) не проявить эгоизма. Ужас лжи и бесчеловечности такого самоотвержения.

Нет, не нужно ему этой ее благодати — идеально-гладкой речи и всепоглощающего альтруизма; пусть была бы эгоисткой, как все нормальные люди.

— Ты давно здесь? — спросил он.

— Где?

— В этой комнате. На этой улице. В Ньюарке. Ты давно в Ньюарке?

— Я приехала полгода назад.

— А что…

Надо было многое сказать, расспросить ее обо всем, потребовать ответов, но он смолк. Шесть месяцев. Шесть месяцев в Ньюарке. Швед вдруг утерял чувство реальности, в сознании оставались только эти два жалящих слова, произнесенные безо всякого чувства: «полгода назад».

Он стоял и смотрел на нее сверху вниз, бессилием своим прижатый к стене. Приподняв мыски ботинок, откачнулся назад, словно пробуя, не сумеет ли сквозь стену уйти от нее; потом чуть наклонился вперед — как будто для того, чтобы схватить ее на руки и унести прочь. Одна-одинешенька на всем свете — такой она казалась ему. Он не мог вернуться в Олд-Римрок, под надежное укрытие своего дома, и спокойно улечься спать, зная, что она, одетая в рубище, с накинутой на рот тряпкой, спит туг на тюфяке всего в нескольких сантиметрах от коридора, который рано или поздно поглотит ее комнату.

Эта девочка обезумела уже к пятнадцати годам, а он по доброте и глупости своей проявлял терпимость к ее сумасбродствам, приписывая ей всего лишь не симпатичное ему мировосприятие, которое, он не сомневался, уйдет в прошлое вместе с ее бунтарской юностью. И вот что с ней стало. Отец с матерью — загляденье, а дочь превратила себя в уродину. Я отвергаю то, другое, третье! Я отвергаю! Я отвергаю все на свете! Что же это такое? Вместе со всем прочим отказаться даже от похожести на родителей? И все потому, что Доун когда-то держала титул «Мисс Нью-Джерси»? Неужели жизнь может довести до такого унижения? Нет. Я не допущу этого!

— Ты давно исповедуешь джайнизм?

— Год.

— Откуда ты про них узнала?

— Читала религиозную литературу.

— Мередит, сколько ты весишь?

— Достаточно, папа, даже с избытком.

Глазницы ее огромны. В сантиметре под этими большущими темными глазницами — тряпка, а в нескольких сантиметрах над ними — волосы, не ее длинные и густые, струившиеся по спине волосы, а клочья, как будто случайно оказавшиеся у нее на голове; они по-прежнему светлые — его цвет, — но пострижены самым диким образом. Кто обкорнал ее — сама себя или кто-то другой? Наверное, она, во исполнение тех пяти обетов, ни одну привязанность не отторгла так по-варварски, как свои прекрасные волосы.

— Судя по твоему виду, ты вообще не ешь, — чуть ли не простонал он, нечаянно выдав свое страшное беспокойство, хотя собирался говорить без эмоций. — Чем ты питаешься?

— Я гублю растительную жизнь, пока не могу иначе. Еще недостаточно сострадаю.

— То есть ты ешь овощи, так? В этом нет ничего дурного, не надо от них оказываться. Зачем?

— Это вопрос личной святости. Это вопрос благоговения перед жизнью. Я обязалась не причинять вред ни одному живому существу — ни человеку, ни животному, ни растению.

— Но тогда ты умрешь. И что значит «обязалась»? Ничего не есть теперь, что ли?

— Это вопрос из вопросов. Ты очень умный человек, папа. Ты спрашиваешь: «Если ты чтишь жизнь во всех ее формах, то как ты можешь жить?» Ответ — никак не можешь. Святой джайна по традиции оканчивает свою жизнь путем салла хана — доведением себя до голодной смерти. Ритуальная смерть посредством салла хана — это та цена, которую совершенный джайна платит за свое совершенство.

— И ты, ты говоришь это! Можно, я выскажу свою точку зрения?

— Разумеется.

— Я думаю, что при всем своем уме ты все же не понимаешь, что говоришь и что делаешь и зачем. Ты хочешь мне сказать, что придет такой момент, когда ты решишь, что не будешь больше губить никакую жизнь, даже растительную, и совсем перестанешь есть, просто обречешь себя на умирание? Ради кого, Мерри, ради чего?

— Пожалуйста, не волнуйся так, папа. Я понимаю, что тебе трудно допустить в свое сознание истинный смысл моих слов и поступков, увидеть мои цели.

Она говорила с ним так, будто ребенок — он, а она — родительница: с ее стороны — только участливое понимание, терпимость любящего человека; он сам когда-то был с ней таким же — не во благо ей, оказывается. Ее манера раздражала его. Добренькая сумасшедшая. И все же он ни к двери не бросился, ни к ней не рванулся, чтобы сделать то, что должно. Он продолжал быть рассудительным отцом. Рассудительный отец безрассудного дитяти. Сделай же что-нибудь! Все равно что! Во имя самого рассудка перестань быть рассудочным! Ребенку нужно в больницу. Дрейфовать в открытом море на доске не более опасно, чем пребывать в ее нынешнем положении. Она перешагнула через борт корабля, и сейчас не время гадать, как это случилось. Ее надо срочно вытаскивать!

— Где же ты изучала религию?

— В библиотеках. Там они не ищут. Я часто пряталась в библиотеках, так что могла читать. Читала много.

— Ты и в детстве много читала.

— Правда? Я люблю читать.

— То есть там ты и приобщилась к этой религии. В библиотеке.

— Да.

— А у них есть церковь? Ты ходишь в какую-нибудь церковь?

— Эта религия не строится вокруг церкви. И вокруг Бога тоже. Бог стоит в центре иудео-христианства. Бог может сказать: «Возьми эту жизнь». И убийство тогда становится не просто позволительным — оно превращается в обязанность. Ветхий Завет весь в этом. Даже в Новом Завете есть такие истории. Иудаизм и христианство утверждают, что жизнь принадлежит Богу. Священна не жизнь, а Бог. А для нас главное — не верховенство Бога, а святость жизни.

Завела свою песню, доктринерка, закованная с головы до пят в броню идеологии, унылую, одурманивающую песню из репертуара тех, чей смятенный дух укрощен единственным пригодным на то средством — тесной смирительной рубашкой какой-нибудь суперпоследовательной бредовой теории. Не святости жизни было не различить в ее плавной речи, а самой жизни.

— Сколько вас? — спросил он, силясь переварить ее объяснения, которые на самом деле только запутывали его еще больше.

— Три миллиона.

Три миллиона таких же ненормальных? Фантастика. В таких же норах? Три миллиона человек прячется по таким каморкам?

— Где же они все, Мерри?

— В Индии.

— Я не об Индии спрашиваю. При чем здесь Индия? Мы не в Индии живем. В Америке сколько вас?

— Не знаю. Не имеет значения.

— Горстка какая-нибудь.

— Не знаю.

— Мерри, может, ты в единственном числе?

— В свой духовный путь я отправилась одна.

— Я не понимаю, Мерри, не понимаю. Ты как-то вдруг перекинулась от Линдона Джонсона ко всему этому. Каким образом ты из пункта А попала в пункт Я, где здесь связь? Мерри, как-то это не вяжется.

— Связь есть, можешь мне поверить. Все вяжется. Только ты не видишь.

— А ты видишь?

— Да.

— Тогда расскажи мне. Растолкуй, чтобы я мог понять, как ты дошла до такой жизни.

— Логика в этом есть, папа. Не надо повышать голос, я объясню. Все связано. Я много думала на эту тему. Дело обстоит так. Джайнистская концепция ненасилия, ахимса, оказалась близка Махатме Ганди. Он сам не был джайнистом, он был индуистом. Но когда он искал в Индии людей, которые были бы подлинными, не затронутыми Западом индийцами и по масштабности своих добрых дел не уступали бы христианским миссионерам, он остановился на джайнистах. Нас не много. Мы не индуисты, но по верованиям близки к ним. Джайнизм возник в шестом веке до нашей эры. Махатма Ганди взял у нас это понятие ахимсы, ненасилия. Мы самая сердцевина той истины, которая породила Махатму Ганди, а Махатма Ганди, человек ненасилия, — сердцевина той истины, которая породила Мартина Лютера Кинга. А Мартин Лютер Кинг — это сердцевина той истины, что породила движение за гражданские права. А в конце своей жизни, когда он пошел дальше защиты гражданских прав и обретал уже более широкое видение, когда он противостоял войне во Вьетнаме…

Не заикается. Раньше произнести слово было для нее мукой мученической, искажавшей лицо гримасой, заставлявшей ее бледнеть и в отчаянии бить ладонью по столу; необходимость говорить как будто превращала ее в укрепленную крепость, яростно отбивающую сокрушительный натиск слов. Сейчас говорит терпеливо, снисходительно, так же отрешенно, но все же с нотой — мягчайшей! — убежденности религиозного человека. Всего, чему не помог речевой дневник и другие ухищрения логопеда и психиатра, она блестяще достигла, сойдя с ума. Став затворницей, погрузившейся в нищету и убожество, подвергающей себя ркасной опасности, она получила ментальную и физическую власть над каждым произносимым звуком. Получила интеллект, свободный от пут.