Валерий Шкода - Был у меня друг

• Название: Был у меня друг
• Автор: Валерий Шкода
• Жанр: О войне
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-46674-0

Максим Веденеев первый раз выезжает с ротой на боевые. Его бронетранспортер подрывается на фугасе. Придя в себя, Максим Веденеев видит, что остался один. Ему удается добраться до сопки, где он находит свою ложку. Понимая, что это знак, он откапывает плащ-палатку и записку с указанием места, куда направились его бойцы. Максим еще не знает, что после того, как он подорвался, «духи» перебили всех его ребят, а непосредственного командира и друга, младшего сержанта Егора Чайку, взяли в плен. Веденееву удается скрытно добраться до расположения моджахедов…

---

То, что физических страданий не бывает как таковых, Егор понял с первых дней службы, когда резко захлопнувшейся крышкой люка БТРа ему, как лезвием, срезало фалангу среднего пальца на левой руке. Тогда от болевого шока он мгновенно потерял сознание. Когда рассудок вернулся в его отяжелевшую голову, острой телесной боли уже не было, но ее место заняла тупая, тянущая энергию жизни душевная боль по поводу так бездарно потерянной части его молодого туловища.

Сердцем понял тогда Егор, что неосознанное физическое тело – гораздо более универсальный механизм, чем несовершенное тело душевное, не имеющее даже защитного механизма от своей боли, доводящей порой молодых, физически совершенных рябят до последней черты. Но, понимая это, ты понимаешь также и то, что любую конструкцию можно создать, надо лишь приложить к этому волевые усилия. То, что в тело заложен весь комплекс защитных механизмов, заслуга не человека, а того, кто это тело создал. А вот совершенная душа – это плод долгой и кропотливой внутренней человеческой работы. В Афганистане все это как-то быстрее открывается, особенно в начале службы, но, к сожалению, не всем….

Первые афганские месяцы – это борьба за выживание и сплошная череда одинаково голодных, бессонных, за гранью человеческих возможностей серых и безликих дней. Выдерживали далеко не все, но физическая боль никому не доставляла особых хлопот. Безмерно страдали чем-то другим, глубоко спрятанным за оболочкой материи, от того и падали один за одним сильные с виду ребята. Но благодаря открывшемуся пониманию генезиса внутренних мучений Егор Чайка выдержал, хотя мало кто из «стариков» верил в этого щуплого и ничем не приметного смуглого паренька с узкими плечами и болтающимися вдоль тела непропорционально длинными и жилистыми руками. Он спокойно выживал рядом с падающими один за другим мощными «качками». Это был его секрет, который открывался ему долгие месяцы, проведенные под ружьем.

Родом Егор был из небольшого рыбацкого поселка, расположенного на пустынном холмистом берегу Азовского моря. С детства он не отличался от своих сверстников никакими выдающимися талантами. Рос обычным тихим пареньком, ни в коей мере не претендующим на блестящее будущее образованного и выдающегося члена советского общества.

Стоящая на самом краю засыпанного мелким морским песком поселка восьмилетняя школа, в которую с опозданием на целый год ввиду ранней кончины своей матери пошел учиться восьмилетний Егор, могла дать ему очень относительное образование. Да, впрочем, никто и не требовал от Егора каких-либо достижений в области наук.

Рано овдовевший отец мало интересовался школьными делами единственного сына, с восьми лет предоставленного самому себе. Работал он на последнем «живом» на весь поселок предприятии, полуразвалившемся рыбколхозе под названием «Рыбный путь». Ходил в море дизель-мотористом на небольшом, покрытом ржавчиной и мелкими ракушками малом рыболовном сейнере, с уставшей от обжигающих зимних ветров центральной мачтой и давно не работающей радиостанцией.

В осеннюю путину, когда отец уходил в море на лов рыбы, маленький Егор оставался на несколько недель совершенно один в пустом родительском доме. И тогда, укрывшись старым штопаным одеялом, пропахшим соленым ветром и запахом рыбьего коктейля из кефали, пелингаса и протухших мидий, Егор предавался единственно возможному в его условиях занятию – самосозерцанию. Ему несложно это давалось в отдающем морской сыростью саманном жилище с глиняным полом и двумя полуметровыми мутными оконцами, под суровый шум накатывающегося на безлюдный берег холодного мутного моря. Книжек он не читал, а телевизор работал крайне редко из-за практически постоянного отсутствия в поселке электричества.

В такие дни одинокий Егор впервые начинал задумываться о путях бытия, об отличности человеческих судеб, непонятно кем придуманных. Его детский, совершенно не развитый окружающими обстоятельствами ум никак не мог постичь одно обстоятельство: почему все эти суровые люди, живущие в его родном и забытом богом, окруженном сопками и морем поселке, совершенно не похожи на тех счастливых и улыбающихся, опрятно одетых людей, которых он видит на черно-белом экране иногда оживающего старого телевизора. Там, за пыльным стеклом говорящего ящика, он лично видел совершенно других людей, счастливо живущих в фантастической столице их великой Родины. Эти избранные небожители, живущие в благоустроенных квартирах, носили белые рубашки и галстуки, по выходным дням ходили в зоопарк или даже в цирк. Он не мог понять, почему в этом неправдоподобном мире совершенно спокойно любой школьник его возраста может после школы зайти в ближайший магазин и купить себе мороженое на выбор, облитое шоколадом или без такового, а в их поселковый магазин мороженое никогда не завозилось вообще в связи с удаленностью от районного центра и жарким климатом. Сам Егор мороженое ел всего один раз за всю свою короткую жизнь, да и то лишь в растаявшем виде.

Как-то раз отец, приехав из райцентра, поставил перед ним литровую банку с расплавленным лакомством и плавающей сверху деревянной палочкой. Дождавшись, когда Егор его выпьет и липкими губами оближет деревяшку, он поинтересовался: «Тебе понравилось, сынок?» На что Егор, пожав худыми плечами, при полном отсутствии положительных эмоций ответил: «Пап, привези мне лучше в следующий раз козинаки с орешками…».

Закрыв дверь столовой, Максим заглянул в комнату бодрствующей смены. Там, положив усталую голову на потрескавшиеся кулаки, лежавшие на спинке старого стула, похрапывая, «бодрствовал» Кирилл Сабуров по прозвищу Железо. Земляк одного с Максимом призыва. Удивительного, стального характера человек. Какие бы тяжелые времена ни наступали для молодых бойцов – а других времен у них пока и не было, никто не видел страданий на его невозмутимом лице. Рядом за обшарпанным, видавшим виды коричневым столом сидел Леха Гарбуль, он же Бульба – с Уставом гарнизонной и караульной службы в руках. Бедный белорус! После его «залета» на вышке он по полной программе получил от старослужащих маклух, калабах, крокодилов и т. д. Мало того, теперь каждое утро на зарядке вся рота бежала кросс налегке, а Гарбуль – в двух бронежилетах и с каской на голове в придачу. На десерт его заставили выучить наизусть этот проклятый Устав, написанный таким сухим и казенным языком, что, казалось, писали его специально созданные для этого роботы. Как он все это выдерживает, бедолага? А ведь говорят, что до службы он успел в университете поучиться, и родители у него большие «шишки». И каким образом он умудрился вместе с нами, простыми смертными, в эту дыру попасть?

Приветствуя вошедшего друга кивком коротко подстриженной головы, Алексей с отвращением отбросил на край стола ненавистную сухую книжицу и, крепко зевая, спросил:

– Сменился, что ли?

Максим утвердительно кивнул в ответ и, оглядев помещение, тихо спросил:

– А где Горох?

– Тебе Чайка разве не рассказал по дороге про гороховский залет? – поднял удивленные брови Леха. – А, кстати, где он сам?

Максим кивнул головой в сторону «бистро» и, шутливо перекрестившись, сказал:

– Дрыхнет прямо на столе. Так где Горох-то?

– Ты же знаешь Серегу, он без залетов не может, – широко зевнул Гарбуль, – с поста его еще ночью сняли и сразу на «губу». Теперь или ты, или,… – Бульба кивнул в сторону спящего Железа, – Кирюха за него на взлетку пойдет стоять.

– Твою мать! Отдохнул, называется, – непроизвольно вырвался у «обрадованного» новостью Максима малодушный стон. «Господи! Где сил-то взять?» Но, посмотрев на бледное, с синими кругами под глазами лицо белоруса, прикусил язык.

– Чего же он в этот раз натворил-то?

– Ума у него нет совершенно, – покрутил указательным пальцем у виска Бульба. – По зайцам ночью стрелять удумал, представляешь? Где-то фонарик умудрился надыбать…. А они на свет выскакивают, и он их мочит, они выскакивают, а он их из автомата очередями.… Представляешь, что от тех зайцев осталось? Во-во, одни уши. Но это полбеды – рядом с нашим постом «зеленые» окопались, а ты сам знаешь, какие они «храбрые» воины. Так вот они со страху подумали, что это душманы в атаку пошли, ну и в ответ херакнули со всего, что у них было, Гороха чуть не закосили. Ну, в общем, еле уладили, комбрига пришлось с постели поднять. Что там было,… передать невозможно. Комбриг в гневе приказал Гороха под трибунал отдать.

– Да ну?! Серегу под трибунал? Во дела-а! – выдохнул, качая головой, Максим.

– Да ты же его знаешь, ему все по барабану: караул, война, дембеля, трибунал, комбриг с командующим, вместе взятые, – закончил рассказ Леха. – После «губы» мы с ним вместе на зарядке в бронежилетах бегать будем. Все ж веселее.

– Это точно, – сочувственно согласился с другом Максим и, зевая, добавил: – А я наивно думал вздремнуть часок….