Станислав Виткевич - Прощание с осенью

• Название: Прощание с осенью
• Автор: Станислав Виткевич
• Издательство: Вахазар; РИПОЛ КЛАССИК
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-88190-020-0; 5-7905-4295-6

Станислав Игнаций Виткевич (1885—1939) — выдающийся польский писатель и художник авангарда. «Прощание с осенью» (1925—1926) — авантюрно-философский роман о трагедии несостоявшейся судьбы и самоуничтожения личности. Занимает ключевое место в антиутопической прозе писателя, лейтмотив которой — становление и развитие человеческой души в деградировавшем обществе, живущем в предчувствии катастрофы. Впервые на русском языке.

---

«Работенка» о метафизической трансцендентальной, в понимании Корнелиуса, необходимости (он громко повторил это для себя и для окружавших его удивленных елей) механизации теперь показалась ему хоть и разумной, но односторонней, неполной. «Там был взгляд на факты известные и необходимые, если исходить из прежних позиций, здесь же была совершенно новая идея, заключающая в себе элемент трансцендентальности: возможность абсолютной необходимости — но такой ли абсолютной? Нет, видимо, нет — потому что моя идея — это адская случайность, она не следует неотвратимо из состояния общества — так или иначе она в любом случае должна была возникнуть во времена декаданса, но не важно — она есть, и в этом вся штука».

Он снова выпил водки и снова нюхнул кокаина, и только теперь до него дошло, что ему необходимо вернуться с этой своей идеей в долины, донести ее до сознания Темпе и использовать его для организации внедрения идеи в умы, используя при этом уже существующую организацию его государства. Смерть показалась ему в этот момент глупостью. Проблемы Гели, Зоси и всего этого низменного мармелада чувств измельчали, испепелились в искусственном огне его безумия. И все благодаря медведице, ну и любимому, ненавистному «коко». «Ха, как это смешно», — смеялся он смехом безумца, медленно идя по солнечному склону к перевалу Быдлиско — через него ведь было ближе, чем через Быстрый Переход. Ему казалось, что он был там не вчера, а несколько лет тому назад — столько он пережил с тех пор, как распрощался с Ясем. Сколь же великолепна была композиция последних дней! В нем снова заговорил прежний «творец жизни» из третьеразрядных столичных салончиков. Он шел медленно, потому что должен был беречь свое, такое нужное всему человечеству, сердце: если бы оно сейчас разорвалось, никто бы не узнал его идеи, и неизвестно, смогла бы она вообще возникнуть в каком-то другом уме. Теперь он не боялся ни люптовских, ни своих пограничников, точно как в той дуэли, когда его охраняла любовь к Зосе. Он сам пошел ко всем к ним с «великой» идеей, которой наконец оправдал свою жалкую жизнь. Атаназий выбрался на первый перевал, и перед ним открылся изумительный вид. Атаназий утонул в бездонном восхищении. Растворенные в дымке дня горы, упоенные своей красотой, казалось, были сном о самих себе. И в то же время как бы объективная их красота не зависела от того, что он на них смотрел. Они были сами по себе. В их красоте он сейчас по-настоящему соединился с духом Зоси, и даже — о, нищета воображения! — почувствовал над ними определенное превосходство. Дух не угнетал его, напротив: он разговаривал с ним (отчасти из милосердия) как равный с равным. Атаназий нашел то место, где Геля прошлой зимой подвернула ногу. Постоял там с минутку, рассматривая памятные камни. Да, это были те же самые камни, вечно молодые, да только он стал совсем другим. Ему казалось, что вся эта прошлая Индия была большим воздушным шаром, привязанным здесь к той самой ноге, которой вовсе и не было.

Солнце заходило, когда Атаназий, никого не встретив, спускался в долину. По дороге он принял еще приличную дозу «коко» — для поддержания нервной системы, как он себе говорил, — идя вниз, он мог себе это позволить. Его лошадиное сердце, которое разве что пуля могла остановить, выдержало и это. Он чувствовал себя в гармонии со всем миром, и неземное блаженство распирало все его существо. Он был в сознании для себя, тем специфическим сознанием сильного отравления адским ядом; для других — если бы таковые вдруг смогли увидеть его мысли — он был законченным безумцем. Безграничность мира засасывала его, пурпурные отблески на скалах, казалось, были эманацией его собственных внутренностей: он чувствовал их в себе, он был всем, он непосредственно растворялся в актуальной бесконечности с такой свободой, с какой Георг Кантор сделал бы это на бумаге с помощью скромных, невинных значков. Небо представлялось ему каким-то сарданапаловым балдахином (с какой-то картины) его славы — ужасной метафизической роскошью, лишь для него созданной — кем? Идея личного Бога замаячила, как тогда, в бесконечной и беспространственной бездне (когда это было, о Боже!). «Если Ты есть и видишь меня — прости. Больше никогда, никогда, никогда», — шептал он в экстазе, в эйфории, граничащей с небытием, а вернее с бытием, вывернутым наизнанку — это было небо — воистину небо было этим.

Он улыбался миру, как малый ребенок улыбается удивительным, невероятно прекрасным игрушкам — в этот момент он парил в небе — видение прекрасного невообразимого человечества, созданного из его идей, накладывалось у него на все. Он был горд, но благородной гордостью мудреца, и одновременно преклонялся перед великой безымянной силой, которая так его одарила — может, это как раз и был Бог. Какой будет его жизнь, он не знал и не хотел знать. (Одно было странно: за эти два дня он ни разу не вспомнил об умершей матери — как будто ее никогда и на свете не было.) Все само собой сложится в соответствии с воплощением той идеи, которая только что пришла ему в голову. Техническим осуществлением и более глубокой, недилетантской разработкой займутся другие. До этого ему больше не было дела. Самое важное — запустить машину.

Уже смеркалось, когда он подходил к тому маленькому ресторанчику в горах, который в ту зиму был исходным пунктом для всех экскурсий — туда занесли Гелю с якобы вывихнутой ногой. Звезды таинственно пылали, искрились, как зримые символы вечной тайны, на фоне черного небытия неба. Сегодня Атаназий не ощущал никакого несоответствия между небом Полуночи и Полудня — все мироздание принадлежало ему, оно отдавалось ему, пронизывало его, сливалось с ним в Абсолютное Единство. Внизу блеснул огонек. Внезапно Атаназий понял, что придется пройти через линию пограничных постов, и немного пришел в себя — как ему казалось, — на самом деле он был накачан кокаином под завязку. Документ при нем был (удостоверение чиновника третьего класса), он был приятелем всевластного Темпе — но был ли? — ведь он увел у него Гиню — да ладно, как-нибудь утрясет это дело. По пути он еще раз взглянул на звезды, желая вернуться к прежним мыслям. «Возлюбленная Вега — она мчится к нам со скоростью 75 километров в секунду, может, когда-нибудь влетит в нашу систему и начнет с нашим солнцем вертеться вокруг общего центра тяжести. Как же чудесно будет видеть два солнца...» Какая-то темная фигура выросла перед ним в сумраке, будто из-под земли.

— Стой! Кто идет?! Пароль! — раздался хриплый голос, и у Атаназия возник точный портрет лица, из уст которого этот голос исходил.

Вообще вся ситуация представилась ему с адской, сверхъестественной ясностью. Он не боялся ничего: у него были сравнительно чистые совесть и бумаги.

— Пароля не знаю. Я свой. Заблудился в горах. Свой, — еще раз сказал он, услышав знакомый ему с военных времен скрежет.

— Как сюда попал? — снова раздался голос, и Атаназий услышал передергивание затвора. «Так он, шельма, стало быть, не был готов, я ведь мог проскочить», — подумал он.

— Отведите меня к командиру, — сказал он твердо.

— Что ты мне тут приказывать будешь, пулю тебе в брюхо вгоню, и вся недолга. Приказ стрелять в каждого, — уже менее уверенно произнесла темная масса.

— Отведи, товарищ; ты не знаешь, с кем разговариваешь: я — друг товарища комиссара Темпе.

— Ясно дело, не знаю. Иди.

Атаназий прошел под стволом, а тот, с направленной на него винтовкой, шел вслед, чуть ли не утыкаясь штыком в онемевшие лопатки. Вдали шумели воды потоков, с гор тянуло холодом. «Как прежде», — подумал Атаназий. В этом слове было столько непередаваемого очарования, что абсолютно ничто не смогло бы его передать.

— Товарищ начальник! Задержанный! — крикнул пограничник перед дверью дома, в котором горел свет.

Кто-то вылез, а за ним еще трое верзил с примкнутыми штыками на винтовках.

— Что еще там? — спросил с легким русским акцентом этот «кто-то». — Как ты посмел с места сойти, ты, gawno sobaczeje? Ты знаешь, что тебе полагается за это? А? Почему не стрелял zrazu?

«Откуда здесь этот польско-русский язык?» — подумал Атаназий и в ту же минуту вспомнил, что масса русифицированных автохтонов, и даже природных русских прибыла в его страну помогать здешней революции.

— Он с люптовской стороны. Говорит, что друг товарища комиссара Темпе. Заблудился, — сказал с нескрываемым страхом пограничник.

Атаназий почувствовал неприятную напряженность атмосферы вокруг.

— Мало ли кто чего скажет. У меня приказ. Обоих расстрелять немедленно, — сказал начальник своим подручным, по-русски произнеся последнее слово.

Из будки вышли еще несколько человек.

— Я... — начал было пограничник.

— Malczat’! Или я тебя, или он меня, и так до самого верху, — прервал его начальник.

Атаназий все это время молчал, не сомневаясь, что дело само собой выяснится. Он был уверен, что останется жив, ведь в голове у него была идея, в крови — кокаин, а в кармане — документы. Теперь он ощутил, как демоническая сила Саетана Темпе распространяет свое магнетическое поле до самых что ни на есть дальних границ его государства, организуя дальние точки в новые очаги потенциалов. Сопровождающие не пошевелились.