Юрий Владимиров - В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945

• Название: В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945
• Автор: Юрий Владимиров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-227-02356-8

Мемуары рядового Юрия Владимирова представляют собой детальный и чрезвычайно точный рассказ о жизни в немецком плену, в котором он провел почти три года. Лишения, тяжелые болезни, нечеловеческие условия быта. Благодаря хорошим языковым способностям автор в совершенстве овладел немецким языком, что помогло выжить ему и многим его товарищам. После окончания войны мытарства бывших военнопленных не закончились – ведь предстояла еще длинная дорога домой. На родине Ю.В. Владимиров свыше года подвергался проверке, принудительно работая на угольных шахтах Донбасса.

---

Когда мы вышли от стоматолога, медсестра сказала, что у нас еще много свободного времени и мы можем побывать на городском рынке. Он находился поблизости от вокзала. Я с удовольствием согласился, вспомнив, что именно с этого вокзала в июне 1940 года со студентами нашего института уехал на пригородном поезде в Днепродзержинск, где проходил практику и жил на частной квартире у Кошманов. Мне внезапно пришла мысль – вечером же написать Кошманам и попросить их навестить меня и, по возможности, помочь продуктами. Написав письмо, я отдал его какому-то прохожему, оказавшемуся у больницы, но ответа от Кошманов не получил.

…Когда мы вышли с рынка, медсестра остановилась на людном месте и сказала: «А теперь тебе предстоит заняться очень важным делом – будешь добывать нам пропитание». Она усадила меня на деревянный чурбак и вытащила из сумки рулончик белой бумаги, на которой крупными черными буквами было написано: «Подайте ради Христа убогому пленному и его товарищам на пропитание». Это «объявление» моя спутница повесила на гвоздь, торчавший из доски забора, и отошла в сторону, предупредив: «Сиди тихо и ничего никому не говори». И не успел я опомниться, как на одеяло передо мной прохожие стали кидать куски хлеба, головки подсолнуха, жареные семечки в пакетиках, вареные початки кукурузы, картофелины и фрукты, а также пожертвовали молоко в бутылке. Очень приятным сюрпризом оказался кисет с махоркой и листочками тонкой бумаги, который мне вручил один старик, свернувший для меня и цигарку. Другой старик дал мне полкоробка спичек. Несколько раз мимо меня прошли немецкие патрули и местные полицаи, но никто из них меня не прогнал. Так я просидел около полутора часов, после чего появилась медсестра и сказала: «Ну, достаточно набрали, а то не сможем все унести. И вот ты теперь, Юра, полностью испытал на себе старую заповедь „От тюрьмы и сумы не зарекайся“». Так же подумал и я.

Она забрала у меня кисет с махоркой и коробок со спичками, заявив, что мне, как «доходяге», сейчас ни в коем случае нельзя курить. Все крупные подаяния она завернула в одеяло, которое потом с трудом взвалила на спину. И так мы дошли до дома, где проживала медсестра. Здесь она выбрала часть нужных ей продуктов и занесла их в квартиру. После этого, добравшись до больницы, мы отдали продукты на склад, где мне разрешили взять с собой одно яблоко и одну грушу, предварительно подержав их в баке с кипящей водой.

Вечером в палату зашел из своей палаты сосед-хиви и пригласил меня «на чаек». Я не отказался и, взяв с собой яблоко и грушу, зашел в его палату. За столом сидела та же медсестра, с которой я был в городе, и другая, тоже молодая и симпатичная. На столе находились полная бутылка местного самогона, называвшегося горилкой, тарелка с разными закусками, каравай хлеба.

Сосед сказал мне, что у него сегодня день рождения – исполнилось 25 лет. Я поздравил юбиляра и уселся за стол. Мы всей компанией распили его горилку и съели всю закуску, причем я не подумал о том, что это может иметь для меня плохие последствия. Затем сосед почему-то поинтересовался моим прошлым. Я принес и показал ему свой студенческий билет, что юбиляра очень удивило. Он стал подробно рассказывать о собственной жизни, часто применяя нецензурные слова. Оказывается, он до войны занимался воровством и грабежами, сидел за это в советских тюрьмах, но случайно освободился из заключения и перебежал к немцам. Затем юбиляр похвалился своим удостоверением личности, выданным немцами, и предложил мне, знающему немецкий язык, поступить также к ним на службу после выздоровления. Наконец он окончательно опьянел, потерял дар речи и уснул прямо на стуле. Гостьи переложили его на кровать и укрыли одеялом.

На следующий день у меня появился новый знакомый – больничный парикмахер. Когда я грелся на солнышке, он подошел ко мне и представился Яковом. Я тоже назвал ему свое имя. Он дал мне закурить и лишь после этого начал разговор. Сначала Яша говорил о погоде, о своих клиентах, о врачах и о других не очень существенных вещах. Затем он стал осторожно расспрашивать меня: сколько мне лет, чем занимался, откуда родом, где жил и прочее. Я почувствовал, что за этим разговором кроется какая-то тайна, однако не попытался раскрыть ее.

Наступил очередной день. После завтрака и врачебного обхода пришла за мной знакомая медсестра, я опять переоделся, и мы отправились в стоматологическую больницу. Оттуда опять на городской рынок «добывать пропитание». Однако в этот раз медсестра усадила меня с тем же «плакатом», но в другом месте, чтобы полицаи или немецкие патрули не обратили на меня внимание.

…Когда через несколько дней я только-только закончил ужин, ко мне пришла лечащий врач и сообщила полушепотом, что меня включили в список безнадежных больных, которых скоро представят немецкой комиссии, дающей разрешение на свободное проживание на территории Украины. Мы подробно обсудили все проблемы, которые при этом могут возникнуть. Меня хотели представить комиссии как чрезвычайно истощенного человека и больного раком желудка в последней стадии. Врач научила меня, как отвечать на вопросы немецких врачей. Определили также место моего будущего жительства. Я предложил считать им село в Винницкой области, о котором мне говорил сосед по палате.

Во дворе меня опять встретил Яша. На этот раз он признался, что он – еврей, которого врачи после выздоровления оставили работать парикмахером, но теперь стало очень опасно находиться в больнице. А дальше Яша предложил мне в ближайшую ночь бежать с ним в город, где у него есть надежные люди. Они нас оденут, дадут кров и окажут другую помощь.

Предложение Яши застигло меня врасплох. В последнее время я не думал о побеге, тем более что врач сказала мне о возможности легального освобождения из плена. Мне вспомнилось предложение соседа – идти на службу к немцам. Я подумал: «Надо же, один „друг“ тянет меня в одну сторону, а другой – в другую. Нет уж, лучше никуда не пойду. Положусь лучше на судьбу, предначертанную сверху». Потом я походил вокруг корпуса, снова вернулся к крыльцу и опять столкнулся с позавчерашним юбиляром, который, как оказалось, уже давно ищет меня, чтобы пригласить повторно после ужина распить с ним и с двумя «девочками» новую бутылку горилки с обильным «закусоном». Поскольку к тому времени я практически выздоровел, мне постоянно хотелось есть, я с удовольствием согласился. У юбиляра я принял 100 граммов крепкого самогона и основательно закусил солеными огурцами и разной домашней снедью. «Девочки» юбиляра не обращали на меня никакого внимания, а с «хозяином» стола вели себя бесцеремонно: садились к нему на колени, лезли целоваться и расхваливали его за то, что он «неплохо устроился у немцев». Мне стало очень неприятно быть свидетелем всему этому, и я ушел из «веселой» компании. А утром на территорию больницы въехала легковая автомашина с троими вооруженными мужчинами – двумя охранниками и фельдфебелем. Вскоре с матерной руганью они выволокли моего вчерашнего собутыльника и прямо в больничной одежде втолкнули его в автомашину.

Когда я вышел из корпуса, ко мне подошел Яша и предложил выбрить мою голову, лишившуюся почти всех волос, чтобы я не выглядел слишком безобразно. И я с ним тут же согласился, даже не подозревая, что перед предстоящей комиссией совсем не следовало этого делать.

На следующий день в мою палату пришла лечащий врач и прямо в белой женской ночной рубашке и в шлепанцах повела меня в кабинет главного врача, где уже находились несколько «кандидатов» на выписку. Е.Г. Попкова представила меня немецкому шефу и стала через переводчика рассказывать ему, что я проболел малярией и брюшным тифом, в результате чего, в частности, лишился почти волос на голове, уже долгое время мучился дизентерией, которая никак не излечивалась и теперь грозит переходом в рак желудка. Кроме того, она отметила, что у меня слабое сердце и я не способен выполнять даже легкие физические работы. Е.Г. Попкову поддержали другие врачи. Однако немец с ее предложением не согласился. Прежде всего, он заявил, что волосы на моей голове только что удалены бритвой. Затем он заставил меня снять рубашку, осмотрел мое тело со всех сторон, выслушал при помощи трубочки работу сердца и признал ее вполне нормальной. Неопасным посчитал и состояние желудка. А по поводу сильной истощенности сказал, что это «явление исключительно временное» и оно быстро пройдет, когда в Германии меня хорошо откормят. В результате медики получили приказ – завтра же вернуть меня в Днепропетровский лагерь.

Итак, моя «свобода» не состоялась. Лечащий врач, догнав меня, заметила: «Как же это вы сообразили побрить голову как раз перед явкой на комиссию? Вы этим наверняка испортили себе жизнь и, кроме того, подвели нас. Еще вчера выглядели таким жалким, что немецкий доктор, безусловно, не стал бы к вам придираться»[2].

Уходя из больницы, я получил в камере хранения одежду и брезентовые сапоги. Когда стал их надевать, я решил взять в качестве портянок длинное махровое полотенце. Подумал: я его разрежу позже, а пока намотаю на одну ногу. Но сестра-хозяйка, несмотря на доверие ко мне, все же решила проверить, все ли я оставляю в порядке. Конечно, она сразу определила, что полотенца нет, и подняла большой шум, на который зашла проходившая мимо подруга кастелянши – моя знакомая медсестра. Обе женщины стали меня стыдить, и я, сняв с правой ноги сапог, вернул полотенце. При этом я робко заметил, что наступают холода, а носить мои легкие брезентовые сапоги без портянок невозможно. Вот меня и «попутал бес»! Медсестра удивилась, что я не мог ей раньше сказать об этом, – она бы достала их целый десяток. Но мне некогда было ждать.