Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

• Название: Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.
• Автор: Елена Лаврентьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 5-235-02927-5

«Это дурное предзнаменование!» — произнес А. С. Пушкин, когда его об­ручальное кольцо упало неожиданно на ковер.

Вера в приметы, интерес к обрядам, гаданиям были широко распростране­ны в среде дворянства пушкинской поры. Слова, предметы, поведение людей и животных — всё имело в глазах даже самого просвещенного человека первой по­ловины XIX века свой тайный смысл.

О том, во что верили, чего боялись, чего старались избегать, а чего страстно желали Александр Сергеевич Пушкин и его современники, читатель узнает из первых рук: из воспоминаний, писем, газетных и журнальных публикаций того времени, любовно собранных и тщательно, со вкусом организованных автором книги.

---

Глава XX

«Помоги Бог благополучно совершить путь. Все предосторожности приняты»{1}

Понедельник  считается несчастным днем для выезда в путь{2}.

* * *

Туркул был отъявленный противник суеверия… И что ж? Такой человек, как он, имел сильный предрассудок, тщательно скрываемый, который однако ж чиновники его разгадали; он боялся пускаться в дорогу в понедельник. Когда государем, ехавшим в Варшаву, назначен был министру для прибытия туда же такой день, что по расчету времени ему нужно было выехать из Петербурга в роковой день, он медлил так, чтобы сесть в экипаж после полуночи. Мы разгадали это потому, что он довольно неискусно хитрил; вечером в понедельник, когда все было готово к отъезду, выдумывал разные дела, заставлял нас писать бумаги, вовсе не спешные, к его подписанию, переправлял их без надобности, давал по нескольку раз переписывать и все это для того, чтобы дотянуть время до полуночи. Когда же час этот пробил, то хотя бумаги не были готовы, приказывал их прислать к нему в Варшаву, а сам прощался и уезжал.

Надо же, чтобы случай оправдал эти суеверные опасения. В последний раз, отправляясь в путь, он отступил от своего правила и уехал в понедельник вечером. В дороге он тяжко заболел своим хроническим недугом и, привезенный в Варшаву в отчаянном положении, чрез несколько дней умер{3}.

* * *

И доктор Арендт советует мне подкрепить ногу свою морскими банями, и министр отпускает меня недели на три, и Василий Перовский дает мне коляску, и я еду, хотелось бы завтра встретить свой 39-й год, то есть, прошу не ошибиться, свои 38 лет на большой дороге, хотелось бы, по крайней мере, послезавтра, в воскресенье, хотя 13-е число не так-то благоприятно, но не удастся все к отъезду изготовить. Там понедельник, тут и думать нечего ехать: придется отложить свою поездку до 15-го. (Из письма П. А Вяземского жене. 11 июля 1830 г.){4}

* * *

Говорят, Государь Николай Павлович считал понедельник днем тяжелым и никогда не выезжал в дорогу по понедельникам, а обыкновенно в воскресенье после литургии{5}.

* * *

По желанию матери, обычай сиденья и молитвы перед дорогой был соблюден{6}.

* * *

Мне было тринадцать лет, когда меня решили отдать в благородный пансион. День отъезда моего из дома останется незабвенным в моей жизни. Карета уже была заложена и стояла у крыльца… Дедушка, как будто не замечая никого, прямо подошел ко мне, обнял меня, крепко поцеловал, перекрестил и произнес: «Господь с тобою! Учись прилежно, этим ты утешишь свою мать и меня… В субботу я сам за тобой приеду…» И он еще раз поцеловал и перекрестил меня. Все на минуту присели и потом поднялись{7}.

* * *

Наконец, настал благословенный 1825 год. Дядя Ильин вызвал меня в Петербург. Ужасно холодно и натянуто было мое прощание с отцом. Выходя из ворот, лошади каким-то странным образом попятились. Никифор тотчас же заметил: «Это значит, что он не воротится назад!» Говорите же теперь против народных поверий! Маменька провожала меня до Олишевки, где жил дядя Шрамченко. С горькими слезами я простился с нею и, разумеется, навсегда!{8}

* * *

Во время квартирования в Любомле со мною много случалось приятного и неприятного и между прочим впал было паки в суеверие по одному случаю. Генералу, у которого я уже постоянно правил должность бригадного адъютанта, предписано было осмотреть бригады его полка: Екатеринославский кирасирский, Александрийский гусарский и татарский уланский и сверх того полк казачий Попова 9-го и роту артиллерии полковника Глухова, которая квартировала в Кобране. По исполнении сего, возвращаясь из Кобрана к своему полку в Любомль, остановились в одном местечке кормить все, что есть хотело. Из сего местечка выезжая по узкому и долгому переулку, встретили весь штат церкви, возвращающийся с кладбища, погребши умершего или умерших. Проехав сей переулок, должно было ехать версты три или четыре по самой неисправной гребле (плотине), хотя и поневоле ехали мы по ней очень тихо, но за всем тем у нас сперва лопнула ось под кухнею, потом испортилось переднее колесо у кареты, что заставило меня выйти из коляски, в которую сел генерал с супругою, и остаться для распоряжения поправкою испортившегося. Не отъехали они и версты, как переломилась ось у брички, в которой ехали две девушки. Итак: из четырех запряжек одна только коляска вытерпела ужасные между остатками леса выбои, послужила доехать генералу с супругою и девушкам до первой деревни, которая довольно далеко отстояла от сокрушительной плотины, и они приехали в нее довольно поздно, а я, исправя поврежденное, прибыл туда уже по восходе солнца, ибо и после плотины ехал довольно большую дистанцию лесом, по пнистой и кореньями перепутанной дороге. Этот-то случай заставил меня перебрать все слышанные встречи с духовными и приключения, по них последовавшие, потом не удивлялся уже тому, из чего распространилось общее мнение, что встреча с духовною особою предвещает неприятности, во избежание коих ворочаются назад и другие средства употребляют. И я, грешный, даже теперь имею слабость, хоть не ворочаюсь при таковых встречах, но всегда вспоминаю бывшее со мною и опасаюсь еще новой неприятности, особенно после подтверждения сего неосновательного мнения одним, уже в 1824 году случаем. Того года 23 апреля поехал я из деревни в город на именины к учителю гимназии и первая встреча на дороге была с каким-то священником или диаконом, а может быть, то был и дьячок или пономарь, но только твердо знаю, что церковного штата. Я мысленно просил у него благословения, плевал в зад ему сквозь кулак и как у меня не случилось тогда ни булавки, ни иголки или чего-либо другого ему вслед кинуть, то я, прорвав у шинели тафту и вырвав клок ваты, бросил ему вслед. Казалось, все исполнил, покойно приехал к имениннику, весело провел между гостями его время и забыл про встречу. После обеда выпросился я у именинника на базар с тем, чтобы, купивши огородных семян, возвратиться к нему. Лишь только, остановясь против семянниц, сошел я с дрожек, вдруг несется с горы тройка в телеге без кучера и прямо на мои дрожки; коренная ударила грудью в заднюю рессору, перешибла все листы оной и от сего же удара на круги передней оси дерево раскрошилось, а железо изогнулось, весь переплет передка с рессорами подался вперед оси… рессорою щелкануло коренную мою лошадь, она, испугавшись, понесла, пристяжная еще пуще; кучер мой, которого еще ударом тройки кинуло на зад коренной моей лошади, упал, запутался ногою в вожжи и тащился на них почти полверсты по мостовой, о которую избил бока, особенно голову, и если бы не случился по счастью тут лекарь, который, взявши вольного цирюльника, приказал на том же месте пустить ему кровь, то я неминуемо бы простился на век с моим кучером; притом и коренная лошадь об насунувшиеся к ней рессоры, скакавши, жестоко избила себе задние ноги, так что ее несколько времени должно было лечить. Теперь осуждайте мою слабость, что я, повстречавшись с кем-либо из служителей церкви, как будто жду чего неприятного. Сам чувствую, что в сем заблуждаюсь, но сии жестокие два приключения не позволяют истребить мысли сей{9}.

* * *

При встречах с священниками он (А. А. Дельвиг. — Е. Л.) не пропускал случая, чтобы не плюнуть им вслед. Протоиерей Павский, бывший законоучителем в лицее, а в это время законоучителем наследника, нынешнего государя, был очень любим и уважаем Дельвигом. Когда они встречались, то Павский говаривал Дельвигу: «Плюнь, отплюйся же, Антон, а после поговорим»{10}.

* * *

Лет шестьдесят тому назад всему Петербургу был известен своими эксцентрическими странностями и своим служебным педантизмом, превосходившим самый педантизм известного графа Аракчеева, генерал Н. И. Д[емид]ов, бывший начальником всех кадетских корпусов. Одно из главных его чудачеств, на котором он был помешан до смешного, было то, что он вылитый портрет императора Наполеона I; некоторое сходство он имел с этим государем, но не до того поразительное, как полагал. Кроме этого, он был суеверен до невозможного. У всех его дверей были прибиты найденные им подковы, как знак благополучия. В его спальне сидел в клетке петух для отогнания домового. К числу других его предрассудков принадлежал в особенности тот нелепый русский предрассудок, который считает встречу со священником самым несчастным предзнаменованием. Хорошо знавшие этого генерала люди рассказывали, что неоднократно, выехав со двора и увидев из окна кареты переходившего ему дорогу священника, он выскакивал из экипажа, испрашивал у батюшки с почтительнейшим видом благословение, а затем убедительнейше упрашивал его сесть в его карету. Как только священник исполнял его желание, Д[емид]ов приказывал кучеру скорее ехать домой. Приехав к себе, он учтиво высаживал священника из экипажа, вводил его в комнату с одной дверью, после чего, делая вид, что ему нужно отдать какое-нибудь домашнее приказание, быстро выходил из комнаты и столь же быстро запирал дверь на ключ, который брал в карман, и, уверенный в том, что этот священник уже не перейдет ему дорогу, сам быстро уезжал туда, куда призывали его дела. Такие похищения духовных лиц долго подавали повод к весьма странным недоразумениям. Затем уже местное духовенство (генерал жил на Васильевском острове) и причты, завидев высокую карету четверкою цугом с двумя лакеями в военных ливреях на запятках, «навостривали лыжи» и быстро утекали, чтобы не попасть на несколько часов под ключ его высокопревосходительства{11}.