Борис Житков - Виктор Вавич

• Название: Виктор Вавич
• Автор: Борис Житков
• Жанр: Классическая проза

Роман "Виктор Вавич" Борис Степанович Житков (1882-1938) считал книгой своей жизни. Работа над ней продолжалась больше пяти лет. При жизни писателя публиковались лишь отдельные части его "энциклопедии русской жизни" времен первой русской революции. В этом сочинении легко узнаваем любимый нами с детства Житков - остроумный, точный и цепкий в деталях, свободный и лаконичный в языке; вместе с тем перед нами книга неизвестного мастера, следующего традициям европейского авантюрного и русского психологического романа. Тираж полного издания "Виктора Вавича" был пущен под нож осенью 1941 года, после разгромной внутренней рецензии А. Фадеева. Экземпляр, по которому - спустя 60 лет после смерти автора - наконец издается одна из лучших русских книг XX века, был сохранен другом Житкова, исследователем его творчества Лидией Корнеевной Чуковской.

Ее памяти посвящается это издание.

---

- Я к Андрушевичу! - крикнул хриплым, потускневшим отдачи голосом Андрей Степанович. И осторожно стукнул в дверь. Послушал. - Я к Андрушевичу, - тише сказал Андрей Степанович и отшагнул от двери - кажется, слышал: "Ну хорошо, хорошо".

"Разбудил, может быть, глупо". - Андрей Степанович вдруг первый раз увидел свои руки, когда брал палку, перчатки - толстые пальцы - как ребята, дети какие-то. Милые и жалко их. И перчатки натянул грустно, бережно.

- Анна Григорьевна, тут записка, что ли, - говорила Дуня в двери, уж с вечера запертые глухие двери Анны Григорьевны. - Письмо, сказать, вроде девушка приносила, - и Дуня стукала осторожно уголком крепенького конвертика по дверям.

Двери открылись. Анна Григорьевна в неубранных седых волосах, и полутьма от спущенных штор, и только розовым цветком светит лампадка вверху угла. Дуня не знала, как смотреть в мутные напухшие глаза старухи.

- Записочка, - и Дуня опустила глаза, - передать просили.

Анна Григорьевна смотрела на Дуню, будто узнать что хотела, и мигала, не брала в руки конвертика, и Дуня держала за кончик, хотела уж повернуть назад, а барыня руку поднимает и как во сне берет в кулак - прямо, подумать, во сне, - и пошла в комнату, дверь так и оставила открывши.

Анна Григорьевна повернула выключатель, читала голубенький билетик и не могла понять.

"Админ. Вятку. Целую. В."

Дуня слушала у дверей. Бочком стояла на случай. "Ой, идет, кажется! Туфли зашлепали". - Дуня отступила большой шаг и вроде половичок поправить - нагнулась.

- Дуняша! Дуняшенька! - слышит - с плачем старуха говорит и не понять - умер кто или уж просто зашлась, и Дуня стала опасливо разгибаться, а старуха прямо с ходу, обеими руками на шею и плачет и ну целовать, целовать. - Дуняшенька, милая, ах, родная ты моя! И Варенька, у ней Сашенька, - и прижимает, прямо, гляди, задушит.

Тычок

ПЕТР Саввич тычок получил, тычок при всех - это помощник начальника тычком повернул его, в плечо толкнул и повернул вправо, во! во! - кричит,- сюда! Сюда надо было посмотреть, - и все толкал впереди себя по коридору до самой проходной, - вот где списки повешены! Залил, кричит, глаза да и...

Петр Саввич чуть с обеда не ушел, вон вовсе, куда глаза глядят. Вот ведь мерзавец эдакой, при всех-то зачем? При людях? Жди, чтоб за ухо взял! После дежурства с обиды, с холода этого - все ж волками глядят, замараться, что ли, боятся, разве вот подковырнуть чем! - и прислонил с обиды душу к водочке, и не выдала - теплотой изнутри затеплила, и мягко наслонился на нее с горькой слезой Петр Саввич.

Не было шести, и ноги сами принесли - да не ноги, а сами сапоги топали по городу - все равно никуда ведь не придешь - и вот в парке.

"А пускай придут, почему не поговорить. Видать же, что из господ - политические. Да и за что им-то уж меня обижать", - думал Петр Саввич и ходил неспешно по вечерним сырым дорожкам.

Петр Саввич сел на скамейку, где попустее. Смотрел, как последнее солнце легло на дорожку, на лужицы - будто жмурится. А воробьи-то стараются - галдеж какой подняли. И томно глаза морились от солнца, и сидеть бы, ей-богу, так вот где-нибудь, и Петр Саввич обломил сзади прутик и сосал горькую свежесть. Облокотился, отвалился, руки на спинку заправил, и воробьи в ушах, и сон стал покачивать голову.

Песок скрипит! Нет, баба какая-то с узлом, видно, стирать, что ли. А баба-то тяжелая. Эх, Груня как-то? Не сказал ей, как прощалась, что выгнал меня землемер-то. А то и сказал бы - куда ж ей ехать-то от подлеца-то своего? И вдруг горе и обида до слез замутили, зарябили в глазах. Петр Саввич повернулся боком, скусил прутик, выплюнул на дорожку. И сил нет уж поправить-то. Смотри, значит, хоть плачь, а смотри.

И вдруг сзади кто-то по плечу хлопнул. Петр Саввич обернулся, смотрел сердито - кто? Вчерашний, да-да, с бородкой. И Петр Саввич опасливо завертел головой.

- Ну ладно, старик, что пришел. Не бойсь, никого нет, ладно, что чисто пришел. - Петр Саввич все еще сердито таращил глаза.

- Только не надо уж.

Петр Саввич все глядел недвижно, со строгим испугом.

- Устроилось само! - Алешка хлопнул Сорокина по коленке. - На вот катеринку, чтоб за беспокойство, - и Алешка сунул руку в карман в шинель Сорокину. - Ну и будь здоров, старик. А из тюрьмы тебя все равно выкинут! - И Алешка встал. - Не из-за нас. Сам знаешь.

Сорокин глядел все теми же глазами на Алешку.

Алешка секунду молчал, глядел в глаза старику.

- А ей-богу, хороший ты старик, - и Алешка взял руку Сорокина с его колен и потряс.

Петр Саввич все глядел в спину Алешки. Красным дымом горели тучи сквозь ветки. И пусто и холодно сразу стало в парке. Петр Саввич встал, запахнул шинель, и ничего в голове не решалось, а остановилась голова на ходу, как жернов, и не мелет, и не свернуть. И Сорокин нес голову назад, в тюрьму, в казарму. А в казарме лег на койку в сапогах. До ужина еще старший надзиратель подошел, стал в проходе и громко на все помещение сказал:

- А тебя, Сорокин, того - приказ сейчас в канцелярии читали - на волю, значит, уволили. Так что ты, значит, того... - и рукой воздух подшлепнул.

Выходите

- НИКОГО не пускать! Еду! - крикнул Сеньковский в телефон и крепко повесил трубку. - Городовой звонил из аптеки, - Сеньковский быстро говорил, метко всаживал в руки шинель, - с Вавичем неладно, скажешь Грачеку, я поехал.

Дежурный поднял брови, провожал глазами Сеньковского.

Сеньковский с двумя городовыми мчал на извозчике. Придержал у одного дома, городовой на ходу спрыгнул.

- Так скажи следователю, чтоб сейчас. Я уж, значит, там!

- Извозчик погнал дальше.

У дверей квартиры толклось человек пять, глухо говорили. Сеньковский дернул парадную дверь - все замолчали, глядели. Сеньковский подергал за ручку.

- Так! Заперто.

- Девчонка в дворницкой, - сказали из кучки.

- Стой здесь! Никого не пускать до следователя. - Он ткнул городовому: - Здесь у дверей! - и выбежал вон, дворник уж бежал навстречу.

- Ваше высокородие...

- Где она? - крикнул Сеньковский. - Веди. Дворник побежал впереди. Фроська сидела на табурете и взывала в голос, когда шагнул за порог Сеньковский.

- Все пошли вон, - крикнул Сеньковский. Дворничиха дернула за руку мальчонка, искала шаль.

- Ну, ну, живо, - подталкивал ее дворник, он захлопнул за собой дверь. Фроська выла.

- Не выть! - крикнул Сеньковский. Фроська всхлипнула и дышала, разинув рот.

- Как было? Ты где была?

Фроська рукав к глазам и начала ноту. Сеньковский отдернул руку рывком.

- Ну, говори, дура, а то плохо будет. Где была?

- Утром захожу, - всхлипывала Фроська, - а барин лежат в кабинете и руки так... Ой! - и Фроська завыла. Сеньковский стукнул по столу:

- Ну! А пришел когда? Вчера пришел?

- Меня дома не было, ей-богу, за синькой бегала. А тут одна еще приходила, дамочка... Ждала.

- А ты ее одну оставила, ушла?

- Да я на минутку, - и Фроська решила, видно, удариться в такие слезы, чтоб никто не пробился к ней.

Сеньковский встал, глянул в занавешенное окно и ловко стукнул Фроську по затылку. Фроська оборвалась.

- Как же ты, стерва, пустила, а сама ушла? А воровка вдруг? Да тебе за это - с живой шкуру сдерут, - Сеньковский говорил шепотом, совсем нагнулся Фроське к лицу. И один раз только и глянула Фроська в глаза Сеньковскому.

- Да я... да я, - заикала Фроська.

- Ты б ее сначала выпустила, потом бы шла ко всем чертям. Не выпустила, небось? Ты мне делов тут накрутишь!

- Выпустила... ой, ей-богу, выпустила. Даже вот открыла дверь, - и Фроська сделала рукой, будто толкает дверь, - выходите, говорю, выходите! - отталкивала от себя Фроська.

- Так вперед, значит, выпустила, а потом за синькой, - громко говорил Сеньковский.

- Выходите, выходите, говорю, - шептала Фроська и толкала от себя рукой.

- А дворнику ты тут что врала? А? - Сеньковский ткнул Фроську под подбородок - дернулась вверх голова. - А что приходила, из гулящих? Из жидовок?

Фроська глядела вытаращенными глазами на Сеньковско-го, кивала головой. Он поглядывал в окно. Городовой со следователем дробно топали через двор. Сеньковский потянул Фроську за руку:

- Значит, ты эту жидовку гулящую, - говорил Сеньковский во дворе, - эту жидовку, еврейку, что ли, выпустила, а сама за синькой, ну а дальше?

В комнате Виктор лежал на полу у дверей, и казались наклеенными черные усы на белом лице. Следователь поднимал отброшенный в сторону браунинг.

- Выстрел был произведен... и патроны... Так, одного в обойме нет. Так и пишите: в расстоянии аршина от правой руки найден был револьвер системы браунинг...

Сеньковский долго глядел в белое лицо, левый глаз казался чуть приоткрытым. Шашка лежала наискосок, неловко, мертво, как покойник.

- Дурак! - прошептал Сеньковский и вышел в прихожую.