Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.

• Название: Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.
• Автор: Елена Лаврентьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Культурология
• Год: 2006
• ISBN: ISBN 5-235-02927-5

«Это дурное предзнаменование!» — произнес А. С. Пушкин, когда его об­ручальное кольцо упало неожиданно на ковер.

Вера в приметы, интерес к обрядам, гаданиям были широко распростране­ны в среде дворянства пушкинской поры. Слова, предметы, поведение людей и животных — всё имело в глазах даже самого просвещенного человека первой по­ловины XIX века свой тайный смысл.

О том, во что верили, чего боялись, чего старались избегать, а чего страстно желали Александр Сергеевич Пушкин и его современники, читатель узнает из первых рук: из воспоминаний, писем, газетных и журнальных публикаций того времени, любовно собранных и тщательно, со вкусом организованных автором книги.

---

Камни были мертвенно-зелеными вместо прекрасного лазурного цвета. Особое отношение к бирюзе, как к живому и симпатическому камню, удваивает ее цену в Москве и Санкт-Петербурге. Уверен, что на бирюзе можно хорошо заработать, купив камни в Париже и продав их в Золотых радах или на Миллионной улице.

В России также очень распространены «говорящие» кольца, это изысканная форма выражения чувств, почти что неизвестная у нас. По расположению камней и первым буквам их названий можно прочесть в кольце имя дорогого вашей памяти человека.

Предположим, его зовут Ганс — вы записываете это имя с помощью гиацинта, аметиста, нефрита и сапфира. Составьте начальные буквы названия этих камней, и получится — Ганс.

Русские любят драгоценные камни так же, как их азиатские соседи, однако при взгляде на руку русского, а она зачастую унизана кольцами, больше всего на ней вы увидите бирюзы{8}.

* * *

Храни меня, мой талисман,

Храни меня во дни гоненья,

Во дни раскаянья, волненья:

Ты в день печали был мне дан.

Когда подымет океан

Вокруг меня валы ревучи,

Когда грозою грянут тучи,

Храни меня, мой талисман.

В уединенье чуждых стран,

На лоне скучного покоя,

В тревоге пламенного боя

Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман,

Души волшебное светило…

Оно сокрылось, изменило…

Храни меня, мой талисман.

Пускай же ввек сердечных ран

Не растравит воспоминанье.

Прощай, надежда; спи, желанье;

Храни меня, мой талисман.

А. С. Пушкин, 1825 г.

* * *

Сижу я в комнате старинной

Один с товарищем моим.

Фонарь горит, и тенью длинной

Пол омрачен. Как легкий дым,

Туман окрестность одевает,

И хладный ветер по листам

Высоких лип перебегает.

Я у окна. Опасно нам

Заснуть. А как узнать? — быть может,

Приход нежданный нас встревожит!

Готов мой верный пистолет,

В стволе свинец, на полке порох.

У двери слушаю… Чу!., шорох

В развалинах… и крик!.. Но нет!

То мышь летучая промчалась,

То птица ночи испугалась!

На темной синеве небес

Луна меж тучками ныряет.

Спокоен я. Душа пылает

Отвагой: ни мертвец, ни бес,

Ничто меня не испугает,

Ничто… Волшебный талисман

Я на груди ношу с тоскою;

Хоть не твоей любовью дан,

Он освящен твоей рукою.

М. Ю. Лермонтов, 1831 г.

МОЙ ТАЛИСМАН (посвящается А. К. Е. М.)

Там, где Волга мчится с шумом

Меж песчаных берегов,

Где стоит в лесу угрюмом

Ряд курганов и холмов,

Где от мощной русской длани

Пала гордость мусульман;

Там вручил, в залог желаний,

Мне пустынник талисман,

И сказал он с умиленьем:

«Сохрани мой талисман:

Благотворным провиденьем

Он на Землю ниспослан;

От врагов, от угнетенья,

От тяжелых в битвах ран,

От стыда и униженья

Сохранит мой талисман;

С ним дорогою страданья

Ты бестрепетно иди;

Он высокие мечтанья

Возродит в твоей груди,

И из круга жизни тесной,

За пределы горних стран,

В мир Поэзии чудесной

Увлечет мой талисман;

И когда ты с думой смутной

Встретишь взоры красоты,

Если страстью неминутной

Закипят твои мечты;

Сын мой! Тщетны здесь моленья:

Отвратить любви обман

И безумства и мученья

Мой не властен талисман!»{9}

Июля 2 дня 1829 года. М. Куртовяны

Глава XXIX « Цикл суеверных средств разнообразен до нескончаемости… »{1}

Тимофей Иванович по старинному обычаю к разговенью св. Христова Воскресения всегда заготовлял четверговую соль. Четверговою она называется потому, что приготовление ее совершалось в великий четверг. Способ самого приготовления был немудрен: брали соль и пережигали ее в печи. Перегорелая, она получала сероватый цвет и особенный вкус. Соли этой приписывали таинственную силу врачевания лихорадок{2}.

О лихорадке [52]

Нет, кажется, другой болезни на нашей круглой планете Земле, которая бы имела столько выгод для страдающего оною, как лихорадка. Уж и этимологическое название оной то доказывает, ибо она именуется лихорадка: потому, что есть лихое, которому можно обрадоваться. Она безо льду при нестерпимом жаре летнего солнца охлаждает тело наше; она в зимнее время не допускает нас в теплой комнате распотеть; она дает нам, ежели не ежедневная, срок оправиться и приготовиться к ея дню; она чрез трясение удерживает члены наши в беспрестанном движении, — и трепещущий язык наш, говоря, производит такие трели, которые выразить удобен не всякий и певец. Лихорадка отнимает лишний жир у толстяка, делая его самым гибким и легким человеком; она нравоучительна, ибо доставляет нам случай к терпению и учит упражняться в сей добродетели; она неспесива, поелику посещает нищего в соломенной хижине, равно как и пышного барина в мраморных палатах — несмотря ни на время, ни на погоду; она набожна, ибо склоняет страдающую душу нашу к Создателю; она верна, ибо не покидает долго, долго своих приятелей; она признательна, поелику покинувши больного, оставляет всегда память по себе в его теле — или слабость, или дряхлость. Сколько же выгод доставляет она финансам нашим? Откупщик, целовальник, мясник, колбасник, винопродавец, сырный фабрикант, трактирщик, — все бы они принуждены были умирать с голоду, ежели бы весь свет находился в лихорадке: расход на обед, ужин и водку остается в кармане; не заплатишь ни полушки за вход в театр, маскерад или концерт. А что приятнее всего: она не так опасна, как болезни другие, и редко, очень редко, освобождая свет от нас, составляет нами поживку жадным тунеядцам по смерти нашей.

Но сколь выгодна сия болезнь сама по себе, столько существует средств для лечения оной. Не говоря о славно выкрашенных банках и ящичках, которые, подобно новообмундированному полку, стоят в линии по полочкам аптеки; кои заключают многочисленные запасы, пахучие и не пахучие, горькие и сладкие, кислые и приятные, мокрые и сухие для отогнания от людей полезной лихорадки: не говоря о сем, — нет ни одной бабушки или бродяги от мыса Северного до мыса Доброй Надежды, которые бы не знали какого-нибудь лекарства противу — все-таки лихорадки. Одна баба шепчет, другая окуривает, третья знает травку, четвертая кропит мистической водою; и большая часть подверженных лихорадке основывают свою надежду выздоровления на суеверии, даваясь обману в руки.

У древних азиятских народов заведен был обычай: сажать больных на улице, дабы всякий проходящий, который знал какое-нибудь средство против болезни, мог им советовать оное. Но тогда медики еще не существовали, смертные лечились одними только травами; а воздержность тогдашних людей не допускала человечество страдать бесчисленными болезнями, наблюдая и делая свои представления сынам Адамовым во всех поясах нашего шара.

Начало или происхождение лихорадки покрыто мраком неизвестности; мы находим ее и в том уже веке, где человек только лишь начинал становиться образованным. Она, без сомнения, не была так часта и обща, как теперь: поелику желудки тогдашних смертных лучше варили, и при том не расстроивало их искусство французских поваров с потом выдуманными соусами; твердая кожа прадедов наших не так легко пропускала сквозной ветр, как аглинское сукно или енотовые шубы (об одежде наших женщин уж и говорить нечего) — коими ныне покрываем нежное наше тело.

Медицина в веках древности находилась не только в колыбели просвещения, но даже и в презрении. Анатомия трупов человеческих строго запрещена была от всех правительств, и врачи должны были утолять свою жажду к опытности на одних только телах животных, ограничить свое знание тогдашней скудною ботаникой и минералогией. Тогда для всякой болезни назначен был особенный медик, который не смел лечить другой, кроме как своей болезни. Число лекарей было столь не велико, что Гиппократ для излечения какой-нибудь болезни путешествовал часто из одной провинции в другую; а редкость хороших врачей так много была уважаема, что древние некоторым отличившимся медикам, как, например, Эскулапу присвоили божественную власть, выстроили для них храмы и приносили жертвы.

Сей недостаток лечущих особ принуждал больных к отысканию средств, находящихся в области суеверия. Утопающий хватается за малую щепку, плавающую на поверхности бурной волны: так и хворый по всеобщему закону природы, которая сопротивляется всякому истреблению, домогается какого-нибудь средства, когда пред ним открыта темная будущность, и он чувствует близость своей кончины. Тогда всякий совет, всякое лекарство — даже тень помочи служит бальзамом, и суеверие заманивает его неожиданно в опасную свою сеть. О суеверии по сему предмету древние писатели доставили нам много примеров. Так, например, Овидий говорит: «Кто 27 мая употребит пищу, приготовленную из ржаной и бобовой муки, тот никогда не захворает». Гален лечил падучую болезнь привязкой какого-то корня (Radixpoeomica); и Гораций приписывает фессальским травам особенную силу. Для прекращения течения крови употребляемы были некоторые чаровательные слова. Гомер рассказывает, что Улисс посредством волшебной песни укротил течение крови в своей ноге. Древние клали лягушку на вывихнутый член тела и для излечения других болезней привязывали под плечо высушенную жабу, обещая себе от этого большое облегчение. Не менее несомненным полагали, что чрез прикосновение к телу преступника, казненного смертью, истребляются бородавки. Даже просвещенный Гиппократ выбирал суеверное время для лечения.