Роберто Боланьо - Далекая звезда

• Название: Далекая звезда
• Автор: Роберто Боланьо
• Издательство: Махаон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-18-000861-1

«Я пишу, чтобы вспомнить прошлые истории и посмеяться над ними или превратить их в иные, придумав новый конец», – признавался Роберто Боланьо.

Эти слова писателя вполне можно отнести к обоим включенным в книгу произведениям, хотя ничего смешного в них нет. Наоборот, если бы не тонкая ирония Боланьо, они производили бы тяжелое впечатление, поскольку речь в них идет в основном о мрачных 70-х годах, когда в Чили совершались убийства и пропадали люди, а также об отголосках этого времени, когда память и желание отомстить не дают покоя. И пусть действующими лицами романов являются писатели, поэты, критики, другие персонажи литературной и окололитературной среды, погруженные в свой замкнутый мир, – ничто не может защитить их от горькой действительности.

Многообещающий молодой поэт Альберто Руис-Тагле в годы диктатуры превращается в Карлоса Видера, чье «имя всплывает в судебном расследовании по делу о пытках и пропавших без вести», и, хотя правосудие над ним так и не свершилось, возмездие настигает его в лице пожилого человека – бывшего полицейского при демократическом правительстве Альенде.

---

Расследования, предпринятые Бибьяно в Соединенных Штатах, не ограничивались только миром игр. Один приятель рассказал мне (не знаю, до какой степени это правда), что Бибьяно вышел на коллекционера литературных раритетов, назовем его фирму «Филип К. Дик Сосаети», Глен Эллен, Калифорния. Судя по всему, Бибьяно поведал этому коллекционеру, специализирующемуся на «тайных произведениях в литературе, живописи, театре и кино», историю Карлоса Видера, и американец решил, что такой персонаж рано или поздно объявится в Соединенных Штатах. Звали коллекционера Грэм Гринвуд, и он, в свойственной американцам решительной и воинствующей манере, верил в существование абсолютного зла. Согласно его личной теологии, ад – это сплетение или цепочка случайностей. Серийные убийства он объяснял «взрывом злого рока». Смерть невинных людей (то, что наше сознание отказывается принимать) была для него языком, на котором говорит злой рок или случайность. «Судьба, Случай суть пристанище дьявола», – считал он. Он появлялся в местных телевизионных программах маленьких городков, выступал в передачах небольших радиостанций Западного побережья или штатов Нью-Мехико, Аризона и Техас, пропагандируя свой взгляд на природу преступлений. В качестве средства борьбы со злом он рекомендовал учиться читать: читать числа, цвета, знаки и тонкости расположения малых предметов относительно друг друга. Также рекомендовался просмотр ночных и утренних телевизионных программ и забытых фильмов. При этом он не верил в возмездие: выступал против смертной казни и за радикальную реформу тюремной системы. При нем всегда было оружие, и он защищал право граждан на ношение оружия, считая, что это единственный способ предотвратить развитие фашизма в государстве. По его мнению, борьба со злом не ограничивалась пределами планеты Земля, в своей космологии уподоблявшейся исправительной колонии: существуют пространства вне Земли, говорил он, не доступные злому року, где единственный источник боли – это память. Обитателей этих пространств именуют ангелами, а их армии – легионами. Подобно Бибьяно – разве что менее литературно и более радикально, – он постоянно совал свой нос в любые странности и необычности, о которых удавалось прознать. С кем он только не дружил: детективы, борцы за права меньшинств, феминистки, отсиживающиеся в мотелях Запада, кинопродюсеры и кинорежиссеры, в жизни не создавшие ни одного фильма, такие же сумасбродные и одинокие, как он. Членам «Филип К. Дик Сосаети», людям увлеченным, но, как правило, сдержанным, он казался сумасшедшим, хотя и безобидным и даже хорошим парнем, к тому же видным исследователем произведений Дика. Итак, некоторое время Грэм Гринвуд выжидал, напряженно высматривая любой след, который мог бы оставить Видер на своем пути по Соединенным Штатам, но безрезультатно.

Между тем его след в антологии чилийской поэзии становится все более призрачным. Подписанное псевдонимом Пилот стихотворение, опубликованное в сомнительном журнальчике и кажущееся на первый взгляд бессовестным плагиатом поэмы Октавио Паса, другое стихотворение, более длинное, появилось в довольно престижном аргентинском журнале и посвящено старой служанке-индеанке, в ужасе убегающей из дома, подальше от странного взгляда поэта, от новой формы любить. По мнению неугомонного в своих толкованиях Бибьяно, прототипом послужила Амалия Малуэнда, служанка сестер Гармендия из племени мапуче, исчезнувшая в ночь похищения двойняшек. Кое-кто из сотрудников католической церкви, занимающихся поисками пропавших без вести, клялся, что видел ее в окрестностях Мульчена или Санта-Барбары, где она живет под защитой своих племянников на ранчо на склоне Кордильеры, твердо намереваясь никогда больше не вступать в разговор ни с одним чилийцем. Стихотворение (Бибьяно прислал мне его копию) довольно любопытно, но ничего не доказывает, возможно даже, что Видер не имеет к нему никакого отношения.

Все наводит на мысль, что он оставил литературу.

Однако его произведения живут, пусть просто за неимением лучших, но живут (возможно, он именно этого и хотел). Кое-кто из молодых читает его, переосмысливает, становится его последователем. Но как можно следовать за тем, кто не двигается и успешно старается стать невидимкой?

В конце концов Видер покинул Чили, исчез со страниц журналов, издаваемых всякими меньшинствами, где под самыми невероятными псевдонимами или просто подписанные инициалами печатались его последние творения, написанные через силу произведения, подражательные стихи, смысл которых ускользает от читателя. При этом его физическое отсутствие (на самом деле он отсутствовал всегда) не положило конец спекуляциям, страстям и противоречивым прочтениям, порождаемым его творчеством.

В 1986 году в кружке, образовавшемся вокруг урны с прахом почившего критика Ибакаче, распространился слух о письме, якобы присланном приятелем Видера, где сообщается о его кончине. Новость немедленно разлетелась повсюду. В письме туманно говорится о литературных душеприказчиках, но члены кружка Ибакаче, дабы сохранить незапятнанным свое имя и имя учителя, отгородились высоким забором и предпочли не отвечать. Бибьяно посчитал эту новость дезинформацией, может быть, даже сочиненной последователями умершего критика, по примеру своего наставника впавшими в детство.

Однако вскоре была опубликована посмертная книга Ибакаче, «Прочтение моих чтений», в которой автор цитирует Видера. Книга эта, сборник примеров и анекдотов, возможно, выдуманных и фальшивых, написана в намеренно легкой, милой манере и ставит перед собой задачу сохранить для потомков сведения о том, что же предпочитали читать авторы, на которых Ибакаче когда-либо обратил благосклонное или ревностное внимание за годы своего длинного странствия по пути литературного критика. Так, в книге комментируются читательские пристрастия (и личные библиотеки) Уйдобро (удивительные), Неруды (вполне предсказуемые), Никанора Парры (Витгенштейн и чилийская народная поэзия! – возможно, Парра подшутил над доверчивым Ибакаче или Ибакаче разыграл будущих читателей), Росамель дель Валье, Диаса Касануэвы и многих других. Бросается в глаза отсутствие упоминаний об Энрике Лине, заклятом враге антиквара-апологета. Среди молодежи Видер – самый молодой (что свидетельствует о большой вере в него Ибакаче), и именно в главе, посвященной кругу чтения Видера, фигурирует проза Ибакаче, цветистая, со множеством обобщений, типичная для несколько манерного газетного обозревателя, каковым он, по сути, всегда и был; и в этой главе Ибакаче немного отступает, на время оставляет (не позволяя себе ни малейших пауз!) празднично-фамильярный тон, в котором он рассуждает об остальных своих идолах, друзьях или единомышленниках. В одиночестве своей студии Ибакаче пытается создать образ Видера. Его память предпринимает марш-бросок с единственной целью – постичь голос, дух Видера, вызвать из небытия его лицо, возникшее было в воображении во время долгого ночного телефонного разговора. Но попытка не удалась, она провалилась стремительно, и эта неудача ощущается в его заметках. Его проза из живой и искрящейся остроумием превращается в назидательную (общая черта латиноамериканских публицистов), а из назидательной – в меланхолическую и какую-то растерянно-нерешительную. Круг чтения Видера, приписывавмый ему Ибакаче, широк и разнообразен и, возможно, обусловлен в большей степени произволом критика и его заблуждениями, нежели реальными пристрастиями: Гераклит, Эмпедокл, Эсхил, Еврипид, Симонид, Анакреонт, Калимах, Онест Коринфский. Он позволил себе грубоватую шутку на счет Видера, написав, что два его главных сборника стихов – это «Придворная антология» и «Антология чилийской поэзии» (хотя, если хорошенько разобраться, может, это никакая и не шутка). Он обращает внимание читателя на то, что Видер, тот самый Видер, чей голос на другом конце телефонного провода звучал, как дождь, как ливень, – а когда такие слова говорит антиквар, следует воспринимать их буквально, – так вот, Видер знаком с «Беседой разочарованного со своей душой»[42] и внимательно прочитал «Нельзя ее развратницей назвать» Джона Форда,[43] полное собрание сочинений которого, включающее произведения, написанные в соавторстве, он упомянул особо. (По мнению недоверчивого от природы Бибьяно, скорее всего, Видер просто видел итальянский фильм по пьесе Форда, появившийся в латиноамериканском прокате в 1973 году, самым большим и, возможно, единственным достоинством которого было участие молодой и волнующей Шарлотт Рамплинг.)

Отрывок, посвященный кругу чтения «многообещающего поэта Карлоса Видера», обрывается как-то внезапно, будто Ибакаче неожиданно осознал, что бредет в никуда.

Но кроме этого была еще статья о кладбищах моряков на Тихоокеанском побережье – вульгарный, тошнотворно-приторный текст, выуженный из книги под названием «Офорты и акварели». В ней Ибакаче, совершенно некстати, где-то между рассказом о кладбище близ Jlac-Вентанас и другом, в окрестностях Вальпараисо, описывает вечер в безымянном поселке, пустынную площадь, на которой дрожат длинные колеблющиеся тени и виден силуэт молодого мужчины в темном плаще и большом, намотанном на шею шарфе, частично закрывающем лицо. Ибакаче разговаривает с неизвестным, а между ними пролегает запретная полоса, прямоугольник падающего от фонаря света, который ни один из них не осмеливается пересечь. Несмотря на разделяющее их расстояние, их голоса хорошо слышны. Время от времени незнакомец переходит на грубый жаргон, совсем не согласующийся с приятным тембром его голоса, но в основном собеседники выражаются вполне корректно. Требующая абсолютного уединения встреча заканчивается с появлением на площади влюбленной пары, сопровождаемой собакой. Беседа, прерванная лишь на мгновение, длящееся столько же, сколько длится вздох или взмах ресниц, завершилась, и Ибакаче остался один, опираясь на трость, размышлять о судьбе и ее странностях. В действительности встреча вполне могла быть нарушена и появлением пары карабинеров. Неизвестный растворился среди неухоженных кустов и теней на пустынной площади. Был ли это Видер? Или это просто видение посетило критика? Кто знает.