Марк Ефетов - Валдайские колокольцы

• Название: Валдайские колокольцы
• Автор: Марк Ефетов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1970

Повесть о забавных происшествиях в жизни первоклассника Славы, получившего в подарок живого медвежонка. За любопытной историей медвежонка в повести встает большая жизнь, работа взрослых людей.

---

— Опять сосед! У него волки собак перетаскали. А у тебя весь колхоз — охотники. Ждешь, пока волки к тебе придут? Думаешь, постесняются передового колхоза? Нет, Коврига, они не разбирают. Облаву надо.

— Сделаем, Яков Павлович. Все некогда было. Коровник этот. Ремонт. Как отеплили, так удои и поднялись. Теперь со временем посвободнее.

— Это я знаю, — сказал Федотов. — У вас лучшие доярки Архипкина и Емельянцева? Так?

— Точно.

— Ну, а комсомолки эти, что рассказывали мне позавчера, когда я у вас был, — они же тянутся за Архипкиной, — догоняют?

— Догоняют.

Федотов подошел к окну. Я сидел тут же и видел в окно, как на высоких валдайских саночках катили почти все, кто был на улице. Райком на горе, да и весь город холмистый. Вот тут и скользит этот впервые мной виденный транспорт: высокое деревянное креслице на длинных железных полозьях. Едут в этих креслицах ребята — с горки на горку. А вот женщина везет мешок. Должно, картошка. Одной ногой она на длинном полозе, а другой — отталкивается. Взобралась на пригорок, стала ногами на два полоза, за спинку креслица держится и съезжает. А куль на креслице лежит…

Федотов смотрел недолго. Вернулся к столу:

— Вот что, товарищ; Коврига. Напиши четыре характеристики: на Архипкину и на Емельянцеву, на знаменитых доярок, и на этих двух девчат, что их догоняют. Подумаем тут о том, чтобы в Москве к награде представить. А тебе характеристику сами напишем. Понял?

Понял, Яков Павлович, понял, только я что? Обо мне зачем?…

— Ну, не скромничай и раньше времени не радуйся. Тебе тяжеленько придется — и свой колхоз и соседский пока что тянуть надо…

Коврига ушел. Дверь за ним захлопнулась и тут же снова открылась. В комнату люди заходили друг за дружкой. Запомнился мне человек в милицейской форме. Он еще с порога сказал:

— Яков Павлович, помоги!

— Что случилось?

— С Нового года никого в городе не убили и не ограбили. Так, только мелочь всякая.

Федотов повел ладонью по лицу, точно умылся. Когда он отнял руку, я увидел, что улыбка еще не сошла с его лица.

— Погоди! — Он замахал рукой. — Выходит, что мне надо пойти на большую дорогу и кого-нибудь ограбить, чтобы милиция не скучала без дела. Так?

— Да нет, Яков Павлович. Я не шучу. Область режет нас с собаками. Две у нас. Серый и Рекс. И из области звонят и требуют: «Отдайте собак — они вам ни к чему». А почему отдавать? Мы их воспитали, первоклассными сыщиками сделали. Серый медаль на выставке получил. Ну, нет у нас преступлений. А если будет?

— Хорошо, — сказал Федотов, — побольше бы нам таких забот. Я поговорю с областью. А ты Серым не скаредничай. Просили тебя прислать его с проводником в Броды на школьный праздник…

— Так проводник тогда выходной был. Теперь пошлю…

День подходил к концу.

В комнату Федотова вошла женщина, повязанная платком. Размотала платок, и я увидел щеки, красные от мороза, и гладкие серебристые волосы.

Она поздоровалась с Яковом Павловичем и сказала:

— Заехала на минутку. Отрывать не буду. Душевно благодарю за письмо к Новому году. Сколько лет, как сын на фронте погиб, никто обо мне, старой, на праздник и не вспоминал. А тут — из райкома: «С Новым годом, и чтобы здоровье было и успехи». Спасибо, Павлович, здорова, и все ладно.

— Не на чем, — сказал Федотов. — Помочь-то в чем надо?

— Нет, все ладно, я же сказала. А что надо будет — зайду.

Она пожала руку Якову Павловичу, замотала платок и ушла, легко ступая в валенках.

Федотов ни на мгновение не оставался один. Чтобы подумать, сосредоточиться, он отходил на минуту-другую к окну.

Решив не докучать ему своими вопросами об охоте, я ушел. В окно мне было видно, как лихо, на бешеной скорости Юрик съезжает с горы, везя Славку на высоких саночках.

10

В воскресенье еще затемно мы ехали в розвальнях в те места, где у директора детдома Уварова медведь задрал корову. И надо же было этому Уварову, чтобы сэкономить время, перегонять корову по лесной тропинке. Экономия вышла, как говорится, боком.

Розвальни должны были доставить нас к лесу — туда, где кончалась санная дорога, а затем вернуться обратно. Юрик и Славка поехали до этого места нас проводить.

Дремали валдайские дома, закрытые ставнями, которые были точно опущенные веки; дремала запорошенная снегом дорога, еще не прорезанная ни одним полозом. И длинногривая лошадка, стоявшая так неподвижно, что ее можно было принять за каменное изваяние медведя у въезда в город. Да, наверное, и лошадь еще не проснулась. И Славка боролся с дремотой, что было видно по его глазам, которые он таращил, неестественно широко раскрывая.

— Ты где сядешь? — спросил Юрика Слава, когда мы собирались.

— А мне все равно, — ответил Юра. — Где место будет.

— Давай так, — предложил Слава, — я сяду спереди — там одному есть где поместиться — и буду тебе рассказывать все, что увижу. Идет?

— Угу, — мотнул головой Юра. Он мало думал об удобствах: устроился между мной и Яковом Павловичем на сене — и доволен. Ему не впервой было ехать на санях.

А Славка восседал у самого передка саней, покрикивал на лошадь и шумно выражал свой восторг:

— Вот это елки! Такая ни в какую комнату не войдет на Новый год. Специально для Колонного зала. Здо́рово!

Динь-динь! Динь-динь! — сопровождало нас по всему пути.

Славке, видимо, особенно нравился колоколец, звеневший под дугой.

Лошадка бежала ленивой рысцой и все время смешно махала головой. Она не то кланялась всем телеграфным столбам, не то отгоняла от себя снежинки, как лошади летом отгоняют мух и слепней. А колоколец от этого звенел и звенел: динь да динь, динь да динь!

Снежинки кружились хороводом и, не долетев до белой земли, ложились пуховиками на широченные еловые лапы. Так было справа от нас. А слева, с южной стороны, где вчера пригрело солнышко, снежок на ветвях подтаял и примерз, затек капельками. И казалось, стоят по дороге кусты белой красавицы сирени.

Похрапывала лошадка; мы лежали на пахучем сене и будто плыли по пушистой, не укатанной еще дороге. Хорошо. Тишина. Только слышно, как отфыркивается бегущий за санями Тарзан да колоколец и лошадиные копыта будто переговариваются и рушат безмолвие.

— Иди к нам! — зовет Тарзана Славик, обернувшись назад.

— Так он и пошел, — говорит Юрик. — Очень ему интересно в сене сидеть. Пробежаться по морозцу куда лучше. Когда мама на вызовы едет, он всегда почти за санями бежит… Эй ты, Тарзанка!

— А твоя мама не боится по лесу ездить?

— Мама?! — Юрик усмехнулся и пожал плечами: дескать, как такое и в голову может прийти. — Моя мама ничего не боится. Она же хирург. Понятно?!

— Угу.

Нет, ответ Славика не удовлетворил Юру, и Юра добавил:

— Моя мама, знаешь, как та, про которую Левтолстой (эти два слова он произнес как одно) девочку спрашивал: «Какая у тебя мама?» А девочка ответила: «Самая лучшая».

Яков Павлович, молчавший всю дорогу, вмешался в разговор:

— Ну, Юра, будет тебе перед Славой своим образованием хвастать. Две фразы писателя Толстого слышал и уже козыряешь.

Юра помолчал, а потом тихо сказал:

— Я не козырял. Я хотел про нашу маму сказать. Славка же ее не знает. Почему говорит, что наша мама боится?…

— Эй, Тарзан, ты что? — невольно воскликнул я.

— Стой! — крикнул Яков Павлович.

Сани остановились так внезапно, что я сразу же повалился вперед и чуть было не упал ничком. Яков Павлович удержал меня. И тут у него с Юрой произошел разговор, из которого я почти ничего не понял.

— Смотри, — сказал Федотов, — по перу видно — Тарзан насторожился.

Я, помню, удивленно посмотрел на Тарзана, сделавшего стойку: «Какое же это перо у собаки?»

— Угу, — Юра кивнул головой, — может, труба мелькнула, а может, цветок.

— Поехали! — махнул рукой Яков Павлович. — Дурит Тарзан. На птицу стойку сделал… А ты-то, — повернулся он ко мне, — должно, и не понял, о чем у нас речь? Это Юра очень уж по-охотницки заговорил. Так не понял?

— Не понял.

— Перо — так охотники называют хвост у собаки. Оно-то, по правилам, полагается пером называть хвост у сеттера, но мы и о Тарзане, хотя он и не породистый, говорим как о дорогой собаке.

Тут в разговор вмешался Славик:

— А вы еще сказали труба и цветок. Да?

— Да. Сказал. Это тоже хвосты: труба — у лисицы, а цветок — у зайца.

— А у медведя хвост как называется? — спросил Славик.

— Не знаю, — сказал Яков Павлович. — Только, думаю, никак. Уж очень у него хвост этот куцый. А вот волчий хвост, тот поленом зовется…

— Ох, — вздохнул Слава.

В этом вздохе почудилось мне: «Вот это люди — охотники: даже язык у них свой. Здорово!»

Разговор прекратился, и стало слышно, как поют полозья и в эту их песню вплетается звонкий голосок валдайского колокольца.